Мор Йокаи - Черные алмазы
— Тогда сводите меня на биржу. Мне хотелось бы там побывать. — Господин Чанта намеревался, если подвернется подходящий человек, тут же и продать бондаварские акции. — А вечером туда тоже можно пойти?
— Вечером там как раз самое оживление, особенно в такой день, как сегодня.
Господин Чанта позволил отвести себя в храм золотого тельца.
Даже через закрытые двери вырывался беспорядочный гул, который царил в зале, а когда Чанта и его провожатый вошли внутрь, у господина Чанты голова пошла кругом от невиданного зрелища. В огромном, как храм, битком набитом зале сквозь толпу продирались тысячи людей в цилиндрах и шляпах; все одновременно говорили, кричали что-то возбужденно, сердито, словно ссорились; грозили кулаками, размахивали бумагами, показывали на пальцах разные числа и выкрикивали имена и суммы, — от всего этого и впрямь можно было растеряться.
Шпитцхазе, как завсегдатай, вел за собой сквозь толпу господина Чанту, который не успевал поражаться тому, сколько толчков в бок здесь можно получить, не услышав ни единого извинения.
Ему хотелось понять, что значит «ich gebe!»[151] и «ich neh-me!»,[152] которые то и дело выкрикивали люди, похожие на ссорящихся.
Но еще больше заинтересовало его одно слово, которое он постепенно стал различать: «Пунтафар! Пунтафар!» Неужели это Бондавар?
Настолько-то он разбирался в коммерции, чтобы знать: если кто собирается что-либо продать, то сперва разузнает цены на рынке как покупатель, а уж потом решает, почем запрашивать за свой товар.
Поэтому он спросил одного из кричавших «Wer will Puntafar?»,[153] почем тот продает бондаварские акции.
— Тридцать выше пари.
У господина Чанты зарябило в глазах. Невероятно!
— Ведь это очень много! Вчера было только двадцать.
— То было вчера, а то сегодня. Если же господин захочет купить завтра, то будет уже тридцать пять. Весь мир покупает эти акции. Один богатый набоб из Вест-Индии привез все свое серебро, чтобы купить на него бондаварские акции, приезжают даже из Перу и Бразилии и платят за акции звонкой монетой. Один марокканский властелин и какой-то московский князь, у которого свои серебряные рудники, закупили по десять тысяч акций. Каждый, у кого завелась лишняя сотня форинтов, лезет по головам и умоляет уступить ему хотя бы одну бондаварскую акцию по тридцати форинтов ажио. Так чему же вы удивляетесь, сударь?
Господин Чанта и не подозревал, что пенджабский набоб, перуанский инка, марокканский властелин и московский князь — это он сам, единый во многих лицах, и он же непосредственный виновник всего этого бума.
Более того, он подумал, что над ним шутят и что тут придется как следует поторговаться. Он готов был довольствоваться гораздо меньшим.
— Ах, полно вам, сударь! — возразил он предлагающей стороне. — Какие там тридцать форинтов ажио. Я уступлю вам тысячу бондаварских с ажио в двадцать пять.
Сроду не доводилось господину Чанте видеть такого переполоха, какой вызвали эти его слова.
Спереди, сзади, сбоку — отовсюду на него налетели, накинулись, затолкали, орали ему на ухо, совали под нос… «В чем дело? Кто это? Спекулянт! Мошенник! Жулик! Негодяй! Реакционер! Наемный провокатор! Вон его! Сбейте с него шляпу! Всыпьте ему двадцать пять по спине! Вытолкать его взашей!»
Шпитцхазе едва удалось вызволить Чанту, у которого все же растоптали шляпу, из священного вертепа, а выбравшись, он и сам принялся ругать своего господина.
— Какого дьявола вы все это затеяли, сударь? Ведь должно же у вас хватить ума, чтобы теперь, когда противник разбит и подавлен, не ввязываться в контригру и не сбивать курса собственных акций?
— Да я и не собирался его сбивать, — оправдывался господин Чанта, — я только хотел проверить, правда ли они продают акции.
— Правда ли продают? — сердито повторил господин Шпитцхазе. — Словно на биржу люди ходят затем, чтобы рассказывать друг другу анекдоты! Да бондаварские бумаги — золото! Сегодня тридцать «товар», двадцать восемь «деньги», завтра — тридцать два «товар», тридцать «деньги». И еще будут подниматься. Были бы у меня деньги, я бы последний грош в них вложил. Уж я-то знаю… Изучил биржу… А потом я еще кое-что узнал в конторе Каульмана. Ну, да об этом нельзя говорить.
— А что такое вы узнали? — подлаживался к поверенному господин Чанта. — Уж мне-то вы можете сказать.
