Эдит Уортон - Эпоха невинности
Открытие это вызвало отвратительный хохот демонов, поселившихся в душе Арчера; этот хохот сопровождал все его попытки участвовать в беседе с миссис Реджи и маленькой миссис Ньюланд насчет предстоящего бала Марты Вашингтон. А вечер все тек и тек, подобно бессмысленной реке, которая катит свои воды и не знает, как ей остановиться.
Наконец он увидел, как Оленская поднялась и стала прощаться. Он понял, что сейчас она уйдет, и попытался вспомнить, договорились ли они о чем-нибудь за обедом, но не смог воссоздать ни единого слова из их беседы.
Она направилась к Мэй, и все остальные тут же обступили их плотным кольцом. Кузины обменялись рукопожатиями; потом Мэй подалась вперед и поцеловала Эллен.
— Без сомнения, хозяйка дома гораздо красивее, — услышал Арчер тихую реплику Реджи Чиверса, адресованную юному мистеру Ньюланду, и вспомнил грубую остроту Бофорта о лишенной обаяния красоте Мэй.
Спустя мгновение он был в прихожей и набрасывал на плечи мадам Оленской ее накидку.
Хотя в голове его царил полный хаос, он твердо решил, что не скажет ничего, что может испугать или встревожить ее. Совершенно убежденный в том, что ничто на свете не сможет теперь увести его от достижения его цели, Арчер нашел в себе силы позволить событиям течь своим чередом. Но когда он последовал за Оленской в прихожую, он почувствовал непреодолимое желание остаться хотя бы на секунду с ней наедине у дверцы ее кареты.
— Ваша карета ждет вас? — спросил он; и в эту минуту миссис ван дер Лайден, которую облачали в ее царственные соболя, сказала мягко:
— Мы возьмем милую Эллен с собой.
Сердце Арчера судорожно забилось; мадам Оленская, придерживая накидку и веер одной рукой, протянула другую Арчеру.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания — мы скоро увидимся в Париже, — громко ответил он. Ему казалось, что он кричит.
— О-о, — произнесла она. — Если бы вы с Мэй смогли приехать…
Мистер ван дер Лайден подал ей руку, и Арчер повернулся, чтобы сделать то же самое для его жены. На минуту в темной глубине большого ландо мелькнул знакомый овал лица и блеснули ее глаза — карета тронулась с места, и видение исчезло.
Поднимаясь по ступеням, он столкнулся с уходящими Леффертсами. Лоуренс поймал его за рукав и слегка оттянул назад, пропуская жену вперед.
— Старина, окажи услугу: ты не будешь возражать, если я скажу Гертруде, что обедаю завтра вечером с тобой в клубе? Большое спасибо, приятель! Спокойной ночи.
— Не правда ли, все было прекрасно? — спросила Мэй, появившись на пороге библиотеки.
Арчер пришел в себя. Как только уехала последняя карета, он закрылся в библиотеке, надеясь, что жена, которая все еще была внизу, пройдет прямо к себе. Но она появилась перед ним, бледная и усталая, но все еще излучающая остаточную энергию перевозбужденного человека.
— Могу я войти и поговорить с тобой? — спросила она.
— Конечно, что ты спрашиваешь. Но ты, должно быть, очень хочешь спать…
— Нет, не хочу. Я бы хотела сесть рядом и поговорить с тобой немного.
— Отлично, — сказал он, придвигая ее кресло поближе к огню.
Она села, а он снова занял свое обычное место, и никто из них долго не начинал разговора. Наконец Арчер сдавленно начал:
— Раз ты не устала и намерена поговорить, я должен сказать тебе одну вещь. Я хотел это сделать тогда…
Она быстро посмотрела на него:
— Да, дорогой. Что-то касающееся тебя?
— Да. Ты говоришь, ты не устала. Но я — я устал. Страшно устал…
Тут же на лице ее отразилась нежная тревога.
— Я это давно заметила, Ньюланд! Тебя так дико перегружают на работе…
— Возможно. Во всяком случае, я хочу отдохнуть…
— Отдохнуть? Бросить юриспруденцию?
— Я хочу уехать — сейчас же. В долгое путешествие, как можно дальше… подальше от всего этого.
Он замолчал, осознав, что ему не удается говорить с равнодушием человека, который жаждет перемен, но слишком измученного, чтобы им радоваться. Как он ни старался, голос его вибрировал от нетерпения.
— Подальше от всего этого, — повторил он.
— Как можно дальше? Куда, к примеру?
— Не знаю. Скажем, в Индию. Или в Японию.
Она поднялась, и так как он сидел, склонив голову и уткнувшись подбородком в сцепленные руки, он не видел ее — лишь ощущал рядом ее тепло и запах ее духов.
