Джек Лондон - Лунная долина
Билл не ответил. Он пристально смотрел в огонь, явно что-то обдумывая.
— Ну, что такое? — спросила она, увидев, что он пришел к какому-то решению, и положила руку на руку мужа.
— Да я все прикидываю насчет нашего ранчо, — ответил он. — Они не плохи, эти игрушечные фермы. Как раз для иностранцев. А нам, американцам, нужен простор. Я хочу видеть холм и знать, что весь он мой, до самой вершины, что и другой его склон и вся земля до вершины соседнего холма — тоже мои, и что за этими холмами вдоль ручья спокойно пасутся мои кобылы, и рядом с ними пасутся или резвятся мои жеребята. Знаешь, разводить лошадей очень выгодно, особенно крупных рабочих лошадей, весом от тысячи восьмисот до двух тысяч фунтов, — на них большой спрос. За пару четырехлеток одинаковой масти в любое время получишь до семисот — восьмисот долларов. Хороший подножный корм — больше им в этом климате ничего не нужно, разве что какой-нибудь навес да немного сена на случай затяжной непогоды. Раньше мне это и в голову не приходило; но, признаться, чем больше я думаю о таком ранчо, тем больше наша затея мне нравится.
Саксон была в восторге! Вот и еще новые доводы в пользу ее плана! А особенно хорошо то, что они исходят от такого авторитета, как Билл. А главное: Билл и сам увлекся возможностью заняться сельским хозяйством.
— На казенном участке хватит места и для лошадей и для всего остального, — подбадривала она его.
— Конечно. Вокруг дома у нас будут грядки, фруктовые деревья, куры
— словом, все что нужно, как у португальцев; а кроме того, будет достаточно места и для пастбищ и для наших прогулок.
— Но разве жеребята не обойдутся нам слишком дорого, Билли?
— Нет, не обойдутся. На городских мостовых лошади очень скоро разбивают ноги. Вот из таких-то непригодных для города кобыл я и подберу себе племенных маток, — я знаю, как за это взяться. Их продают с аукциона; и потом они еще служат много лет — только по мостовой больше не могут ходить.
Наступило молчание. В угасающих отблесках костра оба старались представить себе свою будущую ферму.
— Как здесь тихо, верно? — наконец, очнулся Билл и посмотрел вокруг. — И темно, хоть глаз выколи. — Зябко вздрагивая, он застегнул куртку, подбросил сучьев в огонь. — А все-таки лучше нашего климата нет на всем свете. — Помню, — я еще малышом был, — мой отец всегда говорил, что климат в Калифорнии райский. Он как-то ездил на Восток, проторчал там лето и зиму и натерпелся. «Меня теперь туда ничем не заманишь», — говаривал он после.
— И моя мать считала, что нигде в мире нет такого климата. Воображаю, каким чудесным им все показалось здесь после перехода через пустыни и горы! Они называли Калифорнию страной молока и меда. Земля оказалась настолько плодородной, что, как говорил Кэди, достаточно ее поковырять — и она принесет богатый урожай.
— И тут сколько хочешь дичи, — добавил Билл. — Мистер Роберте — тот, который усыновил моего отца, — гонял скот от Сан-Хоакино до реки Колумбия. У него работало сорок человек, и они брали с собой только соль и порох: всю дорогу кормились дичью.
— Горы кишели оленями, а моя мать видела в окрестностях Санта-Росы целые стада лосей. Мы когда-нибудь отправимся туда. Билли. Я всегда мечтала об этом.
— Когда мой отец был еще молодым, у ручья Каш-Слоу, севернее Сакраменто, водились в зарослях медведи. Он частенько охотился на них. Если удавалось застигнуть их на открытом месте, отец и мексиканцы охотились верхами, набрасывая на них аркан, — ты ведь знаешь, как это делается. Он всегда говорил, что лошадь, которая не боится медведей, стоит в десять раз больше всякой другой. А пантеры! Наши отцы принимали их за пум, за рысей, за лисиц. Конечно, мы с тобой проберемся и в Санта-Росу. Может быть, земля на побережье нам не подойдет и придется продолжить наши странствия.
Тем временем костер погас, и Саксон кончила расчесывать и заплетать на ночь свои косы. Приготовления ко сну были несложны, и очень скоро они улеглись рядом под одеялом. Саксон закрыла глаза, но уснуть не могла. Никогда еще сон не был от нее так далек. Ей впервые приходилось ночевать под открытым небом, и сколько она ни старалась забыться в этой непривычной обстановке — все ее усилия были напрасны. К тому же она устала от долгой ходьбы, а песок, к ее удивлению, оказался вовсе не так мягок. Прошел час. Саксон убеждала себя, что Билл заснул, хотя чувствовала, что ему так же не спится, как и ей. Потрескивание тлеющего уголька заставило ее вздрогнуть. Билл тоже зашевелился.
— Билли, — шепнула она, — ты не спишь?
— Нет, — послышался тихий ответ. — Я все ледку и думаю: а ведь этот проклятый песок тверже, чем цементный пол. Мне-то все равно, но вот уж никогда не думал!
