Вальтер Скотт - Пуритане. Легенда о Монтрозе
— Эдит права, — поддержала ее старая леди, — вы сейчас же должны лечь в постель, милорд, и принять лекарство от лихорадки, я его приготовлю своими руками; тем временем моя фрейлина, миссис Марта Уэддел, состряпает для вас цыпленка по-монастырски или какое-нибудь столь же легкое блюдо. От вина, по-моему, следует пока воздержаться. Джон Гьюдьил, скажите домоправительнице, чтобы она привела в порядок комнату с альковом. Лорд Эвендел должен немедленно лечь в постель. Пусть Пайк снимет повязки и исследует его раны.
— Все это, надо признаться, грустные приготовления, — сказал лорд Эвендел, поблагодарив леди Маргарет за заботы и готовясь покинуть зал, — но я вынужден беспрекословно подчиняться указаниям вашей милости; надеюсь, что ваше искусство вскоре восстановит мои силы, и я стану более боеспособным защитником замка, чем мог бы быть в данное время. Как можно скорее исцелите мое тело; ну, а голова моя вам не понадобится, пока с вами майор Белленден. — С этими словами он вышел из зала.
— Превосходный молодой человек, и какой скромный, — заметил майор.
— И ни капли самоуверенности, — добавила леди Белленден, — которая нередко внушает юнцам, будто они знают лучше людей с опытом за плечами, как нужно лечить их недуги.
— И такой благородный, такой красавчик, — ввернула Дженни Деннисон, вошедшая в зал к концу этого разговора и теперь оставшаяся наедине со своею юною госпожой, так как майор возвратился к своим военным заботам, а леди Маргарет отправилась готовить лекарства для лорда Эвендела.
В ответ на все эти восхваления Эдит только вздохнула; она молчала, но никто лучше нее не чувствовал и не знал, насколько они справедливы. Дженни между тем возобновила атаку:
— В конце концов совершенно правильно говорит леди Маргарет — нет ни одного вполне порядочного пресвитерианина; все они бесчестные, лживые люди. Кто мог бы подумать, что молодой Милнвуд и Кадди Хедриг заодно с этими мятежными негодяями?
— Зачем ты повторяешь этот нелепый вздор, Дженни? — раздраженно спросила ее юная госпожа.
— Я знаю, сударыня, что слушать про это вам неприятно, — смело ответила Дженни, — да и мне не очень-то приятно рассказывать. Но то же самое вы можете узнать от кого угодно, потому что весь замок только и толкует об этом.
— О чем же толкует, Дженни? Ты хочешь меня с ума свести, что ли? — сказала нетерпеливо Эдит.
— Да о том, что Генри Милнвуд заодно с мятежниками и что он один из их главарей.
— Это ложь! — вскричала Эдит. — Это низкая клевета! И ты смеешь повторять этот вздор! Генри Мортон не способен на такую измену своему королю и отечеству, не способен на такую жестокость ко мне… ко всем невинным и беззащитным жертвам — я разумею тех, кто пострадает в гражданской войне; повторяю тебе: он совершенно, никак не способен на это.
— Ах, дорогая моя, милая мисс Эдит, — продолжая упорствовать, ответила Дженни, — нужно знать молодых людей не в пример лучше, чем знаю их я или хотела бы знать, чтобы предсказать наперед, на что они способны и на что не способны. Но там побывал солдат Том и еще один парень. На них были береты и серые пледы, они были с виду совсем как крестьяне и ходили туда для рекогно… рекогносцировки — так, кажется, назвал это Джон Гьюдьил; они побывали среди мятежников и сообщили, что видели молодого Милнвуда верхом на драгунской лошади, одной из тех, что были захвачены под Лоудон-хиллом, и он был с палашом и пистолетами и запанибрата с самыми что ни есть главными из них; он учил людей и командовал ими; а по пятам за ним в расшитом галунами камзоле сержанта Босуэла ехал наш Кадди; и на нем была треугольная шляпа с пучком голубых лент — в знак того, что он бьется за старое дело священного ковенанта (Кадди всегда любил голубые ленты), — и рубашка с кружевными манжетами, словно на знатном лорде. Воображаю, каков он в этом наряде!
— Дженни, — сказала ее юная госпожа, — не может быть, чтобы россказни этих людей были правдой; ведь дядя до сих пор ничего об этом не слышал.
— А это потому, — ответила горничная, — что Том Хеллидей прискакал к нам через каких-нибудь пять минут после лорда Эвендела, и когда он узнал, что лорд у нас в замке, то поклялся (вот богохульник!), что будь он проклят, если станет рапортовать (таким словом он это назвал) о своих новостях майору Беллендену, раз в гарнизоне есть офицер его собственного полка. Вот он и решил ничего не рассказывать до завтрашнего утра, пока не проснется молодой лорд; про это он сказал только мне одной (тут Дженни опустила глаза), чтобы помучить меня известиями о Кадди.
