Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Хочу слиться с толпой, быть фоном, не выделяться, хочу по крайней мере стать хотя бы одним из массы крыс, стать таким же, как все.
Я знаю, что мне никогда не стать птицей, но все равно мне часто кажется, что у меня есть крылья и я лечу, взлетаю, поднимаюсь — даже не зная куда. И эти мгновения — самые счастливые в моей жизни.
И теперь — спускаясь, падая, убегая в страхе перед дымом, огнем, разрушениями, в страхе, что меня может раздавить, убить,— я тоже думаю о них, о птицах, для которых спасение всегда в крыльях, так же как для меня — в серости, в слиянии с фоном, в незаметном проскальзывании по земле, по мостовой, по тротуарам. И вдруг я осознаю, кто я и насколько же расходится с тем, чего я жажду, мое присутствие здесь, сейчас… Я хочу жить иначе, чем живу…
Я останавливаюсь на каменном карнизе, по которому струится подземный ручеек, прижимаюсь к камню брюхом и пью. Касаюсь зубами своих лапок со стершимися от бега коготками. Провожу мордочкой вдоль тела, ощупывая оставшиеся от боев с другими крысами шрамы, дотрагиваюсь до сильного чешуйчатого хвоста. Чувствую утолщение в том месте, где была рана — моя первая боль, мой первый страх.
Сердце колотится — как те крылья, о которых я мечтаю, как крылья, уносящие ввысь — к тем местам, каких мне никогда не узнать и каких я не могу себе даже представить.
Я трогаю себя в темноте, щупаю вибриссами, носом, зубами. Я касаюсь себя иначе, чем раньше,— так, как будто хочу запомнить, как будто хочу познать себя самого.
Лишь здесь, во мраке, спасаясь от мира, в котором все чаще жгут и убивают, только оставив позади последний отблеск и последний удар голубиных крыльев, лишь здесь я начинаю узнавать и понимать о себе больше, чем раньше. Я не могу перестать быть собой и не могу быть тем, кем я не являюсь… Я всего лишь крыса, даже если сон все ещё напоминает мне о крыльях и я лечу, дрожа от восторга над тем мгновением, которое и начинается, и кончается в моем собственном мозгу.
Я хочу большего, чем могу добыть, прогрызть, пожрать, украсть, утащить, схватить. Я хочу большего, чем другие крысы — те, загнанные, забегавшиеся, проскальзывающие бочком, настороженные, агрессивные, завистливые, запуганные… Я хочу не только есть и видеть… Я хочу ещё и знать…
Но что ты, собственно говоря, знаешь о других крысах, если даже о самом себе знаешь так мало?
Помнишь тех засыпанных песком золотых крыс, золотых мышей вокруг истлевшей шкатулки в подземном лесу под большой площадью? Ты тронул зубом мягкий холодный металл. Они были совсем как ты, но только мертвые, невидящие, неслышащие, нечувствующие, неподвижные. Они сидели, поджав под себя хвосты, безусые и безглазые, а ты на мгновение поверил, что они живы, что они могут кусать, совокупляться, гнаться, убегать. Крысы, крысо-мыши, металлические мыше-крысы — совсем как комки глины, обломки кирпича из разрушенной стены, разбитое стекло…
Мгновение прошло, лишь на золотом ухе остались следы твоих зубов.
Когда это было? Где это было? До или после? До чего и после чего? Откуда и куда я тогда направлялся, прельстившись целью, о которой сегодня уже и не помню?
Меня мучает воспоминание о том мгновении, когда я отскочил, почувствовав, что мой зуб встретил сопротивление мягкого металла — сопротивление, которого я не ожидал.
Сверху доносится гул. Удар, ещё удар, земля дрожит, слышится приглушенный слоями почвы грохот.
Я ложусь на бок, окруженный со всех сторон темнотой. Кругом спасаются бегством крысы — испуганные, больные, раненые, пахнущие огнем и дымом.
Я предчувствовал, что этот спокойный, тихий дом не выстоит… Он расположился у дороги, ведущей с аэродрома в город. В нем жили люди, которые кормили птиц, содержали больных собак и ленивых кошек…
В то время как я по ночам гонялся за молодыми самочками или охотился с местными крысами, меня охватывал страх. Я побывал уже во многих городах, во многих домах, казавшихся спокойными и безопасными. И именно тогда, когда я чувствовал себя в наибольшей безопасности, весь мой мир неожиданно рушился.
Рушилась разделявшая город бетонная стена. Приходили люди, появлялись кошки” хищные птицы, пыль, огонь, вода, град.
Я бежал, оставляя позади себя норы, самок, гнезда в подземельях, потомство, дружественно относившихся ко мне крыс, полные еды кормушки. Я бросал все, зная, что кончилось время сытости и покоя и для того, чтобы выжить, нужно спасаться бегством.