— Так далеко? Но я боюсь, ты не сможешь, дорогой… — нерешительно сказала она. — Если только не возьмешь меня с собой. — Он молчал, и она продолжила голосом таким ровным и таким чистым, что каждый слог точно крохотным молоточком стучал ему в мозг. — И то если только позволят врачи… но боюсь, они не позволят. Видишь ли, Ньюланд, сегодня утром я удостоверилась в том, чего я так страстно и долго желала…
Он посмотрел на нее безумным взглядом, а она, зардевшись как роза, опустилась на колени и спрятала у него в коленях свое лицо.
— О моя дорогая, — с трудом выговорил он, прижимая ее к себе и гладя по волосам.
Рука его была холодна как лед.
Возникла долгая пауза, пока демоны внутри Арчера корчились от хохота. Наконец Мэй высвободилась из его рук и встала:
— Ты не догадывался?
— Я… да. То есть нет. То есть, конечно, я надеялся….
Они взглянули друг на друга и снова помолчали. Затем, отведя глаза, он спросил:
— Кто-нибудь… кроме меня… знает об этом?
— Только наши матери.
Она поколебалась, но потом добавила, при этом краска залила ее лицо до корней волос:
— То есть… еще Эллен. Я же говорила тебе, как долго мы говорили с ней тогда — и она была так мила со мной…
— Вот как, — сказал он, и сердце его остановилось.
Он чувствовал, что жена внимательно наблюдает за ним.
— Ты недоволен, что она узнала об этом раньше тебя, дорогой?
— Недоволен? Да почему? — Он изо всех сил пытался взять себя в руки. — Но ведь это было две недели назад, не так ли? Мне показалось, ты сказала, что удостоверилась в этом сегодня утром.
Она покраснела еще сильнее, но твердо встретила его взгляд.
— Да, в тот день это было еще не точно… Но я сказала ей, что уверена. Но ты же видишь, я была права! — воскликнула она. В ее голубых глазах сияли слезы — счастливые слезы победительницы.
Глава 16
Ньюланд Арчер сидел за письменным столом в своей библиотеке на Восточной Тридцать девятой улице.
Он только что вернулся с торжественного приема по случаю открытия новых галерей в Метрополитен-музее. Глядя на эти просторные помещения, которые были заполнены следами цивилизаций былых веков, где фешенебельные толпы сновали мимо сокровищ, занесенных в подробные каталоги кабинетными учеными, заржавевшая пружина его памяти, хранившаяся под прессом, внезапно резко распрямилась.
— А-а, раньше это была одна из комнат, где хранились древности Чеснолы, — услышал он, и внезапно все вокруг исчезло, и он, казалось, снова очутился на массивном кожаном диване у радиатора, а стройная фигурка в котиковой шубке уходила вдаль по анфиладам старого музея.
Это его видение разбудило в нем массу ассоциаций. Он сидел, глядя другим взглядом на библиотеку, которая вот уже больше тридцати лет была местом для его уединенных раздумий и всех семейных дружеских дискуссий.
В этой комнате происходила большая часть важных событий его жизни. Здесь его жена почти двадцать шесть лет назад призналась ему со смущением, которое вызвало бы улыбку у современных молодых женщин, что ждет ребенка. Здесь их старшего сына, Далласа, слишком слабого здоровьем, чтобы нести его в церковь посреди холодной зимы, крестил их старый друг, епископ Нью-Йоркский, величественный блестящий незаменимый епископ, краса и гордость всей епархии. Здесь Даллас впервые сказал «папа!» и, шатаясь и падая, пересек комнату, направляясь к нему, пока Мэй и няня смеялись за дверью. Здесь их второй ребенок, Мэри, так похожая на мать, объявила о своей помолвке с самым скучным и надежным из многочисленных сыновей Чиверсов, и здесь Арчер поцеловал ее сквозь свадебную вуаль перед тем, как молодые отправились на автомобиле в церковь Милости Господней, ибо в мире, в котором пошатнулись, уже казалось, все устои, «свадьба в церкви Милости Господней» все еще оставалась незыблемой традицией.
Здесь они с Мэй всегда вели беседы о детях — об учебе Далласа и его младшего брата Билла, о неизлечимом безразличии Мэри к стремлению «быть лучше всех», ее страсти к занятию спортом и филантропии. Говорили они и о смутной тяге детей к «искусству», что в конце концов привело любопытного непоседу Далласа на работу к подающему большие надежды нью-йоркскому архитектору.
Настали новые времена — юноши из хороших семей отвернулись от юриспруденции и бизнеса и пытались найти себя в других родах деятельности. Если они не погрузились в политику или муниципальные реформы, было весьма вероятно, что они займутся археологическими раскопками в Центральной Америке, или устройством ландшафтов, или, может быть, будут изучать историю архитектуры своей страны, восхищаясь георгианскими зданиями и протестуя против бессмысленного термина «колониальный стиль». Ни у кого теперь не было «колониальных» домов — разве что у миллионеров-бакалейщиков, обосновавшихся в пригородах.
