Добрица Чосич - Солнце далеко
Малиша обхватил голову и беззвучно зарыдал. Собака продолжала глухо выть.
— Сколько патронов осталось? — спросил Вуксан.
— Три…
— Четыре…
— Два…
— Пять…
— Поделите патроны — пусть у всех будет поровну. Но ни одного не тратить зря!
На другом конце села раздались крики. Вуксан прислушался.
— Вперед! — скомандовал он и пошел туда, откуда неслись крики.
Малиша встал и, пошатываясь, поплелся за всеми. Собака осталась на лестнице.
Партизаны снова прошли возле старика, который все еще носил в черепке воду и поливал потухшее пепелище. Старик даже не обернулся Миновав яблоневый сад, они поднялись на пригорок и оттуда увидели толпу людей, главным образом женщин, которые с криками и руганью поджигали единственный уцелевший в селе дом. Партизаны подошли к толпе. Женщины на минуту остановились, посмотрели на них и снова, с еще большей яростью набросились на стог кукурузной соломы, хватая снопы и швыряя их в огонь, охвативший уже окна и двери. Домочадцы защищались, кричали, бросались на них с вилами и топорами.
Жгли дом кмета, который донес о партизанах немцам.
35
— …Осталось нас шестеро… Что с Первой ротой — неизвестно… Вражеские части, что нас преследовали, теперь пошли на Павле… — медленно говорил Вуксан, делая паузу после каждой фразы. Внутри у него горело, во рту пересохло, он все время облизывал губы, и поэтому еще больше шепелявил. Они сидели в дубовой рощице над селом. — Значит, мы теперь целый отряд. А если мы отряд, то должны и воевать, как отряд. Слезами горю не поможешь. Пока есть силы, терпи, молчи и наноси удары. Немцы думают, что нас полностью уничтожили… Я предлагаю пойти на самое рискованное дело.
— Правильно. Но что ты предлагаешь? — задумчиво спросил Душко, ковыряя ногой в снегу.
— Ворвемся в город и убьем кого-нибудь из агентов. Я знаю, где они живут. Это было бы важно для товарищей в городе. После провала подняло бы их дух, — сказал Гаравко, на котором была форма недичевского жандарма.
— Этого мало. Какие там агенты! Я бы забросал гранатами крайскоманду[56]. Об этом деле, пожалуй, и Гитлер услышит, — предложил косоватый Шиля, бывший портновский подмастерье, толстощекий юноша с закрученными вверх усиками. Он был известным в отряде подрывником, о дерзости и хладнокровии которого слагались легенды. Его считали также и лучшим шатровцом[57] в отряде, или, как он сам о себе высказывался, «человеком, который говорит на двух языках».
— Да на что это нам! — заметил Вуксан. — Лучше уж поджечь гараж. Там, наверно, есть бензин. Это нанесет материальный ущерб врагам.
— Я предлагаю разделиться: двое пойдут поджигать гараж, а двое на ликвидацию агентов. У нас есть немецкая одежда и каски… — предложил Гаравко и заговорил о подробностях дела и о подготовке к нему.
— А Малиша подождет нас здесь… — сказал Душко и при этом подумал: «На всякий случай. Пусть хоть он один останется от отряда, чтобы рассказать, что было с нами». Его мысль поняли все и согласились с ним.
Малиша, который за все время не проронил ни слова и только неподвижно глядел на приклад винтовки, вздрогнул, когда услышал свое имя. Он тут же сердито заявил, что тоже пойдет бить врага. Партизаны воспротивились этому, а Вуксан просто-напросто воспользовался своим правом командира. Малиша замолчал.
На следующую ночь, когда все было готово, они впятером отправились в город. Миновав сторожевые посты и перебравшись через рвы, обнесенные колючей проволокой, партизаны подошли к кладбищу, расположенному на самой окраине города.
Кроме крестьянина Уроша — неуклюжего верзилы в коротком и тесном для него немецком мундире, — все четверо были городскими жителями; они свободно себя чувствовали меж городских домов, окруженных садами и огородами. Все города в Сербии имеют такие полусельские окраины. Голова и руки этих городов — в торговле, в мастерских, в мелкой промышленности, в государственных учреждениях, а ноги попрежнему остались в кукурузных полях; фабричных труб было еще недостаточно, чтобы вытащить и ноги.
Проходя мимо огородов и садов, Шиля припоминал детство и шептал на ухо Душке о своих налетах на грецкие орехи. Вуксан не останавливал их. В доме, где они провели последние сутки, они непрестанно разговаривали о чем угодно, только не о роте. Так было и теперь.
