Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман
Так и случилось. Он тут же услышал и узнал голос Нэнси.
— Вам это покажется странным, но говорит Герман Бродер из книжного магазина на Канал-стрит.
— Да? Почему странным? Я сижу и думаю о вас. Просматриваю ваши книги и…
— Я полагал, что вы уже уехали к тете, — сказал Герман с дрожью в голосе, не зная, к чему приведут его слова.
— Нет, я уезжаю завтра.
— У меня сегодня какой-то безумный день… абсолютно невероятный! — сказал Герман. — Мы виделись утром, а мне кажется, что встреча произошла вчера или когда-то давно… Вы привезли меня по адресу, где было ограбление, и вдруг приехала женщина, хозяйка, с которой случился инфаркт. Ее увезли в больницу на — как это называется? — «скорой помощи». Ее дочь поехала вместе с ней. Воры украли лампочки, в квартире темно, я вышел из дому купить лампочки, и тут выяснилось, что у меня нет ключей. Разве это не безумие?
— Ничуть, — ответила Нэнси. — Люди болеют, и люди забывают ключи. Где вы находитесь?
— В кафетерии на Тремонт-авеню.
— Возле какой улицы?
Герман объяснил ей.
— Если вы не против, я приеду к вам.
— Зачем вам это?
— Да просто так. Потому что я сижу дома и мне скучно… Эта история с моей тетей совсем вывела меня из равновесия. В какую больницу увезли эту женщину?
— Этого я тоже не знаю.
— Ну, это нетрудно узнать. Обычно я беспомощна в том, что касается меня самой, но для других всегда могу найти выход. Хочу вам сказать, что я изучала юриспруденцию и должна была стать адвокатом. У меня бы это получилось, но под конец я потеряла интерес к профессии. Какое мне дело до бизнеса американских фирм и корпораций? Впрочем, недоучившийся адвокат — это тоже адвокат. Нужно просто позвонить в несколько больниц в Бронксе. Скорее всего, ее отвезли в какую-то больницу поблизости. У нее есть врач?
— Да, там был врач, но я не знаю его имени.
— Мы всё узнаем сегодня вечером. Я возьму машину и приеду к вам. Скажите мне еще раз название кафетерия.
Герман повторил название.
— Ждите меня. Когда вы рассказали мне сегодня о семье, которую обворовали, у меня было предчувствие, что я познакомлюсь с ними. Украли действительно все?
— Даже постельное белье.
— Может, привезти подушку и одеяло? У меня и правда всего в избытке.
— Нет, не нужно.
— Я все равно привезу постельные принадлежности. Когда-то я жила здесь с подругой, она вышла замуж и оставила мне все свои вещи. Я уже много раз собиралась их выбросить, но все руки не доходили. Ждите меня!
IIГерман прекрасно понимал, что ему не надо этого делать, но через пятнадцать минут после разговора с Нэнси Избель он снова позвонил Маше. И тут же услышал Машин голос. По тому, как Маша произнесла одно только слово «алло!», Герман сразу понял, что Шифры-Пуи больше нет. В Машином голосе слышался угасший интерес к реальности — полная противоположность тому драматизму, с которым она всегда говорила о самых простых вещах. Он спросил, снова как будто не по своей воле:
— Как там мама?
— Нет больше мамы, — ответила Маша.
Оба замолчали. Потом Маша спросила:
— Где ты? Я думала, ты будешь ждать меня дома.
— Боже мой! Когда это произошло?
— Недавно. Она не доехала до больницы. Ее последние слова были: «Где Герман?».
Они вновь замолчали. Потом Маша снова спросила:
— Где ты? Возвращайся скорее!
— Один знакомый пообещал привезти постельное белье, — проговорил Герман, удивленный и испуганный собственными словами.
— Что еще за белье? Иди домой!
— Хорошо, Маша.
Герман вышел из кафетерия, забыв отдать кассиру чек. Тот закричал вслед и рванулся догонять его. Герман бросил ему чек.
По дороге к Маше Герман понял, что поступил отвратительно. Нэнси Избель приедет в кафетерий и не найдет его, но сейчас Герман не мог оставить Машу одну. «И так все вкривь и вкось, — говорил он себе. — У меня гениально получается сводить с ума себя и окружающих».
Ночь была теплой, но Герман замерз. «Вот так умирают? — удивлялся кто-то внутри него. — Так просто и обыденно?» Германа трясло, он даже поднял воротник. Когда он дошел до переулка, его охватил страх. Ему было страшно подниматься по лестнице.
Герман рассчитывал застать у Маши соседей, но сквозь открытую дверь он увидел, что в квартире никого нет. Свет по-прежнему не горел. Герман вошел на кухню и увидел Машин силуэт. Герман подошел к ней, они молча стояли рядом.
