Владислав Крапивин - Бронзовый мальчик
— Опомнись! Мальчонка же!
Пуля рванула с мундира трубача красно-золотой полосатый наплечник. Мальчик уронил трубу и стал медленно падать с камня.
Выстрел, вскрик отца Федора смешались тут же с другими выстрелами и криками. Англичане кинулись было в атаку, но второй залп погнал их назад. Нападавшие отступили, не подобрав даже горниста и еще двух упавших товарищей. Видимо, сочли, что противостоящий им враг весьма силен.
Сделав свое дело, засадная группа готовилась отойти к лесу. Но прежде подошли к упавшим. Быстрого взгляда было достаточно, чтобы понять: оба солдата сражены наповал. Отец Федор и Михайло Батюхин наклонились над трубачом. Тот был с белым лицом, закрытыми глазами. Шапка отлетела. Волосы светлые, как у здешних ребятишек.
— Палишь, не глядя в кого… — глухо сказал отец Федор.
— Сгоряча не разглядел, что малой. Вижу, своим на нас кажет… Неужто насмерть? Вот грех-то на душу…
— Да нет, оцарапало малость, вот и обмер. Видать, первый раз в таком деле…
— Чего же они, басурманы, детишек-то на смерто-убийство.
— Бывает такое… В герои рвался мальчик…
— Ресницами шевелит, — прошептал Михайло…
Генри поднял ресницы и увидел над собой бородатое лицо с темными глазами. Очень болело плечо. Но страха не было.
— Я ранен? — спросил он через силу.
— Да. Но, надеюсь, не опасно. — Бородатый говорил по-английски довольно хорошо, хотя и с акцентом. — Вы совершили славный поступок и своим сигналом спасли жизнь многим товарищам. Теперь, однако же, вы в плену, таковы превратности войны…
— Меня расстреляют?
Бородатый чуть улыбнулся:
— Вас отправят в один из городов и вылечат. Думаю, жизнь в России не будет для вас суровой, русские не обижают пленных. Особенно таких… юных и храбрых…
— Тогда дайте попить, — сказал Генри, но тут опять стало темно и тихо…
— Возьми его на руки, — велел отец Федор Михайле. — И пошли… Отходим все!
Через час отец Федор вернулся в селение. Один. Так он решил, запретив кому-то идти с ним.
Дома горели, едкая гарь висела в жарком безветренном воздухе. Солдаты тащили к шлюпкам награбленные вещи.
Никем не остановленный отец Федор подошел к церкви. У нее горела ветхая крыша, и было ясно, что скоро церковь заполыхает вся. Несколько солдат и пожилой офицер стояли у крыльца. Из церкви выскочили еще двое. Один с парчовым покрывалом, другой с большим образом Богородицы с Младенцем в посеребренном окладе.
Отец Федор шагнул к рыжему детине, взялся за икону. Сказал по-английски:
— Отдайте. Вы же солдат, а не грабитель. Божье достояние не может быть военным трофеем.
Рыжий выпустил икону, отступил на два шага, взял штуцер, который держал под мышкой, и выстрелил навскидку.
Отец Федор сел на землю. Выпустил икону. Прижал руки к пробитому пулей боку, лег навзничь. Закусил губу.
— Джон Робертс! — закричал пожилой офицер. — Вы с ума сошли! Это же священник! Вы забыли, в какой вы армии!
— Господин майор, я не нарочно! Я хотел попугать! — завопил рыжий детина. Кажется, искренне.
— Сержант, арестуйте солдата Робертса. Он нарушил закон…
— Оставьте, майор. Какие у войны законы… — отчетливо сказал священник.
Майор Грей нагнулся:
— Я надеюсь, ваша рана не опасна.
— Думаю, что наоборот… Если не трудно, прикажите солдатам положить меня на ровное место. На доски… И еще прошу вас: не трогайте икону. У вас и без нее довольно добычи, а для здешних людей это реликвия…
Неподалеку сложен был широкий штабель свежего теса: думали к осени сделать на церкви новую кровлю. Отца Федора уложили на доски, икону пристроили рядом. Солдаты были смущены и отходили один за другим.
— Я прикажу перевезти вас на пароход, — сказал майор Грей.
— Вот уж не думал… что офицеры ее величества берут в плен священников.
— Я не для того! У нас на судне доктор!
— Не надо. Едва вы отойдете, как наши люди вернутся из леса и окажут помощь… если она будет нужна… — Отец Федор слегка задыхался.
— Но разве есть у вас врач?
Отец Федор опять улыбнулся. С усилием.
— Зачем врач, если Господу угодна будет моя кончина. А если нет… Не утруждайтесь, майор, я у себя дома…
Майор Грей сказал нерешительно:
— Мы подобрали на месте стычки двух солдат, но не нашли трубача. Вам известна его судьба?
