Борис Житков - Виктор Вавич
— Расскажу, расскажу! Всем на службе расскажу. Бульба! Садись, Тарас!
— Витя, наливай, — командовала Груня.
— После трудов праведных, — приговаривал Попов.
— Да знаете, сегодня пришлось-таки, — говорил Виктор, аккуратно разливая водку, — представьте: битком народу в колбасной…
— Изыди все нечистое, останься един спирт, — сказал Попов и хлопнул рюмку.
— Ваше здоровье, — поднял рюмку, оборотясь к Груне, Жуйкин.
— Грибочков, — сказала Груня и кивнула Жуйкину.
— Да, — повысил голос Виктор, — битком! Еле протолпился. Ведь надо же знать, чем они там удовлетворяют потребности населения — дрянью, может быть. Иду. «Что здесь, — спрашиваю, — делается? Хозяина сюда!» — «Хозяина?» — «Так точно. Показать все!» — Публика вся на меня. Хозяин: «Не извольте беспокоиться, ваше благородие». — «Знаем, — говорю, — вас!»
— Наливай же, Витя, ждут! Виктор взялся за графинчик.
— Да… «Знаем, — говорю, — вас. Это у вас колбаса? Пробу! Ветчина? Пробу сюда». И пошел. «Огурцы? Селедка? Рыба?..»
— Ах, дура я какая! Самое-то главное! — Груня вскочила и, плескал руками, побежала к двери. Все, улыбаясь, глядели вслед.
— Хозяйственный казус! — Жуйкин поднял палец, прищурился.
— Да! — напер голосом Вавич. — Вижу — семга. Этакая рыбина. А вдруг полвека лежит? Пробу! Пожалуйте. Взял в рот — тает. Как сливочное мороженое. И вот этакая… — показал рукой.
В это время вошла Груня. С таинственной и радостной улыбкой несла длинное блюдо. Все глядели то на Груню, то на стол: куда поставить.
Жуйкин вскочил:
— Легка на помине! — он отодвигал тарелочки, очищал место, помогал Груне втиснуть блюдо.
Вавич глядел на семгу, высоко подняв брови. Брови шевелились, как черные червяки. Груня никогда такого не видела. Она глядела на Виктора, слегка бледная, подняла руки к груди.
— Откуда? — в тишине послышалось. Не верилось, что Виктор сказал.
— Принесли. Мальчик. Ты думал — назавтра? — всем духом спросила Груня.
— Наоборот! — сказал Виктор. Будто визгнул. Груня мигала на него заботливыми глазами, а Виктор сжал над столом кулак, так, что заскрипели пальцы.
Жуйкин улыбался со всей силы и поворачивал улыбку то к Груне, то наставлял ее на Виктора. Попов поднял над очками брови и глядел в тарелку, барабанил осторожно пальцами по скатерти. Груня стояла, поставив край блюда на стол, и все глядела на Виктора.
— Принять? — спросила Груня.
— Да, да, — закашлял словами Виктор. — Ставь, ставь… Как же, как же… Конечно… на стол.
Груня поставила семгу. Семга конфузливо блестела жирной спиной и была без головы.
Груня подперла обеими руками подбородок, через весь стол протянула взгляд к Виктору.
— Пожалуйте, — сказал сердито Виктор и зло кивнул подбородком на блюдо.
— Так ее! — сказал Жуйкин. — За ее здоровье выпить, а за свое закусить. Ею же и закусить. Верно? — обернулся он к Попову.
Жуйкин схватил графинчик.
— Разрешите? — и налил всем. — За здоровье семги!
— Благодарю… — буркнул Виктор и рассеянно вылил в рот водку.
Груня все глядела на Виктора.
— Угощай… нарезано, — сказал Виктор. Груня не двигалась.
— Позвольте вам, — и Жуйкин положил плоский, как дощечка, ломтик на тарелку Груни.
— Позвольте, я вам расскажу случай. А вы мне, вот в особенности Аграфена Петровна, скажите, законно ли я поступил. По-моему, по всему закону. Представьте… Нальем еще? — обратился он к Виктору, и Виктор вдруг схватил графин, вскочил и стал обходить, наливать, туго покраснев до шеи. — Так вот, — продолжал Жуй��ин, — познакомился я в танцклассе с барышней, с блондиночкой, чудно танцует «Поди спать» — это мы так зовем падэспань — и так и сяк, разговорчики, шу-шу, и вот, понимаете, сижу я сегодня как всегда на «заказной» — подают письмо в окошечко, — Жуйкин оглядел всех.
— Да, да, в окошечко, — повторила Груня, оторвавшись глазами от Виктора.
— Так подает кто-то в окошечко письмо. Написано: «Заказное. Петру Николаевичу Жуйкину». Вижу: дамская ручка. Хотел глянуть — уж повернулась. Я кричу: «Сударыня! Подательница!» Тут кто-то из очереди за ней: «Сударыня! Сударыня!» Привели. Подходит красная. Смотрю — та самая: падеспань. Я говорю: «Как же вы так рассеянны, мадмазель, потрудитесь написать: город, село, волость, улицу, имя и адрес отправителя». И сую ей перо. Все смотрят. А я говорю: «И две почтовые марки семикопеечного достоинства». Ну как, по-вашему, я должен был поступить? — и Жуйкин уперся в бедра, расставил локти и оглядел всех.
