Фредерик Стендаль - Минна фон Вангель
Фредерик Стендаль - Минна фон Вангель краткое содержание
Стендаль
Минна фон Вангель
Минна фон Вангель родилась в стране философии и фантазии, в Кенигсберге[1]. К концу французской кампании 1814 года прусский генерал граф фон Вангель внезапно покинул двор и армию. Однажды вечером — это было в Кранне, в Шампани, после кровопролитного сражения, в котором войска, находившиеся под его начальством, одержали победу — в его душу вдруг закралось сомнение: имеет ли один народ право менять тот особый порядок, согласно которому хочет устроить свою материальную и духовную жизнь другой народ? Генерал дал себе слово больше не обнажать шпагу, пока он не разрешит этой важной проблемы, очень его беспокоившей; он подал в отставку и поселился в своем имении под Кенигсбергом.
Находясь под строгим надзором берлинской полиции, граф фон Вангель целиком отдался философским размышлениям и воспитанию своей единственной дочери Минны. Через несколько лет, еще не старым, он умер, оставив дочери огромное состояние, слабую здоровьем мать и немилость двора, что в надменной Германии значит немало. Надо тут же сказать, что противоядием от этого несчастья для Минны фон Вангель служило ее родовое имя, принадлежавшее одной из самых старинных фамилий Восточной Германии. Ей было лишь шестнадцать лет; но чувство, которое она внушала молодым офицерам, составлявшим общество ее отца, граничило с восторженным поклонением; им нравился ее романтический сумрачный характер, временами отражавшийся в ее сверкающем взоре.
Прошел год; траур кончился, но печаль, в которую ее повергла смерть отца, не уменьшалась. Друзья семьи фон Вангель, беседуя между собой, уже начинали произносить страшное слово «чахотка». Тем не менее, едва кончился траур, Минне пришлось явиться ко двору одного из государей, которому она приходилась дальней родственницей. Отправляясь в К., столицу великого герцога, г-жа фон Вангель, обеспокоенная романтическими взглядами своей дочери и ее глубокой печалью, тешила себя надеждой, что достойный ее положения брак, а может быть, и любовь вернут Минну к мыслям, соответствующим ее возрасту.
— Как бы мне хотелось, — говорила она ей, — видеть тебя замужем здесь, на нашей родине!
— Здесь, в этой неблагодарной стране! — отвечала ей дочь с задумчивым видом. — В стране, где мой отец за двадцать лет верной службы и множество ран, полученных в боях, заслужил только надзор полиции, самой низкой полиции, какую только можно себе представить! Нет, скорей я переменю веру и умру монахиней, укрывшись в каком-нибудь католическом монастыре!
Минна знала придворную жизнь лишь по романам своего соотечественника Августа Лафонтена[2]. Эти картины в стиле Альбано[3] часто изображают любовные переживания богатой наследницы, которую судьба сталкивает с обольстительным молодым полковником, королевским адъютантом, сорвиголовой, но добрым малым. Подобная любовь, основанная на денежном расчете, внушала Минне отвращение.
— Что может быть более пошлым и ничтожным, чем жизнь подобной четы через год после свадьбы, — говорила она матери, — когда муж благодаря своему браку стал генерал-майором, а жена — фрейлиной наследной принцессы? Что же будет с их счастьем, если их жизненные планы потерпят неудачу?
Великий герцог К., не помышлявший о препятствиях, таившихся для него в романах Августа Лафонтена, хотел удержать при своем дворе огромное состояние Минны. К несчастью, один из адъютантов герцога начал ухаживать за ней, быть может, с высочайшего соизволения. Этого было достаточно, чтобы она решилась покинуть Германию. Но осуществить это намерение было не так легко.
— Мама, я хочу уехать отсюда, — сказала она однажды матери, — я хочу расстаться с родиной.
— Когда ты так говоришь, — ответила г-жа фон Вангель, — я дрожу от страха; твои глаза напоминают мне твоего бедного отца. Хорошо, я останусь в стороне и не воспользуюсь своими материнскими правами, но не надейся, что я буду просить министров великого герцога о разрешении, необходимом для отъезда за границу.
Минна почувствовала себя очень несчастной. Успех, который ей завоевали большие голубые глаза и неизъяснимая прелесть всего ее облика, сразу испарился, как только при дворе стало известно, что ее взгляды несколько противоречат взглядам его высочества. Так прошло больше года; Минна уже не верила в возможность получить необходимое разрешение. У нее явилась мысль переодеться мужчиной и пробраться в Англию, где она рассчитывала прожить на деньги, вырученные от продажи бриллиантов.