— Да. Слегка поцарапан и отправлен в тыл…
— Если вы в силах, то не могли бы способствовать его возвращению? Мы пришлем парламентера…
— Боюсь, что поздно. Скорее всего, его уже повезли в Холмогоры.
Это была правда. На укрытой в лесу бричке губернского секретаря собирались отправить ближнему начальству донесение и пленного.
— Плен — слишком тяжкое испытание для ребенка, — сказал майор Грей.
Отец Федор слегка поднял голову:
— А пули? Не слишком тяжкое… испытание? Посылать детей на войну — совместимо ли это с христианскими заповедями?
Майор ответил неохотно:
— Это его судьба. Он сирота, воспитанник полка…
— Он ребенок… И счастливая судьба его, может быть, в том, что плен спасет от смерти… Успеет еще повоевать, когда вырастет.
— Может быть, вы и правы, — помолчав, отозвался майор. — Тогда прощайте, ваше преподобие. И еще раз примите мои соболезнования… Не думал, кстати, встретить здесь кого-то, знающего наш язык. Судя по всему, вы джентльмен.
— Что вы имеете в виду? Дворянство? Был когда-то…
Майор Грей слегка поднял брови.
— Мало того, майор, я был, как и вы, офицером. Только плохим…
Майор Грей сказал учтиво:
— Я не заметил в вас недостатка храбрости.
— Этого мало. Чтобы быть хорошим офицером, надо уметь без колебаний посылать на смерть множество других людей. У меня это не получилось. И государь не простил. Вот и вышло: сперва матросская лямка, потом ушел в монастырь, ибо в Господе единственное видел утешение и спасение. И оправдание, если хотите… Простите, что открываю душу незнакомому человеку. Боюсь, что другому уже не успею.
— Давайте все-таки на пароход!
— Нет, благодарю вас, майор… О судьбе мальчика при случае вас известят через парламентера… Главное, что мальчик остался жив…
…Мальчик остался жив!.. Мальчик жив! Эта летучая весть пронеслась по коридорам больницы, вырвалась за ее стены, сделала счастливыми многих людей. Ушел от них изматывающий душу страх, ушла тоска…
И женщина, которая неотрывно провела у его койки множество часов, наконец расслабила плечи, откинулась на спинку стула, закрыла глаза.
— Вам надо поесть и поспать, — сказал ей чернобородый доктор Андрей Львович.
— Как? Уйти?.. Нет. Еще нет!
— Вам сюда принесут еду. И поставят раскладушку.
— Но я еще посижу. Немного…
Доктор наклонился над мальчиком. Почти все провода и шланги были уже убраны. Щеки порозовели. Ресницы иногда дрожали, и дважды сомкнулись и приоткрылись губы, неслышно обрисовав звуки "м" и "а".
Женщина оглянулась на врача, сказала просительно:
— В конце концов, разве дело в кровном родстве…
— Конечно, конечно… Вы все же поешьте и отдохните, прошу вас. А я пришлю медсестру для укола.
— Зачем?! Разве ему хуже?
— Не для него. Для вас. Иначе вы сляжете…
— Ну хорошо… — Она с трудом заставила себя убрать ладонь с запястья мальчика. Тот опять шевельнулся.
— Кстати, — вспомнил Андрей Львович, — давайте я хотя бы задним числом выпишу вам пропуск. Надежда Яковлевна… а, простите, как ваша фамилия?
Она улыбнулась. Теперь, когда страшное осталось, кажется, позади, в ней появилась излишняя суетливость и нервная разговорчивость.
— Да-да, пропуск, конечно… Моя фамилия Линдерс. Девичья. Когда я развелась, взяла ее снова… Говорят, у нас предок был англичанин и в середине прошлого века попал к русским в плен. Это в ту пору, когда Севастопольская оборона и так далее… Он так и остался жить в России. Странные бывают судьбы, верно?
— Бывают, — вежливо согласился доктор.
А женщина вдруг опять резко нагнулась над койкой:
— Что с ним? Так замер…
— Он просто спит, — сказал Андрей Львович.
Кинтель спал. И видел сон. Будто он с Салазкиным, с ребятами, с Корнеичем и даже с Алкой Барановой плывет на пароходе по неширокой реке с низкими берегами. Пароход старинный, неторопливый, позванивает медным колоколом и на поворотах задевает берег то одним, то другим гребным колесом. Стаями поднимаются из камышей крикливые журавли.
День без солнца, с плотными синеватыми облаками, но ветер ласковый и теплый. А река впереди распахивается — там то ли озеро, то ли морской залив.
От пасмурного горизонта, быстро вырастая в размерах, спешит навстречу кораблик. И очень белыми кажутся на фоне темных облаков его паруса. Все, кроме кливера. Тот — как пунцовый проблеск. Под кливером искрится на бушприте фонарик.
Кинтель знает, кто на этом кораблике.
А машина парохода стучит спокойно и ровно, как одолевшее невзгоды сердце.
