Лао Шэ - Сказители
Решение было принято, но на душе у него скребли кошки. Баоцин считал себя виноватым перед Сюлянь и малышкой. Однако никто из них обид не высказывал.
Когда ребенку исполнился месяц, Сюлянь вновь вышла на подмостки.
Перед выходом на сцену она спросила отца:
– Папа, а что мне надеть?
– Что красиво, то и надень, – сказал он. Она снова стала актрисой его труппы, и он был этому несказанно рад.
– Па... – она собиралась еще что-то сказать, но осеклась.
– Что такое? – спросил Баоцин.
– Странное дело. Я в самом деле не знаю, что на себя надеть. Хотела стать школьницей, а в результате родила незаконного ребенка. Хотела убежать от исполнения сказов, так, наоборот, вернулась. Интересно, верно? – Она не улыбалась, в глазах стояли слезы.
Баоцин сразу и не сообразил, что ответить, и лишь потом произнес:
– Ты просто думай о том, что мне помогаешь.
Сюлянь оделась очень скромно и лишь слегка припудрила лицо. Готовясь к выходу, она сказала про себя: «Надену одежду попроще, чтобы похоронить прошлое».
Горячо поцеловав ребенка, она спустилась в зал. Выйдя на сцену, Сюлянь решила исполнить грустный и трогательный сказ о трагической любви.
Она сильно ударила в барабан. Затем зазвучала тихая, с переливами мелодия. Сюлянь не смотрела в зал, взгляд ее был направлен в самый центр барабана. Ей хотелось излить в сказе всю свою душу. Только так она могла помочь отцу и завоевать право на свое дальнейшее существование.
Сюлянь пела, и голова ее опускалась все ниже и ниже. Сюжет трагедии как бы напоминал ей собственную судьбу, но она не хотела, чтобы слушатели увидели в ее глазах слезы.
Закончив сказ, она подняла голову и спокойно посмотрела в зал, будто спрашивая: «Хорошо, как вы теперь ко мне относитесь?» Она поклонилась, повернулась и медленно ушла за кулисы.
Долго гремели бурные аплодисменты. Зрители были ею просто заворожены. Голос Сюлянь приобрел новые краски, сама она стала еще краше, однако на лице лежала печать глубокой печали. Она была еще совсем молода, но уже успела сполна испробовать горькие плоды жизненных невзгод.
Стремительно пролетели пять месяцев, а у ребенка Сюлянь еще не было имени. Баоцин ежедневно внимательно всматривался в личико внучки, лелея надежду, что она и в самом деле не будет похожа на отца, это было бы ужасно. Как же ее назвать? Можно дать фамилию Чжан, а можно и Фан, однако обе они не подходили, Баоцин ненавидел фамилию Чжан, потому что ее носил отец ребенка. А Фан опять же не настоящая фамилия Сюлянь, она ведь приемная дочь. В результате все называли ребенка просто «дочка Сюлянь».
Тетушка никогда не занималась девочкой. Она считала, что может любить лишь своего внука Сяо Бао. Она уже сделала уступку Баоцину и относилась к Сюлянь вполне сносно. Этого было достаточно.
Баоцин только теперь понял, почему Сюлянь хотела, чтобы он любил ее ребенка вдвойне. Вместе с тем он знал, что, если кто-нибудь в доме заметит, что он пристрастен, может произойти грандиознейший скандал. Ребенок был незаконным и мог воспитываться только как незаконный.
– Я все понимаю, – сказала Сюлянь, когда Баоцин объявил ей, что не может проявить особой заботы о ребенке. – У меня в душе тоже все перепуталось. Иногда я люблю ее до безумия, а иногда злюсь, что не могу выбросить в окошко.
Спустя месяц в поисках работы вернулась Циньчжу. Ее муж промотал все состояние, и теперь они собирались разводиться.
Развод – ей на него наплевать. Она покачала головой, посмеялась, повыпячивала высокую грудь.
– Я люблю исполнять сказы, – шумела она, – потому я и вернулась!
Циньчжу очень завидовала Сюлянь.
– Тебе здорово повезло, золотко, – она стояла на коленях на полу, теребя розовый пальчик на ноге ребенка. – Я вот не могу родить. А у тебя все же есть ребенок. Иметь собственного ребенка во сто крат лучше, чем обладать всеми богатствами мира.
Сюлянь кивнула головой. Она не знала, горевать ей или радоваться. Хотелось и плакать, и смеяться. Она только крепко обняла ребенка и благодарно улыбалась.
