Мор Йокаи - Черные алмазы
— Здорово, парень! Обязательно приходи на праздник!
Петер Сафран оглядел всех проходивших мимо господ, а когда те прошли в церковь, он тоже вошел за ними.
Там он опустился на колени перед святым образом в самом темном углу храма и, опершись локтями о стену и скрыв в сцепленных ладонях лицо, дал обет: страшный, тяжелый обет. Те, кто видел его, подумали, что он молится или кается в грехах. Затем он поднялся и, не дожидаясь конца торжественной службы, заторопился из церкви; обо-ротясь, он бросил назад дикий взгляд: не вопиют ли вослед святые, указывая на него перстами: «Хватайте! Вяжите его!»
После молебна именитые господа занялись осмотром участка. У арки, увитой сосновыми ветками, их встретила делегация рабочих, и назначенный заранее оратор произнес бы, наверное, весьма складную речь, если бы не сбился. Зато стайке девочек в белых платьицах удалось без запинки продекламировать заученные стихи; одна из девочек протянула Эвелине пышный букет цветов.
Эвелина расцеловала девочку и спросила: «Ну, Мицике, узнаешь меня?»
Где там узнать! Девочка не осмелилась даже взглянуть на Эвелину, настолько та была прекрасна.
Управляющий господин Ронэ показал гостям административные здания, цеха, домны, чугунолитейный завод, шахту, коксовые печи, и наконец гости, порядком устав, возвратились в складское помещение, переоборудованное под банкетный зал, где их встретили два цыганских оркестра — естественно, маршем Ракоци.
На празднество явились званые и незваные: и господин, и простолюдин, и поп, и цыган.
Но среди гостей Эвелина не нашла Ивана.
Он даже не прислал письма с извинениями. Он уже снова надел свою темную рубаху и не мог расточать комплименты там, где чувствовалась фальшь. Невоспитанный человек!
А быть может, на это были свои причины?
Когда заранее делят шкуру неубитого медведя, оставим медведю на худой конец хоть право не присутствовать при дележе.
Зато на праздник пришел Петер Сафран.
Ему выпала особая честь: за столом для рабочих его усадили на первое место. Ведь он был почетным гостем. Из рабочих бондавёльдской шахты пришел только он один.
Пир продолжался до позднего вечера. И господа и рабочие веселились вовсю.
В конце пира Феликс подозвал к себе Петера Сафрана.
— Это тот самый дельный рабочий, о котором я говорил вашему сиятельству, — представил он Петера князю.
Сафран почувствовал, как к лицу его прилила кровь и отхлынула затем к вискам.
— Ну, добрый малый, рассказывай, как ты поживал с тех пор, как мы расстались? — потешался Феликс. — Все еще боишься докторов? На вот, я дам тебе средство. Полечись им от страха! — И тут он вытащил из бумажника и сунул в руку Петеру новехонькую сотенную бумажку. — Не мне, ее милости целуй руку.
Петер Сафран покорно поцеловал руку Эвелины, обтянутую красивой светло-сиреневой перчаткой. Просто диво, до чего послушным и смирным парнем стал людоед!
— Благодари ее милость, она твоя благодетельница, — продолжал Феликс. — По ее просьбе их сиятельство светлейший князь изволил распорядиться, чтобы тебя определили на нашем участке десятником с годовым жалованьем я тысячу форинтов. Ну, что скажешь на это, парень?
Что он мог сказать? Он поцеловал руку и светлейшему князю.
— Ну, а теперь выпей со мной! — с величественной снисходительностью сказал господин Каульман, наполняя пенящимся шампанским бокал Петера Сафрана: «Много лет жизни нашему всемилостивейшему председателю, его сиятельству князю!»
— Да здравствует самая прекрасная из женщин! — галантно добавил князь, прежде чем грянул туш, и тогда все четверо сдвинули бокалы: Петер Сафран, князь, банкир и прекрасная дама.
Крестьяне были растроганы этой сценой. Подумать только, знатные господа чокаются с рабочим в грубой домотканой одежде. Видать, и взаправду любят народ.
А Петер Сафран в это время гадал про себя: из двух господ, что сидят справа и слева от дамы, который может быть ее мужем, и тогда кем же приходится другой?
Он выпил свой бокал, но в голове от этого не прояснилось.
Праздник завершился великолепным фейерверком. Золотые искры хлопающих ракет летели к участку Ивана.
На другое утро Петер Сафран пришел к Ивану и объявил, что переходит на господскую шахту.
Иван только сказал с горечью:
— И ты? Ну что же, ступай!
