Джейн Остин - Мэнсфилд-парк
Фанни дрожащей рукой держала письма, взор ее перебегал с одного на другое, и сердце переполнилось волнением, а меж тем Крофорд все говорил и говорил с непритворным пылом, спеша выразить, как близко к сердцу принимает он это событие.
— Как бы ни была велика моя собственная радость, умолчу о ней, ибо думаю лишь о вашей радости. В сравненье с вами кто вправе ликовать? Я чуть ли не упрекал себя, узнав прежде вас то, что вам должно бы стать известно ранее всех на свете. Однако ж я не потерял ни минуты. Почта нынче утром запоздала, но уж я-то потом не мешкал ни минуты. Не стану и пытаться описывать, как нетерпеливо, как страстно, как отчаянно желал я скорейшего разрешения этого дела, как был горько уязвлен, как жестоко разочарован, что оно не доведено было до конца, пока я оставался в Лондоне! Со дня на день откладывал я свой отъезд в надежде на скорое его окончание, ибо ничто, кроме такого дорогого моему сердцу предмета, не могло бы и вполовину долее задержать меня вдали от Мэнсфилда. Но хотя мой дядюшка отнесся к моему желанию со всей сердечностью, какой я от него ждал, и немедля сделал все от него зависящее, один его друг был в отсутствии, а другой чрезвычайно занят, отчего возникли сложности, разрешения которых я уже не смог долее ждать, и, зная, в каких надежных руках я все оставляю, я в понедельник уехал, в надежде, что самой ближайшей почтою получу вот эти письма. Мой дядюшка, самый лучший человек в целом свете, увидев вашего брата, как я и думал, сделал все от него зависящее. Он в восторге от вашего брата. Вчера я не позволил себе рассказать, в какой восторг он пришел, не позволил себе повторить и половины похвал адмирала в его адрес. Я отложил это до тех пор, пока не получу подтверждения, как получил нынче, что то были похвалы истинного друга. Вот теперь можно сказать, что я и сам не мог бы ждать от адмирала большего интереса, а с ним более горячего желания помочь, более высокой похвалы, чем та, что от души выразил мой дядюшка после того, как они вместе провели вечер.
— Так, выходит, все это плод ваших стараний? — воскликнула Фанни. — Боже милосердный! Как вы добры, как добры! Вы и вправду… это благодаря вашему желанию… прошу прощенья, нo я в растерянности. Неужто адмирал просил за Уильяма?.. как это было?.. я ошеломлена.
Генри был неописуемо счастлив, что может все растолковать, и принялся рассказывать, как все началось, и подробнейше объяснять, каково в этом его собственное участие. Последняя его поездка в Лондон имела единственной целью ввести брата Фанни в дом на Хилл-стрит и уговорить адмирала, чтоб он всем своим влиянием поспособствовал продвижению Уильяма по службе. Это и было его дело в Лондоне. О своем намерении он не сказал ни единой душе, не заикнулся о том даже Мэри; пока не был уверен в исходе, он не хотел ни с кем делиться своими чувствами, но таково было его дело в Лондоне; и с таким жаром он говорил о своих стараниях, столько страсти было в каждом слове, так изобиловала его речь выражениями вроде глубочайшей заинтересованности, двояких мотивов, невозможности сказать все, что ему хотелось бы, что, будь Фанни в состоянии внимать ему, она несомненно поняла бы, к чему он клонит; но сердце ее так было переполнено, она так еще была удивлена, что слушала вполуха даже то, что он говорил ей об Уильяме, и, когда он замолчал, только и промолвила: «Как вы добры! Как необыкновенно добры! Ах, мистер Крофорд, мы вам бесконечно обязаны. Милый, милый мой Уильям!», потом вскочила и поспешно направилась к двери, восклицая: «Пойду к дядюшке. Дядюшка должен узнать об этом как можно скорее!» Но этого Крофорд допустить не мог. Случай был слишком хорош, и чувства его слишком нетерпеливы. Он сразу же ее остановил. Она не должна уходить, должна подарить ему еще пять минут! И он взял ее за руку и повел обратно на место, и только в середине его дальнейшего объяснения Фанни заподозрила, чего ради он ее задержал. Однако ж когда она окончательно поняла это и увидела, что от нее ждут, чтоб она поверила, будто вызвала в нем чувства, коих сердце его никогда прежде не знало, и что все, сделанное им для Уильяма, должно служить доказательством его безмерной, не имеющей себе равных преданности ей, она до крайности огорчилась и несколько времени не могла вымолвить ни слова. Она сочла все это вздором, пустой болтовней и волокитством, рассчитанным лишь на то, чтоб ввести ее в заблуждение; она только и почувствовала, что он ведет себя с нею непорядочно, недостойно, чего она вовсе не заслужила; но это очень на него похоже, вполне согласно с тем, что она уже видела; однако она не позволит себе и наполовину выказать свое неудовольствие, ведь она теперь стольким ему обязана, и нельзя ей о том не помнить, хоть ему и недостало деликатности. Пока сердце ее трепещет благодарностью и радостью за Уильяма, не может она слишком возмущаться из-за того, что ранит лишь ее самое; и после того, как она дважды отняла у Крофорда свою руку и дважды тщетно пыталась отворотиться от него, она поднялась и в сильном волнении только и сказала:
— Прошу вас, мистер Крофорд, не надо. Пожалуйста, не надо. Подобный разговор мне очень неприятен. Я уйду. Мне это невыносимо.
