Чарльз Диккенс - Лавка древнойстей. Том 2
Братъ поджидалъ его на крылечкѣ. Онъ безпокоился, что тотъ такъ долго не возвращался домой. Когда старикъ, вмѣстѣ съ своимъ маленькимъ провожатымъ, по казался на тропинкѣ, онъ вышелъ къ нему на встрѣчу и, уговоривъ его опереться на его руку, медленно повелъ къ дому.
Старикъ прямо прошелъ въ ея горенку, но, не найдя тавсъ своей Нелли, съ растеряннымъ видомъ возвратился въ большую комнату, а оттуда бросился къ дому учителя, зовя ее по имени. Друзья его послѣдовали за нимъ. Когда старикъ убѣдился, что ея нигдѣ нѣтъ, они привели его домой, усадили и съ участіемъ и любовью уговорили его выслушать то, что они хотятъ ему сказать. Они долго, разными обиняками, приготовляли его къ ужасному извѣстію, много и горячо говорили о счастливой долѣ, которую она обрѣла, и наконецъ сказали ему всю правду.
Какъ только слово «умерла» было произнесено, онъ, какъ убитый, повалился на полъ и въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ лежалъ безъ чувствъ, такъ что уже потеряли всякую надежду возвратить его къ жизни. Но горе пересиливаетъ немощь физическую и онъ, мало-по-малу, оправися.
Если человѣкъ не испыталъ на себѣ того пробѣла, той истомы, которую оставляетъ по себѣ смерть дорогого существа, того отчаянія, которое охватываетъ даже людей сильныхъ послѣ потери близкаго родного, воспоминаніе о которомъ преслѣдуетъ насъ на каждомъ шагу, когда каждая вещь въ домѣ говоритъ о немъ и, такъ сказать, служитъ ему памятникомъ, каждая комната — его могила, онъ не можетъ имѣть и приблизительнаго понятія о терзаніяхъ старика, много дней кряду бродившаго изъ угла въ уголъ, въ поискахъ за своимъ дорогимъ дитяткомъ, котораго онъ все звалъ по имени, и ни въ чемъ не находившаго утѣшенія.
Все въ его помутившемся умѣ и ослабѣвшей памяти было связано съ воспоминаніемъ о ней. Онъ какъ будто и не понималъ, что его братъ тутъ, около него, и нисколько не интересовался имъ, не поддаваясь никакимъ ласкамъ, никакимъ ухаживаніямъ. О чемъ бы съ нимъ ни заговаривали, онъ терпѣливо слушалъ въ продолженіе нѣкотораго времени, а затѣмъ спѣшилъ продолжать свои поиски. Только о ней онъ могъ говорить и слушать безъ конца. Но Боже сохрани, если бы кто нибудь вздумалъ упомянуть о горѣ, наполнявшемъ его душу и душу всѣхъ, окружающихъ его. Умерла! Онъ не могъ слышать, не могъ выносить этого слова. Съ нимъ, навѣрно, сдѣлался бы такой же припадокъ, какъ и въ первый разъ, если бы кто нибудь невзначай снова произнесъ при немъ это слово. Одинъ Богъ знаетъ, чѣмъ онъ жилъ, какая надежда согрѣвала его сердце, но ясно было каждому, что онъ все еще надѣялся найти свою милую внучку и что эта надежда съ каждымъ днемъ слабѣла и въ конецъ подтачивала его силы.
Друзья уже подумывали было увезти его куда нибудь, разсчитывая, что перемѣна мѣста благотворно подѣйствуетъ на его здоровье, на его духъ. Братъ его пригласилъ вэвѣстныхъ психіатровъ. Тѣ явились, поговорили съ старикомъ, улучивъ минуту, когда тотъ не отказывался говорить, посмотрѣли на него, когда онъ, одинокій и молчаливый, бродилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, и объявили, что, куда бы его ни увезли, душа его останется здѣсь, и какъ бы за нимъ ни присматривали, какую бы стражу къ нему ни приставили, пусть хоть запрутъ его, онъ убѣжитъ изъ своего заточенія и вернется назадъ — можетъ быть, умретъ по дорогѣ.
