Густав Майринк - Ангел западного окна
Когда я поднял глаза, то обнаружил, что Келли… исчез! Нет, кто-то там наверху сидел, там, на штабеле мешков, и его скрещенные ноги явно принадлежали Келли — в ярком зелёном свете я сразу узнал грубые башмаки бродяги, — но тело, плечи, лицо были чужими. Они претерпели загадочную, совершенно необъяснимую метаморфозу: Ангел, Зелёный Ангел сидел там, наверху, со скрещенными ногами, такой, каким изображают мандеи Персии… сидящего дьявола. На сей раз Ангел отнюдь не подавлял своими исполинскими размерами — он был нормального человеческого роста, — но черты лица были те же, какими они, видимо, навсегда запечатлелись в моей памяти: грозные, бесстрастные, неприступно холодные… Его прозрачное тело, подобное какому-то потустороннему смарагду, сияло, а раскосые глаза мерцали, как два оживших лунных камня; тонкие, высоко вздернутые уголки рта застыли в странной, завораживающе таинственной усмешке.
Рука, которую сжимали мои пальцы, была холодна как лёд. Яна мертва?.. Так же как и я, следует немедленный ответ из сокровенных глубин моей души. Она, как и я, ждет — ждет какого-то страшного приказа.
Что это за роковой приказ? — спрашиваю я себя. Нет, не спрашиваю, ибо ответ — во мне, я его знаю, только это «знание» не может всплыть на поверхность моего сознания…
Я… усмехаюсь.
Тут уста Зелёного Ангела начинают шевелиться, с них сходят первые слова… Но слышу ли я их?.. Понимаю ли?.. Наверное, да, ибо кровь застывает в жилах моих: жертвенный нож, которым рабби Лёв недавно надсек мою плоть, проникает мне в грудь, ковыряет во внутренностях, в сердце, в костях, рассекает сухожилия, кожу, вонзается в мозг… Какой-то голос, подобно заплечных дел мастеру, громко и медленно, до умопомрачения медленно, начинает мне на ухо считать… От одного до семидесяти двух…
Века или тысячелетия пролежал я в несказанно мучительном трупном окоченении? И меня пробудили только затем, чтобы я услышал кошмарные слова Ангела? Не знаю. Знаю одно: я сжимаю ледяную женскую руку и молюсь молитвой безгласной: Господи, сделай так, чтобы Яна умерла!.. Слова Зелёного Ангела пылают во мне:
— Вы принесли мне клятву в послушании, а потому восхотел я посвятить вас наконец в последнюю тайну тайн, но допрежь того должно вам ббросить с себя всё человеческое, дабы стали вы отныне как боги. Тебе, Джон Ди, верный мой раб, повелеваю я: положи жену твою Яну на брачное ложе слуге моему Эдварду Келли, дабы и он вкусил прелестей её и насладился ею, как земной мужчина земной женщиной, ибо вы кровные братья и вместе с женой твоей Яной составляете вечное триединство в Зелёном мире! Возрадуйся, Джон Ди, и возликуй!..
И острый, как жало, жертвенный нож вновь и вновь, не давая ни малейшей передышки, безжалостно погружается в душу мою и в тело моё, и я надрываюсь в молитве безглагольной, в немом отчаянном вопле: спасти меня от жизни и сознания…
Нестерпимая боль… Я вздрогнул и — пришёл в себя: сижу скрючившись в моем рабочем кресле и судорожно сжимаю затёкшими пальцами угольный кристалл Джона Ди. Значит, и меня полоснул жертвенный нож! Рассек на семьдесят две части! Боль, безумная боль пульсирует короткими ослепительными вспышками… Эти потусторонние уколы, проникая сквозь отмершие ткани пространства и времени, пронизывают меня… Инъекция боли… Игла длиною в световой год, от одной галактики до другой… Абсолютно стерильно…
Черт бы всё побрал, но, может, я слишком долго — а сколько, собственно, длилось моё магическое путешествие? — сидел в неудобном положении, или это все проклятые токсичные дымы, которыми надышался по милости Липотина? Как бы то ни было, а чувствовал я себя отвратительно, когда, покачиваясь, поднялся из-за стола… Слишком ярким было впечатление от тех странных и опасных авантюр, в которых я, уйдя в прострацию — или как ещё назвать это погружение в бездонный чёрный кристалл, это вступление в прошлое через ночные врата Lapis praecipuus manifestationis? — оказался замешанным отчасти как сторонний наблюдатель, отчасти как одно из главных действующих лиц…
Сейчас, чтобы сориентироваться в настоящем, мне надо немного посидеть спокойно и собраться с мыслями. Исполосованное тело все ещё пылает от невыносимой боли. Никаких сомнений: то, что я увидел… «во сне» — какая ерунда! — что я пережил во время магического пилигримажа, все это уже происходило со мной тогда, когда я — и телом и душой — был… Джоном Ди.