Но он все не умолкал, говорил о своем чувстве, умолял о взаимности и, наконец, в самых определенных словах, так что не могла она не понять, предложил ей себя, свою руку, свое состояние, решительно все. Да, он так это прямо и сказал. Фанни удивилась и смутилась более прежнего, и, все еще не веря, можно ли принять это всерьез, она не в силах была долее слушать. Крофорд настаивал на ответе.
— Нет, нет, нет! — воскликнула Фанни, закрыв руками лицо. — Это все вздор. Не терзайте меня. Я более не могу это вынести. Вы были так добры к Уильяму, мою благодарность не выразить никакими словами. Но я не хочу, не могу, не должна слушать такие речи. Нет, нет, не думайте обо мне. Да вы и не думаете. Это все пустое, я знаю.
Фанни кинулась прочь от Крофорда, и тут донесся голос сэра Томаса, который, направляясь к той комнате, где были они, что-то говорил слуге. Теперь уже не время для дальнейших уверений и настояний, хотя расстаться с Фанни в тот самый миг, когда исполненному надежды и заранее уверенному в успехе Крофорду казалось, будто на пути к его счастью стоит единственно ее скромность, было хотя и необходимо, но жестоко. Фанни выбежала из двери, противоположной той, к которой приближался дядюшка, и в крайнем смятении, одолеваемая противоречивыми чувствами, принялась ходить взад и вперед по Восточной комнате, еще до того, как сэр Томас покончил с извинениями и любезностями, узнав о радостном известии, которым пришел поделиться его гость.
Из-за всего происшедшего Фанни била дрожь, буря чувств и мыслей бушевала в ней, она была взволнована, счастлива, несчастна, бесконечно благодарна, безмерно разгневана. Все это неправдоподобно! Поведение Крофорда непростительно, непостижимо! Но уж такой он есть, что бы ни сделал, во всем примесь зла. Сперва благодаря ему она стала счастливей всех на свете, а потом он ее оскорбил; ну, что на это сказать, как расценить, как к этому отнестись. Не может она принять его речи всерьез, но как же извинить подобные слова и предложения, если они говорятся не всерьез?
Но Уильям — лейтенант. Это, без сомненья, правда, и ничем не омраченная. Лишь об этом она и станет думать и забудет обо всем остальном. Конечно, Крофорд более с ней не заговорит, должен он был видеть, как ей это неприятно. И тогда с какой признательностью будет она почитать его за дружеское участие в Уильяме.
Она не двинется из Восточной комнаты дальше лестничной площадки, пока не убедится, что Крофорд уже откланялся; но уверясь, что он ушел, она сразу же поспешила к дядюшке, чтоб разделить с ним радость его и свою и услышать от него все, что он знает или предполагает о том, куда теперь лежит путь Уильяма. Сэр Томас был доволен не менее, чем она того желала, и весьма добр и разговорчив, и так они вдвоем хорошо поговорили об Уильяме, что Фанни и думать забыла про то, из-за чего рассердилась, пока под конец беседы не оказалось, что Крофорд приглашен сегодня же с ними отобедать. Новость пренеприятно ее поразила, ведь, хотя он скорее всего и не придает значение тому, что произошло, ей было бы мукой вновь увидеть его так скоро.
Она старалась не показать виду, с приближением обеденного часа изо всех сил старалась чувствовать себя и выглядеть как обыкновенно, но, когда гость вошел в комнату, на нее сразу напала неодолимая робость и неловкость. Она и помыслить не могла, что в день, когда придет весть о производстве Уильяма, волею обстоятельств ей придется испытать столько неприятных чувств.
Крофорд не просто появился в комнате, очень скоро он был уже подле нее. Он принес ей записку от своей сестры. Фанни не смела поднять на него глаза, но по его голосу незаметно было, чтобы он сознавал, как был совсем недавно безрассуден. Фанни немедля развернула записку, довольная, что есть чем заняться, и, читая, радовалась, что тетушка Норрис, тоже приглашенная на обед, суетится поблизости и несколько загораживает ее ото всех.