Вот и теперь я знаю, что этот дом, до которого не доходит сеть городских подземных каналов, а значит, его обходят стороной живущие в этих подземельях изголодавшиеся крысы,— это остров и над ним нависла угроза. Я ещё не знаю, что это за опасность, но я предчувствую её.
Я проверяю балки, стропила, доски. Древоточцы давным-давно точат их, вызывая потрескивание, расшатывание, постанывание древесины. Я вгрызаюсь в дерево, испытывая его на твердость, гибкость, влажность. Во многих местах древесина истлела, прогнила, и люди заменили некоторые доски. Дом мог бы простоять ещё долго. Он не должен был рухнуть, хотя деревянные ступеньки скрипели и постанывали, когда кто-нибудь из людей поднимался по ним на чердак.
Земля в подвале была твердой и утоптанной, хотя во время дождей она иногда подмокала и сложенная в мешках картошка гнила или порастала плесенью.
И все же дом не мог рухнуть, рассыпаться, упасть, сровняться с землей. Дом был крепок, а грунт под ним тверд и прочен.
Этот осмотр успокоил меня, но не надолго.
Я не был голоден, Крысолов давно уже не преследовал меня, и все же я боялся. Неужели я боялся без причины? Остальные крысы тоже стали какими-то нервными. Они бегали, взъерошенные, на негнущихся лапках, с поднятыми кверху хвостами, стараясь съесть как можно больше. Я знал, что они боятся так же, как и я, и так же, как и я, не знают почему.
Люди из старого дома были по-прежнему спокойны и равнодушны. Они выходили редко и ненадолго. Просиживали в большой комнате на первом этаже, уставившись в стеклянный экран большого ящика, издававшего разные звуки, шумы, шорохи. Здесь было тепло и уютно, а так как одна из дыр находилась за шкафом, я любил забираться по стенке наверх и наблюдать за бегающими по потолку тенями.
Люди сидели и всматривались в то светлеющий, то темнеющий ящик, прислушивались к доносящимся из него звукам. Наконец-то я мог без страха и риска, спокойно понаблюдать за их жизнью.
Издаваемые ими звуки были тихими, кроткими, шипящими, булькающими. Они носили теплую одежду, которую снимали перед сном, чтобы спрятаться в своих мягких белых норах.
Однажды я заполз в такое нагретое человеком место и сразу же затосковал по моей старой норе на набережной, поблизости от портовых складов. Там было так же тепло, мягко, уютно. Лежащий человек не почувствовал моего присутствия, хотя я и прижался к его ноге. Лишь кот, который устроился на одеяле, учуял меня, взъерошился и начал фыркать. Я удрал, хотя он за мной даже не погнался. В общем, населявшие дом люди и звери не вызывали у меня беспокойства. Напротив, взаимное нежелание замечать присутствие друг друга должно было бы развеять все остатки моих опасений, и все же страх не уходил и шерсть вставала на мне дыбом при каждом доносящемся с улицы незнакомом звуке.
Время шло, и я привык к жизни в постоянном, на первый взгляд совершенно необоснованном страхе. Я продолжал бояться, но сердце уже так не колотилось, спина и хвост не выгибались в напряжении, а доносящиеся снаружи отзвуки не прерывали моего сна.
Мой страх стал будничным, как это бывало всегда, когда я долго боялся.
В ту ночь я не покидал дома. Сильный ветер, несший с собой тучи пыли, не проникал в наши подземные норы — он лишь глухо завывал в водосточных желобах и печных трубах, врываясь в дом сквозь щели в крыше, оконных рамах и дверях.
Я съел принесенный прошлой ночью хлеб, удобно разлегся на спине и заснул.
Треск веток, шум мотора, вой собаки. Крик, звон разбитого стекла. Падающие на пол камни.
Я вскочил на ноги и почувствовал запах дыма. Дом горел. Жильцы пытались выбраться из огня на улицу.
Я выскочил прямо на лужайку перед домом, но там стояли нападавшие. Они стреляли в выбегавших из дома людей и бросали в окна зажженные факелы. Я молниеносно бросился обратно в нору и через подвал пробрался в соседний сад.
Выглянув наружу, я сразу почувствовал запах гари и сквозь стебли и ветки увидел позади пульсирующее красным светом огненное пятно.
Я брел под дождем по холодным мокрым канавам, вокруг свистел ветер. Я не видел людей, как будто их вовсе и не было здесь, хотя рядом проезжали тяжелые стальные машины. Перепуганные собаки пробегали мимо с поджатыми хвостами. Немногочисленные ошалевшие крысы крутились на месте, встряхивались, чесались, попискивали.
Усталый, я спрятался в подвале без окон, куда не проникал ветер, устроился в покинутом крысами гнезде: среди перьев, клочков бумаги и тряпок.