И хотя рой мыслей, порожденный этим загадочным перевоплощением, преследовал меня даже ночью, мне бы не хотелось останавливаться на нём дольше. Думаю, будет вполне достаточно, если я запишу только самое существенное на данный момент.
Мы, люди, не знаем, кто мы есть. Самих себя мы привыкли воспринимать в определенной «упаковке», той, которая ежедневно смотрит на нас из зеркала и которую нам угодно называть своим Я. О, нас нисколько не беспокоит то, что нам знакома лишь обёртка пакета со стандартными надписями: отправитель — родители, адресат — могила; бандероль из неизвестности в неизвестность, снабженная различными почтовыми штемпелями — «ценная» или… ну, это уж как решит наше тщеславие.
Но что знаем мы, пакеты, о содержимом посылки? Кажется мне, оно может меняться по усмотрению того источника, из которого исходит наша флюидическая субстанция. И тогда сквозь нас просвечивают совершенно иные сущности!.. Например, княгиня Шотокалунгина?! Конечно! Она совсем не то, что я о ней думал в состоянии крайней раздражительности последних дней: совершенно понятно, что она… не призрак! Разумеется, она такая же женщина из плоти и крови, как и я, как любой из смертных, появившийся на свет там-то и там-то в таком-то и таком-то году… Но потусторонняя эманация Исаис Черной почему-то собирается в фокусе души именно этой женщины и трансформирует её в то, чем она являлась изначально. У каждого смертного есть свой бог и свой демон: «ибо мы им живем, и движемся, и существуем»[53], по словам апостола, от вечности до вечности…
Ну хорошо, во мне живёт Джон Ди. Что это означает? Кто это — Джон Ди? И кто я? Некто, видевший Бафомета, тот, который должен стать Двуликим либо погибнуть!
Я вдруг, вспоминаю о Яне… то есть о Иоганне Фромм. Странно: Яна Фромон — Иоганна Фромм… Очевидно, игра судьбы отражается даже в именах!.. И в этом нет ничего удивительного, это закон, такой же непреложный, как все законы природы: ведь наши имена вписаны в книгу жизни!
Заглянув в спальню, я обнаружил, что Яна — отныне буду называть её только так — уже не спит. Она сидела в постели и, откинув голову на подушки, чему-то кротко улыбалась, уйдя в себя настолько, что даже не заметила моего появления.
Сердце моё гулко забилось: как она была прекрасна в эту минуту! Две мелодии, одна из моего настоящего, другая — доносившаяся из чёрной бездны времени, сплетались в моей душе в таком величественном контрапункте, что я застыл потрясенный, словно только теперь открылось мне поразительное сходство этой замечтавшейся Иоганны Фромм и покинутой несколько минут назад в Праге — в Праге императора Рудольфа — Яны!
Потом, присев на край кровати, я целовал её. Мне и в голову не приходило задуматься: как это я, старый холостяк, оказался вдруг связанным неразрывными, освященными самой судьбой узами брака с Иоганной? Но и она, видимо, воспринимала моё присутствие в своей спальне как вполне естественное и отвечала на мои поцелуи со спокойной уверенностью законной супруги.
И всё же не совсем так, как мне бы хотелось. Мягко, стараясь меня не обидеть, она отстранялась от моих всё более настойчивых ласк. Глаза её были по-прежнему нежны, но в них появилась странная отчужденность. Я осыпал её вопросами, пытаясь найти путь к её душе, осторожно пробудить скрытые источники страсти… Все напрасно…
Яна, — вырвалось у меня, — я тоже ошеломлен нашей… нашей чудесной встречей, — и холодок пробежал у меня по спине, — но теперь-то ты можешь наконец открыться для жизни, для настоящей жизни! Прими меня таким, каков я есть — живой современный человек! И будем жить! Забудем обо всём! И… вспомним о самих себе!
— Я себя вспомнила! — губы её слабо улыбнулись.
— Ну так забудь!
— Как скажешь, любимый. Уже… забываю…
От сознания своей беспомощности у меня перехватило дыхание: вот тонет, захлёбывается душа любимого человека, а я ничем не могу помочь.
— Иоганна!.. Яна! Ведь Провидение не зря свело наши пути вновь!
Она лишь грустно качнула головой:
— Нет, любимый, наши пути не сходятся. Мой путь — это путь жертвы!
Я вздрогнул: неужели душа Яны сопровождала меня в путешествии в прошлое? — и пролепетал:
— Это обман Зелёного Ангела!
— О нет, любимый, это мудрость высокого рабби Лёва. — И она с такой светлой, невыразимо кроткой печалью заглянула в мои глаза, что слёзы, потоки слёз хлынули у меня по щекам.
Не знаю, как долго лежал я, прижавшись к её груди, пока выплакался и мои до предела натянутые нервы расслабились, утешенные исходящим от неё глубоким материнским покоем…