Г-жа фон Вангель с ужасом заметила, что Минна старается при помощи каких-то подозрительных снадобий изменить цвет своей кожи. Вскоре за тем она узнала, что Минна заказала себе мужской костюм. Девушка стала замечать, что во время верховых прогулок она неизменно встречает кого-нибудь из жандармов его высочества; но она унаследовала от отца пылкое немецкое воображение, и ее фантастические затеи казались ей тем более притягательными, чем больше было препятствий к их осуществлению.
Сама того не подозревая, она снискала благосклонность графини Д., фаворитки великого герцога, женщины странной и романической. Однажды во время верховой прогулки в ее обществе Минна заметила жандарма, который следовал за ними на расстоянии. Раздосадованная этим, Минна открыла графине свое намерение бежать. Несколько часов спустя г-жа фон Вангель получила собственноручную записку от великого герцога, разрешавшую ей уехать на шесть месяцев в Баньер на воды. Это случилось в девять часов вечера; в десять часов обе дамы были в пути, и на следующий день, раньше чем министры герцога успели что-либо заподозрить, они уже переехали границу.
Г-жа фон Вангель и ее дочь прибыли в Париж в начале зимы 182* года. Минна имела головокружительный успех на всех дипломатических балах. Говорили, что члены немецкого посольства получили тайную инструкцию помешать тому, чтобы богатая добыча в несколько миллионов досталась какому-нибудь французскому соблазнителю. В Германии еще думают, что молодые парижане интересуются женщинами.
Несмотря на всю ее немецкую мечтательность, у Минны, которой уже исполнилось восемнадцать лет, обнаружились проблески здравого смысла. Она заметила, что не может подружиться ни с одной из знакомых ей француженок. Она восхищалась их необычайной обходительностью, но после шестинедельного знакомства оказывалась так же далека от дружбы с ними, как и в первые дни.
Удрученная этим, Минна решила, что в ее манере держаться есть нечто неприятное, нелюбезное, что-то такое, что претит французской изысканности. Никогда еще нравственное превосходство не соединялось с такой скромностью, как у Минны. Смелость и внезапность ее решений составляли очаровательный контраст с полным детской наивности прелестным выражением ее лица; оно и впоследствии не приобрело той серьезности, в которой сказывается рассудительность. Рассудительность, правда, никогда не была ее отличительной чертой.
Несмотря на учтивую неприступность его обитателей, Париж очень понравился Минне. У себя на родине она испытывала тягостное чувство оттого, что ей кланялись на улице и экипаж ее узнавали; в К. она считала сыщиками всех плохо одетых людей, снимавших перед ней шляпу; возможность сохранять инкогнито в республике, именуемой Парижем, восхищала эту странную натуру. Хотя чересчур немецкая душа Минны и жалела об отсутствии уюта, доставляемого кругом друзей, Минна убедилась, что в Париже каждый вечер при желании можно пойти на бал или посмотреть занимательный спектакль. Она разыскала дом, о котором часто рассказывал ей отец, живший там в 1814 году. Освободив этот дом от жильцов и сама поселившись в нем, фрейлейн фон Вангель перестала чувствовать себя чужой в Париже: все уголки нового жилища казались ей давно знакомыми.
Несмотря на то, что грудь графа фон Вангеля была увешана орденами и медалями, он в душе был философом-мечтателем вроде Декарта или Спинозы. Минна любила туманные рассуждения немецкой философии и благородный стоицизм Фихте, как нежное сердце любит воспоминания о прекрасном пейзаже. Самые непостижимые термины Канта напоминали ей лишь звук голоса ее отца, когда он их произносил. Какая философия не станет трогательной и даже понятной, если она имеет такого проводника! Минне удалось добиться от некоторых выдающихся ученых согласия прочитать у нее на дому курс философии только для нее и ее матери.
В этой жизни, посвященной в утренние часы научным занятиям, а вечерами — посольским балам, любовь ни разу не затронула сердце богатой наследницы; французы только занимали ее, но не трогали.
— Конечно, — говорила она матери, часто хвалившей их, — это самые любезные люди на свете. Я восхищаюсь их блестящим умом; их тонкая ирония постоянно удивляет и забавляет меня; но не кажутся ли они вам смешными и манерными, когда пытаются сделать вид, будто они взволнованы? Разве они способны на искреннее чувство?