— Да, да… — серьезно кивнул Виктор, — семикопеечного достоинства. Кушайте! — и опять кивнул на семгу.
Играли в стуколку и запивали пивом. Виктор зло ввинчивал штопор в пробку и, сжав зубы, выдергивал пробку, наливал, запрокинув вверх донышко, переливал и вдва глотка кончал стакан.
— Врешшш! — шипел Виктор и стукал картами об стол. Он красный, потный сидел боком к столу. Попов слепо поглядывал через очки и домовито совал выигрыш в жилетный карман. А Виктор злей и злей загибал ставки.
— Мы ее, а она нас. А ананас! — приговаривал Жуйкин, кидая карту.
Груня подошла, положила Виктору руку на погон. Но Виктор круто повернулся к столу, наклонился над картами, увернул плечо.
— А это собака? — и открыл карты. И глотал, глотал холодное пиво.
Было половина второго, когда Виктор повернул два раза ключ за гостями и вошел в кабинет. Он слышал, как за дверьми Груня звякала, убирала со стола. Виктор прошел по комнате два раза из угла в угол. Услыхал, как пачкой ножики, вилки бросила Груня на стол и вот отворила дверь. Виктор пошел, чтоб быть спиной к двери.
— Витя, миленький! — всей грудью шепнула Груня, обошла, взяла за плечи.
Виктор зло глянул ей в глаза и стал, нахмурясь, глядеть на папироску.
— Ты из-за семги? — Груня глядела, распялив веки, Виктору в опущенные глаза. — Родной мой! Витенька мой родной! Ты не хотел!
Виктор повернулся, шагнул:
— Я знаю, что мне делать, — швырнул окурок в угол.
— Витенька, так ведь как же! Мальчик принес. Я ведь думала — ты прислал. Радовалась. Он так и сказал — надзиратель велели передать. Витенька!
— Вон! — заорал Виктор на всю квартиру. — Вон его, мерзавца, гнать, вон! В три шеи сукина сына. К черту! — и так топнул ногой, что зазвенело на столе. — К чертям собачьим! — и Виктор треснул, что силы, кулаком по столу.
Груня глядела во все глаза. Слышно было из кухни, как осторожно побрякивала, мыла тарелки Фроська.
— Ты понимаешь? Ты по-ни-ма-ешь? — злым шепотом хрипел Виктор. — Понимаешь, что это? Я ему, мерзавцу, морду набью… завтра… в лавке… при всех. Сввволачь ка… кая!
— Зачем? Зачем? — говорила Груня. И вдруг засмеялась. — Да там три фунта, три с половиной через силу, семги этой, ну, пять с полтиной. Заплатим пять с полтиной. Я свешу, не больше полфунта съели, я сейчас! — И Груня хотела уж бежать.
— Грушенька, — крикнул, давясь, Виктор, — милая. Груня метнулась к Виктору, наспех попала поцелуем в бровь и крикнула уж из коридора:
— Стой, стой, я сюда принесу, взвесим. Виктор как выдулся весь и тряпкой плюхнул в кресло. Он часто дышал и повторял:
— Грушенька, Грунечка! — И сам не знал, что слезы набежали на глаза — розовым маревом показалась Груня в дверях. По-домашнему звякал безмен о блюдо.
Руки
ЛЕГКИМ, будто даже прозрачным, встал утром Виктор. Бойко печка гудела в углу, и слышно было, как рядом в столовой пузырил самовар. Виктор надевал свежую белую рубашку, прохладную, и смотрел на узорный мороз на окне, пух белый и нежный. Услыхал, как Грунечка поставила чайник на самовар: ручкой, наверно, в рукаве в широком, с кружевом. Заспешил. Терся под краном ледяной водой, запыхавшись.
— Витя! Видел, я тебе рубашку положила, — Грунин голос.
— Да, да! — начерно крикнул Виктор, хотелось скорей начисто, как по белому снегу, подойти, поздравить с днем, всей душой сесть за чай с Грунечкой.
«Грунечка у меня какая», — думал Виктор. Одернулся, поправил еще раз волосы и вступил в столовую.
Как целый цветник встала навстречу Груня в синем капоте с цветами, с кружевами, и сверху, как солнце над клумбой, Грунина улыбка, и теплые Грунины руки мягко взяли за затылок, и Виктор целовал руки куда мог, куда поспевал, и хотелось, чтоб еще больше, чтоб совсем закутали его руки.
Груня подала стакан, и розовое солнце дернуло по замерзшим стеклам, и розовым светом ожила посуда, розовый пар кокетливо вился над стаканом. На минуту стало совсем тихо, и Виктор держал и не брякал ложкой.
— Ты посмотри, я тебе положила пять рублей в бумажник, — и Груня кивнула подбородком на боковой карман — Виктор застегивал шинель, — за эту, знаешь, — и Груня покосилась на Фроську. А Фроська просовывала под погон портупею.
