Уильям Фолкнер - Сарторис
– Покажите белому дяде, что нам Санта-Клаус принес, – сказала она. – Спасибо вам, сэр.
Она положила ему на колени оловянную тарелку и поставила на печку у его ног надтреснутую фарфоровую чашку.
– Покажите скорей. А то дядя подумает, что Санта-Клаус к нам и дороги не знает.
Дети зашевелились и из темного угла, куда они при появлении Баярда спрятали было свои подарки, вытащили маленький оловянный автомобиль, нитку разноцветных деревянных бус, зеркальце и длинную, облепленную грязью мятную конфету, которую тут же принялись с серьезным видом по очереди лизать. Женщина налила в чашку кофе из стоявшего на углях кофейника, сняла крышку со сковороды и, подцепив вилкой, положила ему на тарелку толстый ломоть шипящего мяса, потом, покопавшись кочергой в золе, извлекла какой-то серый предмет, разломила его пополам и тоже положила на тарелку. Баярд съел солонину и кукурузную лепешку, запивая бледной безвкусной жидкостью из кофейника. Дети тихонько возились со своими рождественскими подарками, но время от времени он замечал, что они не отрываясь исподлобья на него смотрят. Вскоре пришел с ведром молока хозяин.
– Старуха вас накормила? – осведомился он.
– Да. Сколько отсюда до ближайшей железнодорожной станции?
– Восемь миль.
– Ты можешь сегодня доставить меня туда, а потом как-нибудь на этой неделе отвести мою лошадь к Маккалемам?
– Я одолжил зятю мулов, – отозвался негр. – У меня всего одна упряжка, и я ее ему одолжил.
– Я заплачу тебе пять долларов.
Негр поставил на пол ведро, и женщина подошла и унесла его. Он медленно почесал затылок.
– Пять долларов, – повторил Баярд.
– Зачем так торопиться на рождество, белый человек?
– Десять долларов, – с нетерпением сказал Баярд. – Разве ты не можешь забрать своих мулов у зятя?
– Пожалуй, могу. Я так думаю, что к обеду он их сам приведет. Тогда и поедем.
– А сейчас ты почему не можешь? Возьми мою лошадь и поезжай за ними. Мне надо успеть на поезд.
– Сегодня рождество, белый человек. Круглый год работаешь, так хоть на рождество отдохнуть-то надо.
Баярд мрачно выругался, но сказал:
– Ну ладно. Только сразу же после обеда. Позаботься, чтоб твой зять заранее их привел.
– Они будут на месте, вы не беспокойтесь.
– Ладно. Вы тут с тетушкой угощайтесь, вот вам кувшин.
– Спасибо, сэр.
Тяжелая духота притупила его чувства, тепло потихоньку просачивалось в кости, усталые и одеревеневшие после студеной ночи. Негры двигались по комнате – женщина хлопотала со стряпней у очага, негритята забавлялись жалкими игрушками и грязной конфетой. Сидя на жестком стуле, Баярд продремал все утро – он как будто и не спал, но время затерялось где-то, где не было времени, и, долго пребывая в каком-то смутном состоянии между сном и явью, он не сразу заметил, что кто-то безуспешно пытается проникнуть в его мирную отрешенность. В конце концов эти попытки увенчались успехом, и до его сознания дошел голос, возвестивший, что обед готов.
Негры выпили с ним дружески, хотя и немного смущенно – два непримиримых начала, разделенных Кровью, расой, природой и средой, на какое-то мгновенье вдруг соприкоснулись, слившись воедино в общей иллюзии – род человеческий, на один-единственный день забывший свои вожделения, алчность и трусость.
– С рождеством, – робко промолвила женщина, – Спасибо вам, сэр.
Потом обед: опоссум с ямсом, еще одна серая кукурузная лепешка, безвкусная спитая жидкость из кофейника, десяток бананов, зубчатые ломтики кокосовых орехов. Ребятишки, почуяв еду, словно щенята, копошились у ног Баярда. В конце концов он понял, что все ждут, когда он кончит есть, и уговорил их пообедать вместе с ним. После обеда внезапно появились мулы, словно чудом доставленные так и не материализовавшимся зятем, и, усевшись на дно фургона и поставив почти опорожненный кувшин между колен, Баярд в последний раз оглянулся на хижину, на стоявшую в дверях женщину и на поднимавшуюся из трубы прямую струйку дыма.
Рваная сбруя бренчала и позвякивала на тощих ребрах мулов. В теплом воздухе веяло неуловимой прохладой, которая усилится с наступлением темноты. Дорога шла по светлой равнине. Порою в блестящих зарослях бородачевника или из-за бурых обнаженных лесов раздавался печальный звук ружейного выстрела; временами навстречу попадались люди на повозках, верхами или пешком, и кто-нибудь приветственно махал темной рукой негру в застегнутой доверху армейской шинели, исподлобья бросая короткий взгляд на сидевшего рядом с ним белого. «Здорово, с рождеством!» На горизонте, за желтыми зарослями бородачевника и бурыми верхушками деревьев, уходили в бездонное небо голубые холмы. «Здорово».