Мальчикъ, котораго онъ въ первое время слушался, потерялъ всякое на него вліяніе. Иной разъ, бывало, и ничего: позволяетъ ему идти рядомъ съ нимъ; въ другой разъ замѣтитъ, что онъ тутъ, подаетъ ему руку, даже, случалось, погладитъ его по головкѣ, поцѣлуетъ въ щеку. А то вдругъ не можетъ его видѣть, проситъ, умоляетъ, хотя и безъ малѣйшей рѣзкости, уйти отъ него. Но такъ ли или иначе, одинъ ли или въ обществѣ этого ребенка или наконецъ, окруженный людьми, готовыми, цѣной какой бы то ни было жертвы, доставить ему хоть нѣкоторое утѣшеніе и душевное спокойствіе, онъ никѣмъ и ничѣмъ не интересовался, никого и ничего не любилъ на свѣтѣ; словомъ жизнь его была окончательно разбита.
Какъ-то разъ онъ всталъ очень рано, надѣлъ на спину свою котомку, взялъ въ руки палку, ея соломенную шляпу и корзиночку, наполненную всякой всячиной, которую она брала съ собой въ дорогу, и ушелъ. Уже собирались бѣжать за нимъ въ погоню, какъ въ комнату вошелъ одинъ изъ учениковъ школы — онъ казался очень испуганнымъ и разсказалъ, что за минуту передъ тѣмъ онъ видѣлъ старика въ церкви, на ея могилѣ.
И точно, когда, подкравшись къ церковной двери, друзья заглянули въ нее, они увидѣли, что онъ сидитъ у ея плиты, терпѣливо ожидая чего-то. Его не безпокоили, но за нимъ слѣдили весь день. Когда смерклось, онъ всталъ со своего мѣста, вернулся домой и легъ спать, приговаривая вполголоса:
«Она завтра придетъ».
На другой день, съ восходомъ солнца, онъ уже былъ въ церкви, опять просилѣлъ тамъ до ночи и опять, ложась спать, прошепталъ:
«Она завтра придетъ».
И съ тѣхъ поръ онъ цѣлые дни проводилъ у ея могилы, въ надеждѣ, что она вернется къ нему. Какія только картины ни рисовались въ его больномъ воображеніи въ эти долгіе часы ожиданія, въ стѣнахъ безмолвнаго храма! Ему грезились новыя скитанія съ дорогимъ дитяткомъ по зеленымъ лугамъ и лѣсамъ, по живописнымъ, еле протоптаннымъ дорожкамъ; привалы подъ необъятнымъ небеснымъ сводомъ; въ ушахъ звучали хорошо знакомые ему, нѣжные переливы ея голоса; передъ глазами носился ея милый образъ, съ развѣвающимися отъ вѣтра волосами, ея шуршащее платьице, мало ли еще что! Онъ никому не повѣрялъ своихъ думъ, никому не говорилъ, куда идетъ, гдѣ проводитъ время; вечеромъ, сидя въ кругу друзей, онъ не произносилъ ни слова, но, судя по выраженію его лица — по немъ не разъ пробѣгала самодовольная улыбка, — каждый догадывался, что онъ замышляетъ новый побѣгъ вмѣстѣ съ ней. Слышно было, какъ онъ, ложась спать, молилъ Бога, чтобы она вернулась къ нему на слѣдующій день.
Въ одинъ ясный, весенній день, старикъ не вернулся домой въ обычное время: его нашли мертваго на ея могилѣ. Его похоронили рядомъ съ милымъ дитяткомъ, котораго онъ такъ беззавѣтно любилъ, и съ тѣхъ поръ дѣдушка съ внучкой спятъ непробуднымъ сномъ въ той самой церкви, гдѣ не разъ молились вмѣстѣ.