— Так вот оно что! Ах ты, дурочка, — сказала Эдит, несколько ободряясь. — Ведь он все это выдумал, чтобы тебя подразнить.
— Нет, сударыня, это не так; Джон Гьюдьил повел в погреб другого драгуна (немолодого такого, с грубым лицом, не знаю, как его звать) и налил ему кружку бренди, чтобы выведать у него новости, и он слово в слово повторил то же, что сообщил Том Хеллидей; после этого мистер Гьюдьил вроде как взбесился и рассказал нам обо всем, и он утверждает, что весь мятеж произошел из-за глупой доброты леди Маргарет, и майора, и лорда Эвендела, которые вчера поутру хлопотали за молодого Милнвуда и Кадди пред полковником Клеверхаузом, и что если бы они были наказаны, то в стране все было бы спокойно. Говоря по правде, я и сама держусь такого же мнения.
Последнее замечание Дженни добавила лишь в отместку своей госпоже, рассерженная ее упрямой, не поддающейся никаким убеждениям недоверчивостью. Но она тотчас же испугалась, встревоженная тем впечатлением, которое произвели ее новости на юную леди; это впечатление было тем сильнее, что Эдит воспитывалась в строгих правилах англиканской церкви и разделяла все ее предрассудки. Ее лицо стало мертвенно-бледным, дыхание — таким затрудненным, словно она была при смерти, ноги так ослабели, что не могли выдержать ее собственной тяжести, и, почти теряя сознание, она скорее упала, чем села на одно из расставленных в зале кресел. Дженни принялась брызгать ей в лицо холодной водой, жгла перья, расшнуровала корсаж и употребила все средства, применяемые при нервных припадках, но ничего не добилась.
— Господи, что я наделала! — воскликнула в отчаянии горничная. — Хоть бы мне отрезали мой проклятый язык! Кто б мог подумать, что она станет так убиваться, и еще из-за молодого человека? О мисс Эдит, милая мисс Эдит, не обращайте на это внимания, — может статься, все, о чем я наболтала, неправда, типун мне на язык! Все говорят, что он не доведет меня до добра. А что, если войдет миледи? Или майор? И к тому же она сидит на троне, на который не садился никто с того утра, как здесь был король! Ах, боже мой, что мне делать! Что теперь станется с нами со всеми!
Пока Дженни Деннисон причитала над своей госпожой и попутно не забывала себя самое, Эдит постепенно оправилась от припадка, вызванного столь неожиданным и невероятным известием.
— Если б он был несчастлив, — сказала она, — я никогда не покинула бы его; и я не сделала этого, хотя знала, что мое вмешательство навлечет на меня неприятности и даже опасность. Если б он умер, я бы горевала о нем, если бы он был неверен, я могла бы его простить; но он мятежник, восставший против своего короля, он изменник отечеству, он друг и товарищ разбойников и самых обыкновенных убийц, он тот, кто беспощадно истребляет все благородное и возвышенное, он завзятый, сознательно богохульствующий враг всего, что ни есть святого! Нет, я вырву его из моего сердца, даже если в этом усилии мне придется истечь собственной кровью.
Она вытерла глаза и поспешно встала с большого кресла (или трона, как обычно называла его леди Маргарет). Перепуганная служанка бросилась взбивать лежавшую на кресле подушку, чтобы не было видно, что кто-то сидел на этом священном месте, хотя, наверно, сам король Карл, учитывая красоту и молодость, а также горести той, кто невольно посягнул на его непререкаемые права, не нашел бы во всем случившемся ни малейшего оскорбления своей августейшей особы. Покончив с этим, Дженни поторопилась навязать свою помощь Эдит, ходившей взад и вперед по залу в глубоком раздумье.
— Положитесь на меня, сударыня, уж лучше положитесь на меня; всякая печаль в конце концов забывается и, конечно…
— Нет, Дженни, — ответила твердо Эдит, — ты видела мою слабость, ты увидишь теперь мою силу.
— Но вы уже как-то доверились мне, мисс Эдит, помните, в то утро, когда вы были так опечалены.
— Недостойное и заблуждающееся чувство может нуждаться в поддержке, Дженни, но сознание долга находит поддержку в себе самом. Впрочем, я не стану поступать торопливо и опрометчиво. Я постараюсь взвесить причины его поведения… и тогда… и потом я вырву его из моего сердца навеки, — таков был твердый и решительный ответ молодой госпожи.
Ошеломленная словами Эдит, не способная ни понять ее побуждения, ни оценить по достоинству ее мужественную решимость, Дженни проворчала сквозь зубы:
