Густав Майринк - Ангел западного окна
Мертвенно-голубой швейцар исчез за моей спиной, и я увидел в сумрачном холле ещё двоих… Деловито, без единого звука, чёткими автоматичными движениями приняли они у меня пальто и шляпу — так почтовые служащие, сноровисто и безразлично, принимают бандероль… Бандероль!.. Ну вот, теперь я стал живой иллюстрацией своей же собственной метафоры, которую недавно употребил в записях как символ земного человека.
Одна из монгольских марионеток распахнула створки двери и каким-то чрезвычайно странным жестом пригласила меня.
«Да человек ли это? — невольно подумал я, проходя мимо. — А может, эта обескровленная, землистого цвета мумия, пропитанная запахом могилы, — лемур?» Нет, это, конечно, бред: просто княгиня пользуется услугами старого азиатского персонала, привезенного с собой. Великолепно выдрессированные восточные автоматы! Нельзя же всё видеть в романтическом свете, присочиняя фантастические подробности там, где их нет и в помине.
Занятый своими мыслями, я послушно следовал за слугой через многочисленные покои, которые ни за что не смогу вспомнить из-за какого-то нежилого унылого однообразия.
Зато комнату, в которой меня оставили одного, забыть было бы трудно. Интерьер её носил явно восточный отпечаток: роскошное изобилие азиатских ковров, множество оттоманок, меха и шкуры, в которых ноги утопали по щиколотку, — все это больше напоминало шатер, чем обстановку обычной немецкой виллы, но своеобразие убранства этим ещё далеко не исчерпывалось.
Взять хотя бы покрытое тёмными пятнами оружие, которое в большом количестве мрачно мерцало на фоне тканых орнаментов. Сразу бросалось в глаза, что это не декоративные подделки — сталь, покрытую кровавой ржавчиной, её горьковатый, щекочущий нервы запах не спутаешь ни с чем; в мои уши уже вползал вкрадчивый шорох ночной измены, врывались вопли безжалостной резни, стоны и скрежет зубов в чудовищной пытке…
Или эта грозная фундаментальность книжных шкафов — забитые древними фолиантами в кожаных переплетах, почти полностью закрывали они одну из стен… На самом верху стояла потемневшая от времени бронза: позднеантичные, полуварварские головы богов, на обсидиановой чёрной патине которых демонически тлели ониксы и лунные камни коварных глаз…
Или же…
В углу, как раз за моей спиной, словно охраняя вход, — какое-то возвышение из чёрного мрамора с золотыми инкрустациями, напоминающее алтарь. На нём статуя обнаженной богини из чёрного сиенита, чуть более метра высотой, — насколько я мог разглядеть, египетское, а скорее всего греко-понтийское изображение пантероголовой Сехмет — Исиды. Зловеще усмехающийся кошачий лик казался живым; точность, с какой искусная рука древнего мастера воспроизвела женское тело, граничила с неприличием. В левой руке кошачьей богини был её традиционный атрибут — египетское женское зеркальце. Пальцы правой сжимали пустоту. Когда-то в них, очевидно, находился второй, бесследно пропавший атрибут.
Рассмотреть лучше это произведение, исполненное с редким для своего варварско-фригийского происхождения совершенством, мне не удалось…
— Строгий критик уже вынес свой суровый приговор? — мурлыкнула княгиня мне на ухо; должно быть, она бесшумно, подобно своим азиатским лемурам, возникла из-за какого-нибудь ковра, которыми сплошь завешаны стены.
Я обернулся.
Ничего не скажешь, Асайя Шотокалунгина одеваться умеет! Не берусь угадать, какая из тканей могла хотя бы приблизительно воспроизвести эффект отсвечивающего чернёным серебром очень модного короткого платья княгини, — для шёлка этот отлив слишком матов, для сукна… Впрочем, сукно — и этот приглушенный металлический блеск?.. Как бы то ни было, а она, затянутая в эту сверкающую чешуйчатую кожу, была точным подобием чёрной статуи, каждое её движение изобличало несравненное совершенство форм каменной богини, как бы сообщая им вторую жизнь.
— Гордость коллекции моего покойного отца, — томно мурчала княгиня. — Исходный пункт большинства его штудий — и моих, кстати, тоже. Скажу без ложной скромности: князь обрёл во мне не только любящую дочь, но и благодарную ученицу.
