Алан Силлитоу - Начало пути
Смотрю, посреди зала стоит женщина, красивая, тоненькая, в скромной шляпке, в светло-сером костюме, и радостно и робко так улыбается, будто не хочет улыбнуться пошире - боится, что уже не нужна ему или что он не заметит улыбки, пройдет по ней самой, как его такси проехало по издыхающей кобыле. Только опять у меня ошибка вышла, потому как безотцовщина я, а такие чаще всех ошибаются. Он бежал к ней, и она его увидела. Я смотрел во все глаза. Они обхватили друг дружку, будто любовники, которые не виделись сто лет, и чего-то бормотали и тяжко вздыхали, вот честное слово, хотите верьте, хотите нет. Они у всех на глазах расцеловались, и у него на лице застыла улыбка, а она по-прежнему робко так улыбалась и глаза прикрыла, будто какая сила ее захватила и она не может с собой совладать и к тому же не хочет видеть никого, кто, может, смотрит на них со стороны; и уж конечно она не хочет признать, что, когда кинулась в аэропорт прямо с заседания Женского христианского клуба, ее гнала страсть. Это было прямо трогательно - живая реклама цеха любовников, и у меня тоже разгорелся аппетит. Они в обнимку пошли к эскалатору, будто им по шестнадцать лет.
После всех его разговоров я думал, он прямиком отправится домой и вспорет ей живот, а теперь карты вроде показывали совсем другое, и я просто не верил своим глазам. Ошибка моя показывала, какой я еще младенец и как плохо разбираюсь в жизни. Только одно я и извлек из этого знакомства: сведения о заброшенном полустанке - там можно будет укрыться, когда я надумаю порвать с Джеком Линингрейдом и компанией. В ближайшие сутки пэтнийские любовники будут наверняка заняты только друг дружкой, и надо его опередить, махну-ка я завтра спозаранку в Фены, посмотрю домик - ведь раз он помирился с женой, он, пожалуй, опять захочет сам купить это прибежище.
Я предвкушал встречу с Бриджит и Смогом, но квартира была пуста. На столе лежало письмо,- оказалось, они со Смогом вернулись домой. Муж отыскал их, позвонил по телефону и плакал, рыдал, умолял вернуться: теперь, мол, они заживут все вместе, как счастливое и любящее семейство. Смог не хотел идти. Бриджит пришлось силком тащить его из квартиры, а он визжал и брыкался. Больше всего он расстраивался, что надо возвращаться в школу, писала Бриджит, и что теперь конец увлекательной игре в побег от папаши.
Я встал под душ - пускай льющаяся вода составит мне компанию и смоет тяжесть путешествия. За каждую поездку я почему-то порядком худел, правда, и уставал изрядно, трусил, как бы меня не схватили, и еще, может, совесть меня мучила - зачем вообще этим занимаюсь, так что я барахтался из последних сил, оттого, видно, и худел сверх меры. Мне казалось, из меня высосали всю кровь, а потом я лег, закурил сигару и как вспомнил - завтра увижу этот самый полустанок, сразу взбодрился. Посмотрел расписание поездов и позвонил в Хантингборо агентам Смату и Банту.
- Стоит дешево, потому что расположен за пределами пригородного пояса,- сказал мне агент,- но другого такого чудного местечка не сыскать. Я бы сказал, как нарочно для вашего брата писателя.
Участок был плоский, заболоченный, зеленовато-серый, но в хмуром бескрайнем небе как раз пробился солнечный луч, и все стало отливать металлическим блеском. Красота. Впервые с тех пор, как два года назад я выехал на своей старой калоше из Ноттингема, я почувствовал себя свободным человеком. В Лондон возвращаться не хотелось, но вот беда: я понятия не имел, куда ж тогда податься.
- Правда, на эти старые станции нелегко выправить закладную. Уж не знаю почему.
- Я плачу наличными.
Агент с лёта вырулил на горбатый мостик, пересекающий дамбу, и меня так тряхнуло, чуть голова не оторвалась.
- Тогда все в порядке,- сказал он не удивленно и не уважительно, а скорее с завистью.
Ближайшая деревня называлась Верхний Мэйхем; миновав ее, мы проехали еще полмили и свернули в тупик, и в нем, в самом конце, находился этот полустанок - достаточно далеко даже от самых ближайших домов.
- Есть у вас еще покупатели?
- Были двое или трое, да отпали. Один лондонец, из Пэтни, совсем уже собирался купить, но что-то давно глаз не кажет. Кто первый пришел, тот и счастье нашел. У меня ключи только от черного хода.- Он первым делом отворил деревянную калитку, она тут же сорвалась с петель и упала. Он поднял ее, прислонил к стене.- Здесь, наверно, сыровато, но на то это и Фены. Разок-другой протопите, только и всего.
Он отворил черный ход, и оттуда понесло затхлым. Внизу были три скромные комнатки и еще каморка при кухне.
- Уборная на участке,- сказал он.
