Эптон Синклер - Король-Уголь
— В то время я не знал…
— А это ли не уважение, когда он подделал мою подпись под фальшивкой, которую раздавали всем шахтерам? А клевета на меня репортеру, что я здесь соблазнил девушку, — это уже верх уважения!
Управляющий еще гуще покраснел.
— Неправда! — заявил он.
— Как неправда? — возмутился Хал. — Разве вы не говорили Билли Китингу, сотруднику редакции «Газетт», что я соблазнил в Северной Долине девушку? Вы не описали ему эту девушку, как рыжеволосую красивую ирландку?
— Я только сказал, мистер Уорнер, что до меня дошли слухи…
— До вас дошли слухи? А может, это вы их сами пустили? Мне известно, мистер Картрайт, что вы сообщили это мистеру Китингу как точный и бесспорный факт.
— Неправда! — повторил управляющий.
— Мне это нетрудно доказать! — И Хал подошел к телефону.
— Что ты собираешься делать, Хал?
— Вызвать по телефону Билли Китинга, чтобы вы оба выслушали его показания.
— Глупости, Хал! — вскричал Эдуард. — Меня совершенно не интересует, что скажет твой Китинг. Ты ведь знаешь, что в те дни мистер Картрайт не подозревал, кто ты.
Картрайт немедленно ухватился за эту поддержку:
— Конечно, нет, мистер Уорнер! Ведь ваш брат явился сюда, прикинувшись рабочим!
— Ах вот как! — воскликнул Хал. — По-вашему, значит, про рабочих можно распространять всякую клевету!
— Вы провели здесь достаточно времени, чтобы убедиться, как низок моральный уровень здешних юношей.
— Я провел здесь достаточно времени, мистер Картрайт, чтобы убедиться, что разоблачение низкого морального уровня в Северной Долине надо начинать с начальства и охранников: вы облекли их властью и разрешили им издеваться над женщинами.
— Хал, — вмешался Эдуард, — не стоит продолжать этот спор. Ты так ничего не добьешься. Если у тебя есть какое-нибудь дело, кончай его, ради бога, поскорее.
Хал с трудом овладел собой. Он снова заговорил о требованиях забастовщиков, но терпение управляющего уже иссякло.
— Мой ответ вы слышали, — заявил Картрайт, — я решительно отказываюсь продолжать дискуссию по этому вопросу.
— Хорошо, — сказал Хал. — Раз вы отказываетесь вести деловые переговоры с депутацией, то я должен вам заявить, как один из ваших рабочих, что и все остальные, поодиночке, отказываются работать у вас.
Этот утонченный сарказм мало подействовал на управляющего.
— А я вам отвечаю, сэр; работа в шахте номер два начинается завтра утром, и те, кто не явится в шахту, будут к вечеру выселены отсюда.
— Так быстро, мистер Картрайт? Ведь они арендовали свои дома у Компании, и вы знаете, что согласно арендному договору администрация обязана предупреждать о выселении за три дня.
Картрайт имел неосторожность вступить в спор. Он знал, что Эдуард прислушивается к их разговору, и хотел обелить себя.
— Компания не будет их выселять. Выселением займутся городские власти.
— А во главе городского управления стоит тот же Картрайт?
— Да, мэром города Северной Долины избран я.
— Значит, вы действовали как мэр, когда предупреждали моего брата, что вы меня выселите из города?
— Я просил вашего брата, чтобы он уговорил вас покинуть наш город.
— Но вы ясно дали понять моему брату, что, если ему не удастся сделать это, вы сами займетесь моим выселением, не правда ли?
— Да, это верно.
— Вы сослались по этому поводу на телеграфное распоряжение мистера Питера Харригана. Мне хотелось бы знать, какой выборный пост занимает мистер Харриган в вашем городе?
Картрайт догадался, что это ловушка.
— Ваш брат неправильно понял мои слова, — резко сказал он.
— Ты неправильно понял его, Эдуард?
Раздраженный Эдуард повернулся к окну и стоял, уставившись на груды шлака и консервных жестянок. Сейчас он даже не счел нужным обернуться. Но управляющий знал, что он только притворяется, будто не слушает их разговора, и потому попытался замазать свой промах.
— Молодой человек, — сказал он, — вы нарушили ряд постановлений городских властей.
— Разве есть постановление, запрещающее организацию профессиональных союзов?
— Нет, такого постановления нет. Но в нашем Городе запрещено произносить речи на улицах.
— Кто это запретил?
— Городской совет.