Я бормотал что-то восторженное, очень вежливое, ни к чему не обязывающее, какие-то похвалы статуе, особому колдовскому очарованию этого несравненного произведения искусства, обширным познаниям хозяйки дома, а сам, глядя невидящими глазами на ироническую усмешку княгини, пытался ухватить нечто неопределенное — какую-то смутную ассоциацию или обрывок воспоминаний, который мучительно просился наружу, но мне никак не удавалось пропихнуть его в сознание, и он вновь и вновь ускользал, как кончик мимолётной тени, как клочок черного дыма… Но я уже интуитивно знал, что эта неуловимая реминисценция фатально связана с чёрной статуей. Кончик, кончик… Что-то в этом есть… Мой взгляд, как одержимый маятник, метался между княгиней, которая по-прежнему усмехалась, и непроницаемым кошачьим ликом; что я при этом лепетал — одному Богу известно.
Не представляю, чем бы всё это кончилось, если бы княгиня не вывела меня из ступора, на правах хозяйки дома мягко, но решительно взяв под руку и осыпав шутливыми упреками за то, что я так до неприличия долго тянул с ответным визитом. И ни единого мстительного намека на ту неприятную сцену, которая случилась недавно меж нами. Она, казалось, о ней забыла или никогда не принимала всерьёз — подумаешь, маленький дружеский конфликт. Быстрым грациозным жестом она сразу пресекла робкие попытки с моей стороны извиниться за моё тогдашнее поведение:
— Долго же вы добирались до меня! Просто глазам своим не верю: неприступный затворник — вас ещё не причислили к лику святых? — согласился стать моим гостем. Будем надеяться, вы покинете этот дом не раньше, чем составите более или менее полное впечатление о скромных достоинствах его хозяйки. Ну и, разумеется, вы принесли то, о чём я вас так долго и безуспешно просила. Не так ли? — И она рассмеялась, заранее предвкушая мою реакцию.
Нет, это уж слишком! Сумасшествие какое-то! Уж не сошла ли она в самом деле с ума? Меня прямо в жар бросило: снова эти намеки на проклятый наконечник!.. «Наконечник? Так вот он, тот кончик, который как заноза сидел в моем мозгу!» Моя голова сама собой повернулась, и я уставился на правую, пустую руку статуи. Богиня кошек! Это ей принадлежит символ, который так настойчиво требуют от меня! Предчувствия, судорожные попытки скомбинировать, связать воедино мимолетные всполохи озарений с обстоятельствами дела вихрем закружились в моем сознании. Я лихорадочно зачастил:
— Что статуя держала в руке? Вы знаете, ну, конечно, вы это знаете, — так скажите же мне скорее, не мучьте меня…
Разумеется, знаю! — снова смех. — Неужели это вас в самом деле так интересует? В таком случае мне будет очень приятно услужить вам моими скромными познаниями в области археологии. Итак, если позволите, я прочту вам маленькую лекцию, privatissiтит. Факультативный урок истории. Согласны?.. Значит, договорились: я — немецкий педант-профессор…— И княгиня, рассыпав свой смех искрящейся гаммой, едва слышно хлопнула в ладоши. В дверях бесшумно появился немой калмык. Движение рукой, и жёлтое привидение снова исчезло, словно растворившись под сумрачной сенью ковров.
Этот странно мерцающий сумрак!.. Только сейчас мне бросилось в глаза, что в этом шатре нет окон, какие-либо источники света тоже отсутствуют. Я не успел выяснить, каким образом достигается эта удивительная иллюзия нежных, позолоченных заходящим солнцем сумерек. Мелькнула мысль о следующих ингредиентах: где-то спрятана голубая лампа дневного света, подобная тем, какие используют фотографы; если подмешать немного красного и желтого от задрапированных коврами светильников, то в результате получится именно это ощущение летнего морского заката. Однако постепенно золотистый отсвет заглушило более глубокое зеленоватое мерцание; мне даже показалось, что освещение менялось в соответствии с теми оттенками настроения, которые принимала наша беседа… Впрочем, это мог быть и обман зрения!
Слуга в темной ливрее, из-под которой выглядывали безукоризненно начищенные высокие лаковые сапоги и галифе, бесшумно возник на пороге. В руках у него был поднос с чашками чернёного серебра. «Персидская работа», — констатировал я про себя.
В следующее мгновение монгол исчез, словно провалившись сквозь землю, оставив чаши с восточными сладостями на низеньком столике, стоявшем между мной и.княгиней; из вежливости я решился попробовать.
Вообще-то я не особенный любитель сладкого и предпочел бы хорошую сигарету, если уж русское гостеприимство непременно включает в себя угощение. Не без колебаний подхватил я двумя пальцами липкий деликатес и отправил в рот. Княгиня между тем перешла прямо к делу:
— Нуте-с, любезный друг, вы готовы? Я могу начинать урок? Думаю, вы ничего не имеете против, если темой моей лекции станет… Исаис Понтийская? Да будет вам известно, что великую богиню в иных регионах называют не Исида, а Исаис!.. Я вижу, этот факт повергает вас в изумление?