ГЛАВА ПОСЛѢДНЯЯ.
Волшебный клубокъ, завлекшій насъ такъ далеко, катится все медленнѣе и медленнѣе, а затѣмъ и совсѣмъ останавливается: онъ размотался весь до конца.
Чтобы завершить наше путешествіе достойнымъ образомъ, намъ остается проститься съ главными спутниками, не отстававшими отъ насъ во всю дорогу.
Прежде всего заслуживаютъ нашего вниманія почтенный Брассъ и его любезная сестрица.
Мы уже знаемъ, что судья, къ которому привели м-ра Самсона, удержалъ его у себя и затѣмъ такъ убѣдительно просилъ его остаться у него подольше, что тотъ не могъ ему отказать въ этой милой просьбѣ, и обязательный хозяинъ распорядился, чтобы гостю отвели самую удобную квартиру, откуда онъ могъ выходить только гулять въ маленькій мощеный дворикъ; такимъ образомъ общество надолго лишилось своего достойнаго члена. Зная скромныя привычки адвоката и его пристрастіе къ уединенной жизни, кромѣ того, дорожа обществомъ такого интереснаго гостя, судья не иначе соглашался отпустить его изъ-подъ своего гостепріимнаго крова, какъ за поручительствомъ двухъ солидныхъ домовладѣльцевъ, изъ которыхъ каждый долженъ былъ представить залогь въ 1,500 фунтовъ стерлинговъ. Онъ, вѣроятно, боялся, что если отпустить Самсона на свободу безъ всякой гарантіи, тотъ не захочетъ къ нему вернуться. Это предложеніе показалось Брассу до того забавныьгь, что онъ съ радостью ухватился за него, какъ за шутку и, выбравъ изъ обширнаго круга своихъ знакомыхъ двухъ пріятелей, имущество которыхъ, вмѣстѣ взятое, не достигало стоимости 15 пенсовъ, представилъ ихъ поручителями. И точно, шутка вышла забавная. Она продолжалась ровно 24 часа, послѣ чего поручительство этихъ господъ, шутя вѣроятно, было отвергнуто и Брассъ долженъ былъ довольствоваться казенной квартирой, до тѣхъ поръ, пока не предсталъ передъ судомъ присяжныхъ, тоже участвовавшихъ въ шуткѣ.
Эти 12 шутниковъ разсмотрѣли его дѣло и, шутя, признали его виновнымъ въ обманѣ и клятвопреступничествѣ. Мало того, надо полагать, что даже городскіе обыватели были причастными къ этой шуткѣ: когда Брасса ввзли въ судъ, уличная толпа забросала его печеными яйцами и дохлыми кошками и готова была разорвать его на куски, что, вѣроятно, по мнѣнію Брасса, придавало еще болѣе шутливый оттинокъ его дѣлу.
Желая продлить забаву, Брассъ, въ лицѣ своего защитника, подалъ на кассацію, на томъ-де основаніи, что если онъ и повинился во всемъ, то только потому, что ему обѣщали выхлопотать прощеніе и полное помилованіе. Въ виду этого онъ требовалъ себѣ снисхожденія, такъ какъ законъ, предусматривая подобные случаи, не отказываетъ въ покровительствѣ людямъ, введеннымъ въ обманъ, благодаря своей довѣрчивости. Послѣ долгихъ и торжественныхъ дебатовъ, этотъ вопросъ, вмѣстѣ съ другими, чисто техническими — нельзя себѣ вообразить ничего нелѣпѣе этихъ послѣднихъ — былъ представленъ на разсмотрѣніе судьямъ, которые, въ концѣ концовъ, и рѣшили: вмѣсто того, чтобы ему, стряпчему, путешествовать по чужимъ краямъ, пускай, молъ, лучше остается дома — не лишать нее родину такого украшенія — и только предписали ему нѣкоторыя, самыя незначительныя ограниченія свободы.