Они остановились, выпили, и Баярд угостил возницу папиросой. Солнце теперь стояло у них за спиной, в безмятежной бледной синеве не было ни облачка, ни ветерка, ни птицы. «Дни нынче короткие! Еще четыре мили. Веселей, мулы!» Сухой стук копыт по расшатанным мосткам, под которыми, журча, переливался и сверкал ручей меж неподвижных ив, упорно не желавших расставаться с зеленою листвой. Рыжая лента дороги поползла вверх, на фоне неба с обеих сторон бастионами встали зубчатые сосны. Фургон поднялся на гребень холма, и перед ними открылось плато с узором из блестящего бородачевника, темных вспаханных полей, бурых пятен леса и разбросанных тут и там одиноких хижин; оно уходило в мерцающую лазурь, а над низкой полосою горизонта стояло густое облака дыма. «Еще две мили». Позади висело солнце, словно медный шар, привязанный к небу. Путники снова выпили.
Когда они посмотрели вниз, в последнюю долину, где блестящие нити рельсов терялись среди деревьев и крыш, солнце уже коснулось горизонта, и воздух медленно донес до них глухие раскаты далекого взрыва.
– Все еще празднуют, – сказал негр.
С солнечных холмов они спустились в сиреневые сумерки, в которых украшенные венками и бумажными фонариками окна отбрасывали блики на усыпанные хлопушками ступени. Дети в разноцветных свитерах и куртках носились по улицам на сайках, в повозках и на коньках. В полумраке где-то впереди снова послышался глухой взрыв, и они выехали на площадь, по-воскресному тихую и тоже усыпанную обрывками бумаги. То же самое всегда бывало и дома – мужчины и юноши, которых Баярд знал с детства, точно так же проводили рождество: немного выпивали, зажигали фейерверк, наделяли мелочью негритянских мальчишек, которые, пробегая мимо, поздравляли их с рождеством. А дома – рождественское дерево в гостиной, чаша гоголь-моголя возле камина, и вот уже Саймон с неуклюжей осторожностью, затаив дыхание, на цыпочках входит в комнату, где они с Джонни лежат, притворяясь спящими, и, улучив минутку, когда он, забыв об осторожности, наклоняется над их постелью, во все горло кричат: «С рождеством!», а он обиженно ворчит: «Ну вот, опять они меня перехитрили![79]» Но к полудню он утешится, к обеду разразится длинной, добродушной, бессмысленной речью, а к ночи станет уже совсем hors de combat [80], между тем как тетя Дженни будет в ярости бегать по комнатам и, призывая в свидетели самого Юпитера, клясться, что, покуда у нее достанет силы, она ни за что не позволит превращать свой дом в трактир для бездельников негров. А когда стемнеет, в каком-нибудь доме начнутся танцы, и там тоже будут остролист, омела и серпантин, и девочки, которых он знал всю жизнь, с новыми браслетками, веерами и часами, среди веселых огней, музыки и беззаботного смеха».
На углу стояло несколько человек, и когда фургон проезжал мимо, они внезапно бросились врассыпную, в сумерках блеснуло желтое пламя, и громкий взрыв ленивыми раскатами прокатился меж молчаливых стен. Мулы дернули и ускорили шаг, и фургон, дребезжа, покатился быстрее. Из освещенных дверей, увешанных фонариками и венками, настойчиво зазвучали мягкие голоса, и дети, неохотно отвечая на зов, печально росли по домам. Наконец показалась станция; возле нее стоял автобус и несколько автомобилей. Баярд слез, и негр подал ему мешок.
– Премного благодарен, – сказал ему Баярд. – Прощай.
– Прощайте, белый человек.
В зале ожидания горела докрасна раскаленная печка, вокруг толпились веселые люди в лоснящихся меховых шубах и в пальто, но заходить ему не хотелось. Прислонив мешок к стене, он зашагал по платформе, стараясь согреться. Вдоль путей с обеих сторон ровным светом горели зеленые огни стрелок; на западе, над самыми верхушками деревьев, словно электрическая лампочка в стеклянной стене, мерцала вечерняя звезда. Он шагал взад-вперед, заглядывая сквозь светившиеся красноватым светом окна в зал ожидания для белых, где в праздничном воодушевлении беззвучно жестикулировали веселые люди в шубах и в пальто, и в зал ожидания для негров, где пассажиры, тихонько переговариваясь, терпеливо сидели в тусклом свете вокруг печки. Повернув туда, он вдруг услышал, как в темном углу возле двери кто-то застенчиво и робко проговорил: «С рождеством, хозяин». Не останавливаясь, он вытащил из кармана монету. На площади снова раздался глухой взрыв фейерверка, в небо дугою взмыла ракета; мгновенье провисев в воздухе, она раскрылась, словно кулак, беззвучно растопырив бледнеющие золотые пальцы в спокойной синеве небес.
