Александр Ванярх - Иван
— Да я согласна, давай хоть завтра пойдем и распишемся!
— Да разве нас распишут? — с грустью ответил Иван. — Нужны восемнадцать или ребенок — ни того, ни другого у нас нет. Так что будем ждать. Ну вот, о родителях ты почти все знаешь. А седина — это совсем из другой оперы…
Они еще долго сидели, обнявшись, на диване, целовались, почему-то тихо, почти шепотом разговаривали, хотя вокруг — ни души, только изредка легкий ветерок зашумит листьями и вдруг застучит по крыше рано созревший грецкий орех и покатится, подпрыгивая, по утоптанному двору.
— Гляди, Ваня, орехи уже падают — осень наступает.
— Жизнь идет, время не остановить, вот в такое же время, семь лет назад, я собирался уезжать от отца, когда ему стало совсем плохо, а через две недели он умер. Тогда по его завещанию я и сжег его.
— Страшно как!
— Да, моя, правда, почему-то вся страшная. Даже мой родной дед не умер сам, а почему-то взял и повесился.
Рита Ивановна рассказывала, что много дней он висел в колодце, пока случайно его не обнаружили совсем посторонние люди. Его даже транспортировать нельзя уже было… Там же и зарыли.
— А почему в колодце? — спросила Оля.
— Кто ж его знает! Говорят, нашли возле колодца медали и ордена его — ведь три войны прошел, такой человек был. До сих пор его лицо стоит передо мной, когда он впервые меня увидел: «Варенька, Варя», — причитал он, глядя на меня, а сам весь светился, глаза блестели от радости. Варей мать мою звали, старик и подумал, что дочь его, наконец, объявилась: видно, я на мать свою очень похож…
— А родители отца?
— Вот их-то и убил этот самый Денисов. И если он жив — я должен разыскать его.
— Только не горячись, все обдумай, я тебя умоляю! — сказала Оля и стала целовать Ивана в щеку, глаза, уши, губы…
Глава двадцать седьмая
Проселочная, но довольно хорошая дорога петляла между березовыми рощами, несколько раз пересекала небольшие ручейки, то круто опускаясь вниз, то так, же круто, а иногда и покато выскакивая на очередную возвышенность. А кругом красота неописуемая! Довольно жаркие летние месяцы — июнь и июль — наконец сменились умеренным августом, который был отмечен и значительными дождями, и некоторыми ночными похолоданиями. Однажды в низинах даже забелел и засверкал при восходе солнца иней, первый предвестник осени. А сейчас было тепло, легкий ветерок усилился, стал более ровным и зашелестел в белесо-зеленой листве берез, закачал верхушки громады елей и замахал огромными сосновыми ветками. Бледно-серая «тойота» спустилась с очередного пригорка в долину и остановилась недалеко от небольшого источника, проворно журчащего между камнями.
— Мне кажется, лучшего места и не найти, — сказал Виктор, — рядом уже настоящая тайга, там сушняка навалом, прямо у ног ключевая водица, в ста шагах довольно большой березняк. А воздух! Дыши — не хочу!
— А как же рыба? — разочарованно заныла Людмила. — Хочу рыбы!
— Вон прямо под нами, еще метров двести за еловой рощей, прекрасная заводь! Рыбы там о-го-го! — подмигнул Виктор.
— Ну, все понятно: сейчас вы рванете туда, а я тут опять одна хозяйничать. Так дело не пойдет, за рыбой пойду я, а вы тут кашеварьте! — сказала Настя и вытащила из-под машины связанные удочки.
— Ладно, я согласен, заодно мне надо поколдовать с машиной маленько, а Людмила как?
— Я бы с тетей Настей, если можно, — как-то вдруг поникшим голосом сказала девочка.
— А почему же нельзя? Только возьмем по ружью — мало ли чего. Мишка осенью сыт, но бывает всякое, — нарочито весело сказала Настя.
— Ну, вы, если что, — подряд два выстрела, и я тут как тут. А вообще-то не зарывайтесь, — напутствовал Виктор и вытащил спальный мешок.
— Ага, какое колдовство с машиной — на сон потянуло, понятно: свежий воздух, тепло, комарья нет.
— Да, это я подложить — сейчас под «японку» полезу.
— Тебе только и осталось, что под японку! — засмеялась Настя. — Пойдем, Людмила. — И они, набрав ключевой воды в обе фляги, начали вприпрыжку спускаться к речке и через несколько минут скрылись в еловой роще.
