Кнут Гамсун - А жизнь идет...
— Я не знаю, как мне поступить с сетью.
— Ну, тогда спрячь её совсем, — сказала она.
Уходя, Август почувствовал такое облегчение оттого, что ей стало лучше, что даже о цыгане подумал не так сурово. Он не сказал, что Александер скрылся, сказал только, что он уехал. Август даже не упомянул, что его самого надули на семьсот крон. Но разве его надули? Разве знал он что-нибудь наверное? Во всяком случае, Александер прислал ему рецепт, который имел свою ценность. Августу была неизвестна цена на проколы против вздутия лошадей, но если речь шла о спасении породистого жеребца, например, то никакая цена не могла быть слишком высокой.
Чем более Август думал о цыгане, тем извинительнее он находил его поступок. Что же ему ещё оставалось, как не спасаться бегством после совершенного им злодеяния? И как мог он не взять те шиллинги, которые были у него в кармане? А на что на первых порах стал бы он покупать себе пищу? А разве сам Август в подобном случае не поступил бы совершенно так же? Об этом не беспокойтесь. Если всё хорошенько взвесить, то ведь цыган Александер был обладателем огромной тайны, которую он, без сомнения, мог бы обратить в деньги. Но он этого не сделал. Он мог бы предъявить известные права и к Старой Матери и к её сыну. Но он и этого не сделал. «На кой же чёрт существуют тогда промышленность, товарообмен, движение вперёд?» — подумал, вероятно, Август. Он плохо разбирался в жизненной путанице, но у него явилось смутное представление о своего рода благородстве цыгана. Иначе вряд ли бы он так долго пробыл в имении. Правда, немалую роль играли любовь и пол, но кроме того что-то ещё, какой-то плюс, какое-то личное качество. Он не взял платы у дома Иёнсена, но верно служил ему и молчал. Разве может быть гордость у жулика и преступника? Но не дико ли было предполагать в нём такую вещь, как отцовская нежность?
Чёрт знает что такое! Август был совершенно сбит с толку и всё-таки продолжал думать о нём. Александер был вовсе уж не так плох. Если он тогда летом действительно собирался столкнуть аптекаря в пропасть, то он здорово рисковал: это вовсе не было так безопасно. А в любовных делах он показал такой пыл, пустив в ход нож, что это напомнило даже Южную Америку. В Сегельфоссе совершенно не случалось таких вещей, такого рода развлечения не выпадали на долю Августа. В сущности, цыган был единственный, на которого можно было рассчитывать в смысле столкновения, и поэтому-то он и упражнялся тогда за озером. Вот если бы у Августа была возможность выстрелом выбить нож из рук человека, который собирался украсть его бумажник! И если б подлинные дети своего времени прочли потом об этом чуде во всех газетах, как бы они обрадовались!
XXVIII
Теперь всё пошло как по маслу.
Август подтянулся и стал снова деятельным; никто не мог бы теперь сказать, что он не владеет своим чувством. В тот день, когда ему удалось отвезти лодку в горы, он вообще сделал немало. Правда к вечеру он пробрался в Южную деревню, но это ровно ничего не значило; это было какое-то недоразумение: он обнаружил вдруг, что стоит перед домом Тобиаса, но никого не застал, никого не увидал в окнах и пошёл домой. На кой чёрт разыскивать этих людей. Если они в нём не нуждаются, тем более ему они не нужны: мужчина есть мужчина!
Ему вспомнилось, что Больдеман и его товарищи в данный момент не имеют работы; он призвал их к себе и заставил их буравить дыры и укреплять железную решётку перед двумя пропастями на горной дороге. Задача была нелёгкая. Август должен был намечать линию, приходилось всё время присутствовать, и то они едва успели начать ставить первую решётку, ту, которая была возле охотничьего домика. Вечером Август очень устал, но всё-таки он позволил себе ещё раз сходить в Южную деревню. Он нёс с собой небольшой пакет, нёс десять метров кружев, чтобы пришивать к рубашкам, — значит, он шёл по делу. На этот раз и Тобиас и его жена вышли к нему навстречу и попросили его войти, но Корнелии не было дома; поэтому Август передал только пакет, сказал несколько слов и ушёл. Мужчина есть мужчина!
Гендрик тем временем вполне выучился носиться на своём новом велосипеде и много раз показывался на нём в окрестностях. Стало также хорошо известно, что он скупает овец за счёт Августа; тем самым он достиг должности уполномоченного и окончательно затмил Беньямина. Какой старательный парень был этот Гендрик! Он очень ловко скупал овец, он тратил одну тысячу за другой, и Август находил, что он был нисколько не хуже цыгана.