Сафран был бледнее обычного. Он ждал, что Иван начнет упрекать его, но ждал напрасно, ибо Иван не промолвил больше ни слова, и тогда у Петера вырвалось то, что камнем лежало на душе.
— Почему тогда вы крикнули тому человеку «доктор»?
— Потому что он и есть доктор. Доктор философии.
Сафран угрожающе поднял палец.
— Все равно вам не надо было кричать тогда «доктор»!
Он повернулся и вышел, не попрощавшись. Душевные силы Ивана подвергались поистине суровому испытанию.
Лучшие рабочие покидали его. Мощные, колоссальные капиталы захлестывали его утлое суденышко, грозя смести начисто; от Ивана отказались все его прежние партнеры и компаньоны. Крепкое сердце нужно было иметь, чтобы не убежать из этого прокопченного домишка, оставив торжествующему противнику неблагодарную шахту.
Но и в этом тяжелом положении один истинный друг не изменял ему и не давал отчаиваться: то была аксиома, что дважды два всегда четыре.
Простейшая логика подсказывала Ивану, что происходит на его глазах.
«Это объединение промышленников?! — Нет, рыцарей биржи».
«Они занимаются развитием национальной экономики? — Нет, ведут азартную игру».
«Может быть, здесь создается промышленное предприятие? — Нет, вавилонская башня».
Дважды два — четыре. И вовеки веков — четыре.
Даже если все цари земные издадут законы и указы, что дважды два — пять, даже если сам папа выпустит буллу, чтобы люди верили, будто дважды два отныне — пять, и все финансовые тузы дважды два посчитают пятью, все равно дважды два останется неизменным во веки веков: четыре.
А наше процветающее акционерное общество намерено действовать вопреки сей непреложной истине. С крайне легкомысленным расточительством оно строит, открывает шахты, налаживает добычу угля, заключает договора, покупает, продает, — и все, все вопреки простому арифметическому закону; дважды два — четыре. И не ради прибылей в будущем, а ради минутного, кратковременного успеха.
«Я переживу эти неслыханные события!»
В конце года еще один сюрприз поразил деловой мир. Бондаварские акции начали устанавливаться между тридцатью пятью и сорока процентами выше номинала. А меж тем близился срок второго платежа.
В таких случаях все «свежие» бумаги обычно идут на понижение.
Господин Чанта как раз подумывал, что сейчас самое время избавиться от акций, сгрести свое серебро и — домой.
Но именно в это время он получил от Шпитцхазе тайное уведомление воздержаться от продажи акций… Сегодня правление подвело итоги двух последних месяцев и на ближайшем заседании удивит пайщиков, распределив двадцать процентов прибыли, после чего акции вновь подскочат. Так что пусть господин Чанта извлечет прок из этой тайны.
И действительно, такой сюрприз был преподнесен деловому миру. Уже в первые два месяца работы бондаварская шахта дала колоссальную прибыль, помимо tantieme, на каждую акцию пришлось шесть форинтов дохода, а это всего лишь через два месяца после выплаты тридцати пяти процентов — невиданный успех.
Иван, прочитав об этом, громко расхохотался.
Уж он-то лучше, чем кто-либо, знал, с какой прибылью работает акционерный участок. Ведь нет ничего проще, чем провести учет таким образом, чтобы вся наличность в кассе фигурировала как прибыль. А разве неопытные пайщики могут разобраться в этом? Сами-то члены правления, конечно, ведают, что творят. Но даже если каждый из них потеряет то, что вложил в бондаварские акции, он выручит свое на других, а мелкие пайщики пусть себе плачут.
Ведь на бирже никогда не трубят тревогу.
Итак, господин Чанта не спустил свои акции, выплатил серебром второй взнос и теперь радовался прибылям и благословлял Шпитцхазе, который удержал его от продажи бумаг по тридцать пять процентов, тогда как через неделю они поднимутся до сорока пяти.
Иван же спокойно взирал на эту дьявольскую свистопляску:
«Доколе же будет длиться эта шутовская затея?»
Почести сермяге
По странному расположению созвездий, именно в тот момент, когда Иван сказал себе: «Доколе же будет длиться эта шутовская затея?» — на бирже князь Вальдемар задал тот же вопрос светившемуся торжеством Каульману:
— Как вы полагаете, долго ли продлится эта комедия?
— Предстоит еще третий акт, — ответил банкир.
— Да, третий взнос. Тогда-то, с моей помощью, вы и взлетите в воздух.
— Я тогда тоже скажу свое слово!