Виктор, взяв сумку с ключами, улегся спиной на спальный мешок и начал методично и медленно подтягивать одну гайку за другой на днище машины. К его большому удивлению, все было почти в полном порядке, редко какая гайка или болт подтягивались больше, чем на один виток. «Вот делают!» — подумал старый водитель, вспоминая, сколько мук он испытывал с любой отечественной маркой, на которых ему доводилось работать. А тут как будто вчера с конвейера. Буквально десять минут пролежал Виктор под машиной, потом еще раз посмотрел под капотом двигатель, прочистил масляный фильтр и, довольный, закрыл капот. Вымыл руки керосином и, взяв топор и веревку, направился в лес. Найдя лежавшую длинную тонкую и сухую ель, Виктор, не вынимая из-за пояса топора, потащил ее к машине, потом проделал это еще два раза и, вспотевший, присел на образовавшуюся гору дров. И тут громыхнули сразу подряд два выстрела оттуда, куда ушли Настя с Людмилой.
«Этого еще не хватало! — встрепенулся Виктор, но потом подумал, что «бабы решили потешиться». И все же, взяв ружье, смешно подпрыгивая, полубоком стал спускаться вниз к реке. Он был уже почти в еловой роще, когда бабахнули еще два выстрела. Что-то стряслось! — уже не на шутку испугался Виктор. — А я аптечку не захватил», — лихорадочно думал он, почти бегом пробиваясь по заросшему ельнику. Наконец, лесок стал редеть, уже ярко просвечивало солнце, но высокая трава стала больно хлестать по ногам и туловищу. Он почти выбежал к реке, когда увидел Людмилу, вскинувшую ружье и тут же выстрелившую еще два раза.
— Ты что, спятила?! — заорал весь мокрый и пыльный Виктор, подбегая. — Чего распалилась, где Настя?!
— Там она, возле воды! — Людмила, плача, ничего не могла сказать, только открывала и закрывала рот.
Глава двадцать восьмая
Оля уезжала рано утром. Они с Иваном зашли к Николаю Николаевичу проститься, и старик, растрогавшись, вынес из передней комнаты небольшую шкатулку, открыл ее и извлек оттуда странной конструкции медальон.
— Эта золотая побрякушка — память о моей матери, — сказал он, — вещь вообще-то семейная, но поскольку у меня семьи нет и не предвидится, надумал я подарить ее тебе, Оленька: пусть эта реликвия будет вашей с Иваном семейной, а ваши дети передают ее своим детям и, такими образом, память о моей матери продлится до тех пор, пока будет жива эта незатейливая вещица. Внутри медальона имя моей матери. Да благословит вас Господь!
Николай Николаевич надел на шею Оле медальон, перекрестил, по-стариковски обнял девочку и трижды поцеловал, приговаривая: «Господь с тобою». И, ничего не сказав, медленно шаркая ногами, ушел.
— Что-то дядя Коля совсем сдавать стал, — сказал Иван, — раньше я за ним такого не замечал, а сейчас несколько раз видел, как он, размечтавшись, плачет.
— Еще бы, такую жизнь прожить, — вздохнув, ответила Оля.
Они вышли на улицу. Было совсем светло. На востоке в бордовый цвет окрасились тучи, ползущие из-за гор, вот-вот выглянет солнце, извещая о начале еще одного нового дня.
— Знаешь, Ваня, отвези-ка меня домой, там я спокойненько соберусь, а завтра умчусь далеко-далеко.
— Приказывайте царевна, я к вашим услугам.
И они унеслись на мотоцикле, оставив дымный след на дороге. Через час Иван вернулся и начал собираться на работу. Во дворе появился Николай Николаевич. Он в одной руке держал тетрадь-дневник, а в другой — очки.
— Вот тетрадь принес: там столько непонятного, что только Софья Ивановна и смогла бы объяснить, да не дожила чуток. Говорил я тебе — перенеси, перенеси туалет, может, еще при жизни старушки и нашли бы тетрадь.
— Да что она тебе далась — эта писанина? По мне так хоть бы ее вообще не было, — сказал Иван, надевая парашютный комбинезон.
— Что ж тебе форму никак не выдадут, чай, в армии служишь, — сказал дядя Коля.
— Еще на склад не завезли, да я и не рвусь, мне так вольготнее.
— Опять без завтрака поедешь? И лимузина твоего нет. Что, на драндулете поскачешь?
— Да не люблю я эту машину! Ты тут, дядя Коля, встречай наших гостей и помни: «Мы с тобой ничего не знаем и не слышали».
— Ладно уж, заговорщики! Правда, артист из меня никудышный. Ты только не летай как сумасшедший, помни: Оля — твоя судьба, береги себя для нее!
— Хорошо, слушаюсь, — сказал Иван, уже сидя на мотоцикле, и, развернувшись, с места набрав скорость, понесся, поднимая пыль, по проселочной дороге прямиком через горы в Планерское.
— Да, ему действительно надо было заниматься парашютным спортом. Ничегошеньки, шельмец, не боится! — сказал дядя Коля и, улыбнувшись, стал подниматься на веранду.
В доме была идеальная чистота и порядок. «Вот что значит иметь хозяйку, — вслух сказал Николай Николаевич, — а что станет теперь?» Он сел на диван облокотившись на спинку и закрыв глаза, и неожиданно для самого себя задремал, согретый ласковым утренним солнцем.