— Состоящий из Джонсона — почтмейстера и служащего лавки Компании; Эллисона — бухгалтера Компании; Страусса — вашего мастера и О'Каллахена — вашего же кабатчика. Правильно?
Картрайт ничего не ответил.
— А пятый член городского совета — вы сами ex officio[20] мистер Энос Картрайт — мэр города и управляющий шахтами.
Картрайт опять воздержался от ответа.
— Итак, вы провели постановление, запрещающее произносить речи на улицах города. Но все помещения в вашем городе — кабаки, пансионы, церковь и школа — принадлежат Компании. Где же, по-вашему, могут граждане проводить собрания и произносить речи?
— Из вас, молодой человек, выйдет хороший адвокат. Но мы, принявшие на свои плечи заботу о населении, прекрасно знаем, что у вас называется «речью на собрании».
— Значит, вы против граждан, выступающих на собраниях?
— Мы не считаем нужным помогать агитаторам, которые возбуждают против нас наших рабочих!
— Разрешите узнать, мистер Картрайт, вы это говорите как мэр американского города или как управляющий шахтами?
Лицо Картрайта постепенно багровело. Наконец, повернувшись к стоящему спиной Эдуарду, он сказал:
— По-моему, не стоит продолжать этот разговор.
Эдуард был того же мнения. Он обратился к брату:
— Право же, Хал…
— Подумай только, Эдуард, он обвиняет меня — твоего брата — в преступлении. Слыхал ли ты когда-нибудь, что в нашей семье есть люди с преступными задатками?
Эдуард снова повернулся к окну — придется опять смотреть на консервные жестянки и груды шлака! Какой вульгарный и глупый спор… Но Эдуард уже разгадал настроение Хала и понимал, что тот все равно не замолчит, если неосторожный собеседник будет подавать ему реплики.
— Вы говорите, мистер Картрайт, что я нарушил постановление городских властей, запрещающее произносить речи на улицах. Разрешите узнать, какое за это полагается наказание?
— Вы это узнаете, когда вас привлекут к ответственности.
Хал рассмеялся.
— Из ваших слов я понял, что за это полагается изгнание из города. Если я правильно осведомлен о порядке судопроизводства, мне придется предстать перед мировым судьей. Кстати, он тоже служащий Компании — продавец в лавке. Но меня почему-то осудил не судья, а мэр города… А может, не мэр, а управляющий шахтами? Не потрудитесь ли вы мне объяснить, как это все получается?
— Только мое уважение…
— Да не надо мне вашего уважения!
— Я говорю о своем уважении к вашему брату…
— Ого! Значит, у вас такой порядок, что управляющий шахтами, то бишь мэр, может из уважения к брату не наказывать преступника, а просто выселить его из города. Не из уважения ли к маленькому Томми Берк вы выслали из города его сестру?
Картрайт сжал кулаки.
— И моему терпению есть предел!
Он произнес эти слова, адресуясь к спине Эдуарда. Эдуард повернулся и ответил:
— Я вас вполне понимаю, сэр, — затем, обращаясь к брату, сказал: — Хватит болтать, все понятно!
— Надеюсь, что теперь уже понятно и ты сам убедился, что вся эта видимость соблюдения американских законов в Северной Долине гроша ломаного не стоит. Она лишь унижает и оскорбляет всякого, кто чтит законы своей страны.
— Мистер Уорнер, — сказал Картрайт, обращаясь к Эдуарду, — у вас есть опыт в управлении шахтами. Вы знаете, как трудно иметь дело с этими невежественными иностранцами, для которых совершенно непонятны американские законы.
Хал расхохотался.
— Оказывается, это вы их учите американским законам! Хорошо же учите, не ставя ни во что законы города и законы штата, лишая людей всех прав, гарантированных им конституцией, пользуясь вместо этого телеграфными приказами Питера Харригана!
Картрайт направился к дверям.
— Молодой человек, — сказал он Халу, бросив на него взгляд через плечо, — вы сегодня утром должны покинуть Северную Долину. Я только надеюсь, что ваш брат уговорит вас сделать это без лишних осложнений.
И он ушел, хлопнув на прощанье дверью.
16
Эдуард повернулся к брату:
— Какого черта ты устроил в моем присутствии такую дурацкую сцену? До чего неприлично и неуместно ссориться с человеком, который неизмеримо ниже тебя по положению!
Хал все еще стоял там, где его оставил Картрайт. Он глядел Эдуарду в лицо:
— Это все, что ты вынес из этой сцены, Эдуард?
— Репутацию, видите ли, ему испортили! — продолжал возмущаться Эдуард. — Не все ли равно, что о тебе думает такой субъект, как этот Картрайт?