Оба улеглись поудобнее, но это не помогало, — их лодке оставалось по-прежнему мучительно жестким.
Вдруг где-то поблизости пронзительно резко затрещал кузнечик, и Саксон снова вздрогнула. Несколько минут она сдерживалась. Билл первым подал голос:
— Знаешь, что-то мне эта штука не нравится.
— Ты думаешь, не гремучая ли это змея? — спросила она, стараясь не выдать голосом своего волнения.
— Да, я как раз это и подумал.
— Я видела двух змей в витрине аптекарского магазина Баумана. Знаешь, Билл, у них ведь один зуб пустой, и когда они укусят, яд по дуплу стекает в ранку.
— Бр-р-р! — повел плечами Билл, но его шутливый тон показался ей не очень искренним. — Все говорят, это верная смерть, разве что ты второй Боско. Помнишь Боско?
— «Боско глотает змей живьем! Боско глотает змей живьем!» — отозвалась Саксон, подражая крику ярмарочного зазывалы.
— Не беспокойся: у змей Боско мешочки с ядом были предусмотрительно вырезаны, иначе у него бы ничего не вышло. И почему я никак не могу уснуть? Хоть бы эта проклятая трещотка замолчала. Интересно, змея это или не змея?
— Никакая не змея, — решила Саксон. — Все гремучие змеи давно уничтожены.
— А откуда же Боско достает своих? — вполне резонно заметил Билл.
— Ты-то почему не спишь?
— Наверно, оттого, что мне это все в диковинку, — отвечала она. — Ведь я же никогда не ночевала под открытым небом.
— Я тоже. До сих пор я думал, что это большое удовольствие. — Он повернулся на другой бок и тяжело вздохнул. — Но, по-моему, мы со временем привыкнем. Что могут другие, то сможем и мы, а ночевать под открытым небом приходится очень многим. Значит, все в порядке. Нам и здесь хорошо! Мы свободны и независимы, никому ничего не платим, сами себе хозяева…
Он внезапно замолк. Из кустов время от времени доносился какой-то шорох. Когда они пытались определить, откуда он, шорох почему-то затихал, но как только ими овладевала дремота, он столь же таинственно возобновлялся.
— Кажется, кто-то подползает к нам, — прошептала Саксон, теснее прижимаясь к Биллу.
— Во всяком случае, не дикий индеец, — попытался он ее утешить, — Это было все, что он мог придумать для ее успокоения; затем он притворно зевнул. — Чепуха! Чего нам бояться! А ты вспомни, что приходилось переживать первым пионерам!
Несколько минут спустя у Билла затряслись плечи, и Саксон поняла, что он смеется.
— Я вспомнил одну историю, которую частенько рассказывал отец, — пояснил он. — О старухе Сюзен Клегхорн, одной из орегонских пионерок. У нее было бельмо на глазу, и прозвали ее «Кривая Сюзен», но стрелок она была отличный, с нею никто не мог сравниться. Однажды, когда пионеры шли через прерии, на обоз напали индейцы. Пионеры живо поставили повозки в круг, люди и волы укрылись внутри круга. Это дало им возможность отразить нападение и убить много врагов. Индейцы ничего с ними не могли поделать, и тогда они придумали вот какую штуку: чтобы выманить белых на открытое место, они взяли двух девушек, захваченных из другой партии переселенцев, и начали пытать их. Проделывалось это у всех на виду, но на таком расстоянии, что пули не могли их достать. Индейцы рассчитывали, что белые не утерпят, выскочат из-за своих фургонов — и тут-то они их и прикончат.
Белые не знали, как быть: если они бросятся на выручку девушек, индейцы всех их перебьют, а затем нападут и на обоз. И все до одного погибнут. Что же делает старуха Сюзен? Она приволакивает откуда-то старое длинноствольное кентуккийское ружье, загоняет в него тройной заряд пороха, прицеливается в громадного индейца, особенно усердно хлопотавшего около девушек, и как бабахнет! Ее отбросило назад, и плечо у нее отнялось — она не владела им до самого Орегона, — но этого индейца уложила на месте. Он так и не узнал, откуда его стукнули.
Но я, собственно, не эту историю хотел рассказать. Старуха Сюзен весьма уважала Джона Ячменное Зерно. Она только и ждала случая, как бы нализаться, так что ее сыновьям, дочерям и старику вечно приходилось прятать его подальше.
— Кого прятать? — спросила Саксон.
— Джона Ячменное Зерно. Ах, да, ты, конечно, не знаешь! Это старинное название виски. Ладно. Вот в один прекрасный день вся семья собралась куда-то уйти, — это было в местности, называвшейся Бодега; они перебрались туда уже из Орегона. Сюзен уверяла, будто у нее ревматизм так разыгрался, что она шагу ступить не может, и осталась дома. Но ее родственники были тоже не дураки. В доме имелась большая бутыль виски, галлона на два. Они ничего не сказали Сюзен, а перед уходом велели одному из ее внуков влезть на высокое дерево во дворе за коровником и привязать бутыль на высоте шестидесяти футов над землей. Однако и это не помогло: когда они вечером вернулись домой, то нашли Сюзен в кухне на полу мертвецки пьяной.