— Я спустился купить лампочек, — сказал Герман, — но забыл ключ…
— Закрой дверь. Сейчас мне не нужны гости, — почти прошептала Маша.
Герман закрыл дверь с неловким ощущением того, что однажды он уже это переживал. Но когда? Во сне? В своих фантазиях? «Да, скорее всего, мне это снилась сегодня ночью», — решил он. Герман взял Машу за руку, рука была холодной.
— Может, у тебя есть свечи? — спросил он.
— Зачем? Нет, не надо.
Герман повел ее к себе в комнату, и она пошла за ним. Там было немного светлее, чем в других местах. Он уселся на стул, а Маша присела на краешек кровати. Герман спросил:
— Кто-нибудь уже знает?
— Кто? Никто не знает.
— Позвонить раввину?
Маша не ответила. Герман подумал было, что в своей скорби она пропустила его слова мимо ушей, но вдруг она сказала:
— Герман, я этого не вынесу!
— С такими делами связаны формальности, да и деньги нужны.
— Да, я знаю.
— Где раввин? Еще в санатории?
— Я оставила его там, но ему нужно было куда-то лететь, уже не помню куда.
— Попробую позвонить ему домой. У тебя есть спички?
— Где моя сумка?
— Если ты принесла ее домой, я ее найду.
Герман встал и пошел искать Машину сумку. Он передвигался на ощупь, как слепой, искал на столе, на стульях в кухне, хотел пойти в спальню, но испугался. Может быть, Маша оставила сумку в больнице? Герман вернулся к Маше.
— Не могу найти твою сумку.
— Она где-то здесь, я доставала из нее сигареты.
— Я позвоню раввину. Мне нужна спичка или свеча.
— Подожди!
Маша встала. Оба принялись шарить в темноте. Упал стул, и Маша поставила его обратно. Глаза Германа стали привыкать к потемкам. Он вошел в ванную и по привычке нажал на выключатель. Стало светло, он увидел Машину сумку на крышке бельевой корзины. Видимо, воры забыли выкрутить лампочку на аптечном шкафчике.
Герман взял Машину сумку, удивленный ее тяжестью, и уже издали прокричал, что в ванной светло и что он нашел сумку. Он посмотрел на себя в зеркало. Бледное лицо, впалые щеки, густо поросшие щетиной. Воротник пропотел и измялся. Герман взглянул на часы, но он забыл их завести, и они остановились несколько часов назад.
Маша подошла к открытой двери. Бледная, изменившаяся в лице, с взлохмаченными волосами, она часто моргала. Герман подал ей сумку. Он почему-то стеснялся ее и разговаривал несколько отстраненно, как религиозный еврей, которому запрещено смотреть на женщин.
— Надо выкрутить эту лампу и ввернуть ее рядом с телефоном, — сказал Герман.
— Зачем?
И Маша пошла обратно.
На сей раз Герман аккуратно выкрутил лампочку, прижал ее к груди и пошел осторожно, чтобы не испортить во второй раз. Он испытывал чувство благодарности к Маше за то, что она не кричит, не плачет, не бьется в истерике. Герман ввернул лампочку в торшер у телефона и на мгновенье почувствовал удовлетворение, когда свет снова загорелся. Он позвонил раввину, ответила женщина:
— Рабби Лемперт только что улетел в Калифорнию.
— Может быть, вы знаете, когда он вернется?
— Не раньше чем через неделю.
Герман прекрасно понял, что это для него значит. Раввин мог бы взять на себя все хлопоты и, возможно, освободить Машу от расходов. У самого Германа было с собой каких-то шесть долларов. Немного помедлив, Герман сказал:
— Не могли бы вы дать мне его адрес?
Женщина категорично ответила:
— Нет, не могу.
Герман погасил лампу, сам не зная, зачем он это делает, и вернулся в комнату. Там сидела Маша с сумкой на коленях.
— Раввин улетел в Калифорнию.
— Да? Ну тогда…
— С чего начать? — спросил Герман и у Маши, и у себя самого.
Маша когда-то упоминала, что ни мама, ни она сама не принадлежат ни к какой общине или конгрегации, предоставляющей своим членам места на кладбище. Значит, придется платить: за место и за памятник. Герману надо будет идти в общину, выпрашивать скидку, брать деньги в долг, искать поручителей. Но здесь его никто не знает. И какой адрес указывать? Герман позавидовал Шифре-Пуе: она уже освободилась от всех проблем.
Герман сидел, погруженный в полную темноту, и внешнюю, и внутреннюю. Теперь он пенял на Машу за то, что она вернулась к нему именно сейчас. Она была в сговоре с его судьбой, умным шахматистом, поставившим Герману мат… Герман снова подумал о животных. Их жизнь лишена сложностей, умирая, они никого не обременяют. Гомо сапиенс, якобы венец творения, все превращает в одну большую проблему — жизнь, смерть, любовь. Постоянно приумножает боль и страдания.