Закончилась война сопротивления, длившаяся восемь лет. Япония капитулировала. К этому времени дочь Сюлянь уже научилась ходить. Жители Чунцина всю ночь напролет бурно праздновали окончание войны. Даже профессора университета и государственные служащие, всегда жившие впроголодь, и те приняли участие в празднествах. Отовсюду доносились возгласы «Да здравствует Китай!». Ко всеобщему ликованию присоединились и раненные на войне солдаты, у которых не было ничего, кроме рваной одежды и пустого желудка. Офицеры поверх цивильной одежды нацепили военную форму, натерли до блеска свои награды и гордо вышагивали по улицам. В действительности же некоторые из них даже и близко к фронту не были.
Простые жители города как-то растерялись, не зная, как поступить. Восемь лет войны они жили впроголодь. Теперь победа, а откуда взять денег хотя бы на бокал вина, чтобы отпраздновать такое событие? Лишь на пустое выкрикивание лозунгов не нужно было денег, вот они и драли глотку, примыкая то к одной группе демонстрантов, то к другой.
Баоцин остался дома, ему не хотелось шагать вместе с теми, кто праздновал победу. Он сидел, опустив голову, и вспоминал все» что произошло с ним за эти восемь лет. Потерял самого дорогого брата; любимая дочь была опозорена бандитом, и теперь у нее ребенок; лучший друг оказался в тюрьме. В Поднебесной наступил мир, выпустят ли теперь Мэй Ляна?
Баоцин вздохнул и улыбнулся. Жизнь продолжается. Скоро можно будет жить так же, как и до войны: из Бэйпина в Нанкин, в общем, куда хочется, туда и едешь, где хотят слушать сказы, туда и направляешься. Да, снова в путь. Актер может зарабатывать деньги. Цветут ли цветы или опадают – неважно, ты знай свое дело и пой. Будь то мир или война, продавай свое искусство, будут и заработанные деньги. Актеры, в общем, тоже могут жить в полном достатке.
Дел впереди было очень много. Хотел организовать общество сказителей – не получилось, школы для будущих сказителей нет и в помине. Все же наступит такой день, когда всем этим нужно будет хорошенько заняться.
Спустя несколько дней семья Фан начала собирать вещи. Баоцин отправился покупать билеты на пароход. За одну ночь цены на них резко подскочили, сразу появились спекулянты. При отъезде в Чунцин наблюдалась аналогичная картина. Баоцин потратил целый день на вручение подарков, мольбы, торговлю со спекулянтами и наконец, истратив чуть ли не все наличные деньги, достал несколько палубных мест. Пароход уходил через два дня.
Баоцин помолодел, он вновь ощутил прилив энергии и сил. Жизнь переходила на мирные рельсы. От возбуждения он не мог усидеть на месте, не мог заснуть. В обратный путь по реке он вез примерно столько же вещей, что и сюда, не больше. Самыми ценным! были трехструнка и барабан. Только членов семьи стало больше. Он потерял любимого брата, но появились внук и внучка, да еще Сяо Лю.
С переполненным радостью сердцем он вспомнил своих коллег, которым повезло не так, как ему. Например, семья Тан. Он ходил к ним, спрашивал, готовы ли они отправиться вместе с ним. Вообще-то ходить, может, к ним и не стоило, но они все-таки были коллегами, и оставлять их во временной столице без денег было бы слишком жестоко. Но когда Баоцин стал их звать с собой, Тан Сые покачал головой. Он предпочел остаться. Опиум в Чунцине упал в цене, Циньчжу и без пения могла заработать большие деньги и содержать обоих стариков.
Глава 28
За день до отплытия Баоцин отправился попрощаться с братом. Рано утром он добрался до Наньвэньцюаня, поднялся на гору, пришел на могилу Тюфяка и долго рыдал, и причитал в безутешном горе. На душе у него стало немного легче. Будто слезы смыли тяготы и горести этих долгих восьми лет.
Самой большой его болью была Сюлянь. Брат любил и опекал ее, как родной отец. Если бы он дожил до сегодняшнего дня, разве попала бы она в такую переделку и натерпелась бы столько позора! Могила брата находилась на склоне горы, сплошь поросшей зеленой травой. Баоцин встал перед могилой на колени, чувствуя, что нужно попросить у брата прощения за то, что не углядел за дочерью. Выговорив все, что было у него на душе, он попросил Тюфяка простить его, попросил его охранять в семье мир и покой. Он сжег бумажные жертвоприношения и возвратился в Чунцин.