На кладбище они остановились, чтобы передохнуть и еще раз обо всем договориться. Вуксан и Шиля подожгут гараж, находящийся в центре города, а Душко, Гаравко и Урош ликвидируют двух наиболее отличившихся агентов Специальной полиции и гестапо.
На кладбищенской улице, по которой они должны были пройти, из кофейни «Пиштольджия» слышалась громкая болтовня болгар. Вуксан и Гаравко пошли разведать.
После того как они возвратились, с кладбища вышла пятерка «немецкого» патруля и, ловко обойдя стражу, направилась по улице с надвинутыми на глаза шлемами. Улица была пустынна. С высоких столбов на далекое расстояние падали из прожекторов рассеянные снопы света; снег блестел голубыми искрами. Стоял полицейский час. В домах было темно, ворота — заперты. Город томился в принудительном покое. Топот оккупантских патрулей угнетал, лишал сна.
— Знаешь, что бы я сделал? — шепнул Шиля Вуксану.
— Что?
— Приставил бы ствол к забору и побежал — вот бы поднялся треск. Обыватели сразу бы решили, что это пулемет строчит у них под окнами.
Вуксан рассердился и потребовал, чтобы Шиля был более серьезным.
Вместе они шли недолго. Гаравко, «недичевский унтер-офицер», с Душко и Урошем, «немцами» из «фельд-жандармерии», вошли во двор, где жил гестаповец Петкович, главный немецкий агент в депо и на мыловаренном заводе. Он провалил партийные организации на заводе и в депо, составил списки рабочих для отправки в Германию, а после у родственников выуживал деньги и вещи, обещая «вытащить» отправленных. Гаравко хорошо знал Петковича — тот когда-то был его мастером.
Втроем они быстро перескочили через забор и на цыпочках приблизились к освещенному окну. Дом был приземистый, окошко низкое. Из радиоприемника тихо лилась музыка джаза. Гаравко заглянул. Петкович был в пижаме, он сидел за столом, перед ним был развернутый «Сигнал» — немецкий иллюстрированный журнал. Жена его лежала в постели, покрытая красным одеялом; она подложила под голову свои полные белые руки и, склонившись, слушала мужа. Он говорил ей о каких-то деньгах.
— Господи, Миле, ну зачем нам эти деньги? — говорила она. — Это грязная бумага, которая ничего не стоит. Военные деньги печатают, как газеты. Почему мы не покупаем вещей? В доме многого недостает. Мне даже стыдно, когда люди приходят.
Гаравко дрожал от волнения. Забывшись, он прижался носом к стеклу, стараясь рассмотреть, нет ли на столе револьвера. На улице послышался стук деревянных башмаков. Они присели. В городе время от времени раздавались одиночные ружейные выстрелы. Прошел патруль. Гаравко поднялся и снова приник к окну.
— Ну иди, Миле, я спать хочу… Иди, котик… Шалунишка мой милый… — ласково говорила жена. Она потянулась всем телом, и от этого движения из-под одеяла выглянуло ее обнаженное колено.
— Пора, — шепнул Гаравко и, покашливая, легко направился к двери. Он поднялся на низенькое крылечко и постучал в стеклянную дверь.
— Кто там? — громко спросил Петкович.
— Полиция! Отворить! — строго ответил Гаравко.
В прихожей зажегся свет. Петкович отдернул занавеску и, заметив «недичевца» и «немца», открыл дверь.
Гаравко приставил к его груди винтовку и крикнул:
— Руки вверх! Ты арестован!
Петкович растерялся. Что-то знакомое было в голосе и фигуре человека, стоявшего перед ним. Кажется, он его узнал. Агент подался назад и, стараясь показать, что ничего не понимает, забормотал:
— Я — Милан Петкович… Вы ошиблись…
— Нет, не ошиблись! Ты-то нам и нужен!
Между тем в прихожую протиснулся Урош и закрыл за собой дверь. Гаравко сделал ему знак глазами, чтобы он шел в спальню. Жена Петковича уже встала с кровати и судорожно застегивала ночную рубашку.
— Если вздумаешь кричать — буду стрелять! — тихо, но внушительно сказал Урош.
— Простите, что это значит? Это какое-то недоразумение, — не скрывая удивления, но все же спокойно сказала женщина.
Гаравко втолкнул Петковича в комнату. Урош задернул занавеску.
— Где револьвер? — строго обратился к агенту Гаравко.
— Нет у меня никакого револьвера, честное слово!
— У него никогда и не было. Откуда у него револьвер! Господи, да что это сегодня с ними? — женщина схватилась за голову. — Да знаете ли вы господа, чей это дом? Мы будем жаловаться лично коменданту Тегенеру! — добавила она, угрожая.
— Не говори ничего! — строго оборвал ее муж. Ноги его тряслись. Он узнал Гаравко.