И потом, как это вышло — неизвестно, но только в ближайшее воскресенье помолвка Корнелии и Беньямина не оглашалась в церкви.
Нужно сказать, что всё шло как по маслу. Одно только было нехорошо: это несчастье с нотариусом Петерсеном, — Бог посетил его, лишив разума, — а то судьба довольно-таки благосклонно относилась к Сегельфоссу. Август сделался богатым и уважаемым человеком, консул получил огромный заказ через своего чертовски ловкого, коммивояжёра из Хельгеланда, Старая Мать сидела в постели и выздоравливала, гора была усеяна овцами. Только вот эта история с нотариусом Петерсеном, с Головою-трубой.
Когда аптекарь Хольм вернулся обратно из своего путешествия на юг, оказалось, что он приехал один. Свежий морской воздух ничуть не помог нотариусу, рассудок его мутился с каждым днём все сильнее и сильнее, и возле станции Флом он захотел вдруг вернуться обратно: он недостаточно точно вычислил размер стальных плит, ему кажется — они должны быть вдвое больше. Аптекарь предложил взять их вдвое толще, но Петерсен этого не захотел. Прибыв в Троньем, аптекарь принуждён был передать его в более верные руки.
Голова-трубой больше ни на что не годился.
Впрочем, это несчастье не произвело особого переворота в общественной жизни Сегельфосса: его жена была хорошо обеспечена, а практическая деятельность нотариуса могла перейти к старому ленсману, кроме того, всегда можно было обратиться за советом к опытному окружному судье. В сущности, заболевание нотариуса не принесло иного вреда, кроме скучной истории с пустырём и начатым фундаментом виллы, — ну, на что теперь для фру Петерсен вилла, не говоря уже о банке и бронированном подвале? Она сразу поняла, что ей нужно переехать на Юг и жить вблизи мужа. Начатой постройке оставалось только разрушаться.
В эти дни аптекарь Хольм повадился то и дело бегать на постройку, осматривал подвал, намеченный фундамент и всё вместе, обнаруживая никому не понятный интерес. Когда Старая Мать поправилась и стала выходить, он и её привёл на пустырь; они говорили шёпотом, покачивали головами и о чём-то условливались. К ним примкнул Вендт из гостиницы, их стало трое. У Вендта из гостиницы всегда было много планов, которые никуда не годились, и без него двое других сговорились бы с первого же раза, но тогда они лишились бы чудесных и частых прогулок на стройку.
И ещё одна особа, казалось, прониклась интересом к той же постройке — почтмейстер Гаген. Но он приходил сюда потихоньку и не приводил с собой жены. Он появлялся совсем поздно вечером, принимался измерять стены, приглядывался ко всему окружающему; прищурившись, смотрел и на ландшафт и на соседние строения, записывал какие-то цифры и покидал виллу так же крадучись, как и приходил. Но что такое задумал почтмейстер? Ведь он не мог купить пустырь и строиться? Что вообще мог купить сегельфосский почтмейстер? Может быть, потом когда-нибудь, когда у него будет более крупная должность и больше средств, но теперь?.. Дело, вероятно, в том, что художник в нём увидел здесь своими глазами отличный пейзаж, и он воспользовался этим. Здесь было пять замечательно красивых осин и ручей. В сухое лето ручей становился маленьким и таким невинным, как будто был ребёнком настоящего ручья, но всё продолжал бежать, блестящий и неукротимый, и никогда не пересыхал. А из пяти осин со временем могло получиться гораздо больше, целая маленькая роща, в которой так приятно сидеть. И ничто не бывает так красиво весной, как осины. Впрочем, они и в течение лета неизменно прекрасны, с их серебряным налётом и шелковистым шелестом листвы. В северной Норвегии нет других деревьев с таким шелковистым шелестом, — это происходит оттого, что даже самый лёгкий ветерок заставляет листья осины цепляться друг о друга, потому что каждый лист приделан к черенку словно к булавочной головке. Удивительно, как они могут трепетать и всё-таки не сваливаться! Только поздней осенью начинают желтеть осиновые листья и затем падают, по одному или по нескольку листьев за раз; одни падают ребром и сразу касаются земли, другие, медленно спускаются в воздухе, покачиваясь из стороны в сторону, и наконец ложатся на землю.
Было ясно, что в почтмейстере говорило только желание художника нарисовать пейзаж с домом, дворовыми постройками и всем прочим. За последнее время Хольм приходил сюда гораздо реже, словно он переставал интересоваться постройкой. Дом был задуман Петерсеном и его женой в два этажа, а так как подвал был уже зацементирован и занимал обширную площадь, то и дом в соответствии с этим должен был получиться большой, что, может быть, и отпугнуло аптекаря.