Наверху было еще четыре комнаты и в одном из каминов полтонны сажи. Я не сказал ему, что сам был прежде агентом по продаже недвижимости. Водопровод оказался в неважном состоянии, но потолки вроде в порядке. Я стоял в конце участка и в бинокль разглядывал крышу - все ли черепицы на месте и не разваливается ли дымовая труба. Судя по отчету инспектора, через несколько лет тут не обойтись без серьезных работ,- стало быть, ясно, что и нынче дом в довольно жалком состоянии.
- Теперь пройдемте на станцию,- сказал агент. Ходу было ярдов сто по асфальту, кое-где разбитому до глубоких ям.
- Сколько здесь земли?
- Два акра. Есть где развернуться.
- А как тут насчет кроликов?
- Сколько угодно.
За дорогой было большое картофельное поле, а по другую сторону станции - фруктовый сад.
- Жемчужиной архитектуры не назовешь, но уют навести можно,- сказал я.
Слева была касса, и в ней сохранились все полки и отделеньица для билетов да еще какие-то шкафы. По другую сторону был зал ожидания, вдоль стен стояли простые скамьи. Мы прошлись по платформе, мимо женской и мужской уборных.
- Вы говорите, просят тысячу двести? - спросил я.- Цена окончательная или можно поторговаться?
- Окончательная. Дешевле не отдадут. Я угостил его сигарой.
- Ну, а за тысячу?
Мы закурили и пошли назад к дому.
- Попробуйте,- ответил он.- Может, сойдетесь на тысяче сто.
- Что ж, предложу тысячу сто. И еще сотню придется пустить на ремонт, не то эта развалина рухнет.
- Сама-то постройка крепкая. Вы женаты?
- В разводе,- сказал я.- Лондонский дом оставил жене.
У него в конторе я подписал чек на задаток в десять процентов и назвал поверенных Уильяма в качестве посредников.
Я перекусил в гостинице в Хантингборо, потом вернулся поездом в Лондон. Дома застал все как было. Меня не ждали ни письма, ни срочные телеграммы, я огорчился, поел бобов с гренками и позвонил Полли - трубку снял сам Моггерхэнгер:
- Что надо?
- Можно Полли?
- Ее нет. Кто говорит?
- Кении Дьюкс,- ответил я и положил трубку. Потом набрал номер Бриджит и услыхал голос доктора Андерсона:
- Кто говорит?
- Не ваше дело,- сказал я.- Я не к вам на прием, покуда еще не спятил, и не обязан вам отвечать. Мне нужна Бриджит.
- Так это вы? - вскипел он.
- Да, я. И если вы не против, я бы перекинулся словечком с Бриджит.
- Вы хотите сказать, с моей женой.
- С Бриджит Эплдор. С миссис Андерсон, если вам так нравится.
- Да, черт возьми, нравится. Нечего вам с ней говорить. А если вы еще встретитесь, я с ней разведусь, черт возьми, совсем и вы до конца жизни будете выплачивать судебные издержки. Я вас в бараний рог скручу.
- Послушайте,- сказал я, подальше отвел телефонную трубку и заорал, торопясь его обскакать: - Я буду встречаться с кем хочу и когда хочу, вбейте это в свою пустую башку. И если вы еще хоть раз ударите Бриджит или лягнете Смога, я погоняю вашу башку в Хэмпстедском парке вместо футбольного мяча.
Я положил трубку, и поднимать ее снова мне что-то не хотелось - две неудачи подряд. Ну, а вдруг в третий раз все-таки повезет? Я позвонил к Джеку Линингрейду и сказал, что вернулся, это не вызвало у них особого интереса, похоже, я уже совершил положенное число удачных поездок и теперь они рады бы от меня отделаться. Сам я тоже, как порядочный, собирался избавить их от ответственности за мое благополучие, да только когда мне это будет удобно. Пора уносить от них ноги, а то как бы не угодить в камеру по соседству с Уильямом, ведь если они решат, что я уже слишком много знаю, им упечь меня в тюрягу - раз плюнуть. Пожалуй, не случайно Уильяма зацапали не в Англии, а в Ливане - в Англии на суде он мог бы кой-что и порассказать.
Через несколько дней меня нагрузили золотом: надо было переправить его в Турцию, и я пересмотрел каждый слиток в отдельности, не полый ли он, не засыпан ли внутрь мак, потому как если меня обыщут и это обнаружится, мне припаяют двадцать лет. Они заметили мою настороженность, и она им не понравилась, а я увидал, какими взглядами они меня меряют, и мне это понравилось еще того меньше. Где уж мне воевать на десять фронтов. Перед линингрейдовской шайкой-лейкой, как и перед моггерхэнгеровской, я просто беспомощный щенок, вот из-за этого я и могу струсить, а вовсе не из-за короткой пытки, которой подвергаешься, когда обманом проносишь груз через таможню. Я вернулся из Стамбула и позвонил Стэнли- он сказал, теперь я три дня свободен, а потом будет аврал.