— Я могу только намекнуть, — доверительно шепнул Шпитцхазе, оглядевшись по сторонам, — что это еще не самый высокий курс Пунтафара! Эге! Те, кто приобретут их по тридцать два, — счастливчики. Я посвящен в планы, — конечно, выдавать подробности я не стану, — однако скажу, что последуют скачок за скачком, которые погонят акции вверх: через полгода — один, еще через полгода — второй. Мир обомрет от удивления. Через год, считая с сегодняшнего дня, Пунтафары будут стоить выше пари на сто процентов.
— На сто процентов? — ахнул господин Чанта и в крайнем изумлении даже прислонился к стене. Но быстро пришел в себя. Он разозлился на Шпитцхазе — напрасно тот пытается его одурачить. — Послушайте вы, великий Aufschneider![154] Возвращайтесь-ка обратно. А я и сам найду дорогу домой.
И он прогнал Шпитцхазе.
Однако на следующее утро первым делом велел официанту принести ему «Биржевые ведомости».
И что же, там действительно все было так, как предсказывал Шпитцхазе. Серебро упало на два процента, а «Бондавар» был 30 деньги, 32 товар. Как в Священном писании.
— Ни одной не продам! — стукнув кулаком, решил господин Чанта.
Он встал и оделся.
Сумасшедшее везение! Не успеешь глазом моргнуть, а все ящики уже набиты деньгами.
Он доканчивал свой завтрак, когда явился Шпитцхазе. Физиономия его светилась торжеством.
— Ну, что я говорил? — выпалил он, сунув господину Чанте принесенные с собой «Биржевые ведомости», где красным были подчеркнуты интересующе его места.
Господин Чанта не подал вида, что уже читал «Биржевые ведомости», и потому легко разыграл роль хладнокровного финансиста; просмотрев отмеченные строки, он кивнул головой:
— Да, так оно и есть! Все, как вы говорили!
Уж это точно! К вечеру курс поднимется до тридцати пяти! Эх, кабы у меня были деньги!..
— Ну, вот вам, Шпитцхазе, еще пятьдесят форинтов. Станьте и вы счастливым человеком. Купите одну бондаварскую. Нет, не целуйте руки, я не позволю.
Однако все-таки позволил.
— Но не спускайте эту акцию. Сохраните ее. А когда подойдет срок очередного платежа, я заплачу за вас. Да не целуйте вы каждый раз руки. Я вам еще много раз буду делать добро. Если вы каждый раз, как я вам сделаю добро, станете целовать руки, так у меня и рук не останется. Однако теперь я вправе ждать, что вы в знак признательности поставите меня в известность, если ваш патрон вздумает предпринять какой-нибудь маневр с акциями. Не забудьте предупредить, когда настанет время их продавать. Вы меня поняли? Ну, вот! Да ведь теперь и вы заинтересованы, у вас тоже будет своя акция. Так что следите внимательнее. А там и комиссионные перепадут вам, когда сбудем акции.
Шпитцхазе поочередно перецеловал все пальцы господина Чанты.
— Я только об одном прошу вас, — умолял Шпитцхазе, — не выдавайте меня господину Каульману: ведь если он узнает, что я разглашаю коммерческие тайны, он меня тут же выгонит.
— Не бойтесь! Вы имеете дело с порядочным человеком. И сей порядочный человек всецело поверил, что он теперь купил с потрохами другого порядочного человека, чтобы тот выдавал ему тайны третьего порядочного человека. Неизвестно только, среди этого скопища порядочных людей кто кого обманет более жестоко?
Нет! Эвелина!
Иван как нельзя более вовремя вернулся на свою шахту.
Пока он в Пеште толок воду в ступе, в долине Бонда вершились великие дела.
Прежде всего совсем рядом с его участком с волшебной быстротой вознеслись огромные новые здания, как обычно вырастают здания, о которых не спрашивают, во сколько они обойдутся, а строят как можно скорее и любой ценой.
Акции еще не были выпущены, а консорциум уже вложил в предприятие миллион форинтов.
Повсюду работы велись с лихорадочной быстротой: не успеешь оглянуться, как рядом уже на полную мощь работает кирпичный завод, а там подвесная дорога доставляет строительные материалы к возводимым корпусам; горы глины остались после завершения земляных работ; трубы уже дымят, крыши покрываются черепицей. Целая улица строится здесь, вырастает настоящий город.
Господин Ронэ ничего не писал Ивану о строительстве.
И еще кое о чем умолчал господин Ронэ.
О том, что в шахте завелся третий страшный призрак, соперничающий с взрыпадом и гретаном: забастовка.
Часть рабочих пожелала перейти на новую шахту, которую они назвали «господским участком». Там обещают жалованье в полтора раза больше того, что платит Иван.
