Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед
Брайди сел против меня и склонил над тарелкой розовую лысину.
– Ну, Брайди, какие новости?
– У меня действительно есть некоторые новости, – ответил он. – Однако дело терпит.
– Скажи сейчас.
Он сделал гримасу – в том смысле, что, мол, нельзя же при слугах, – и тут же спросил:
– Как продвигается картина, Чарльз?
– Какая картина?
– Ну, та, что там сейчас у вас на стапелях.
– Я начал набрасывать портрет Джулии, но сегодня свет очень переменчив.
– Портрет Джулии? Мне казалось, вы ее уже писали. Я полагаю, это совсем не то, что архитектура. И видимо, гораздо труднее.
Его беседа всегда изобиловала долгими паузами, во время которых сознание его казалось застывшим, но в конце концов он, изумляя отвлекшегося собеседника, неизменно возвращался к тому, на чем остановился. Вот и теперь, по прошествии не менее чем минуты, он произнес:
– Мир полон самых различных предметов.
– Несомненно, Брайди.
– Если бы я был художником, – продолжал он, – я бы всякий раз избирал совершенно новый предмет. Но обязательно что-нибудь динамичное, как… – И снова пауза. Что сейчас последует, гадал я. Летучий Голландец? Кавалерийская атака? Хенлейская регата? – …как Макбет, – неожиданно докончил он. – Было что-то нелепое в мысли о Брайди как о художнике-жанристе или баталисте. В нем вообще было немало абсурдного, и одновременно в его позиции стороннего лица, человека без возраста было какое-то достоинство; он был еще полудитя и уже почти старец, сегодняшняя жизнь даже и не теплилась в нем; он был прямолинеен и непробиваем и совершенно равнодушен к миру, и это внушало даже уважение. Мы много смеялись над ним, но он никогда не был до конца смешон; временами он оказывался грозен.
Мы сидели и обсуждали положение в Центральной Европе, как вдруг, пресекая эту бесплодную тему, Брайди спросил:
– Где мамины драгоценности?
– Вот это было мамино, – ответила Джулия. – И вот это. Мы с Корделией получили все ее собственные вещи. А фамильные драгоценности лежат в банке.
– Я давно их не видел – по-моему, всех мне не показывали никогда. Что там есть? Помнится, мне говорили, что там какие-то знаменитые рубины?
– Да, ожерелье. Мама его часто носила, неужели ты не помнишь? И жемчуга, они всегда были у нее. А многие вещи оставались в банке из года в год. Там, я помню, есть какие-то ужасные бриллиантовые подвески и викторианское бриллиантовое колье, которое сейчас никто не наденет. А что?
– Мне бы хотелось как-нибудь посмотреть на них.
– Послушай, папа не собирается их закладывать? Неужели он опять в долгах?
– Нет-нет, ничего похожего.
Брайди ел много и не торопясь. Мы с Джулией смотрели на него при свете свечей. Наконец он проговорил:
– Будь я Рекс… – Он был полон подобных допущений: «Будь я епископ Вестминстерский», «Будь я главой железнодорожной компании «Большая Западная», «Будь я актрисой», словно он лишь по совершенной случайности не является ни тем, ни другим, ни третьим и может еще в одно прекрасное утро проснуться в своем истинном обличье. – Будь я Рекс, я бы жил среди своих избирателей.
– Рекс говорит, что, живя вдали отсюда, экономит себе четыре рабочих дня в неделю.
– Жаль, что его сегодня здесь нет. Я должен сделать одно сообщение.
– Брайди, не будь таким таинственным. Скорей скажи, в чем дело.
Он снова сделал гримасу «не при слугах».
Позже, когда на столе появился портвейн и мы остались втроем, Джулия сказала:
– Я и не подумаю уйти, пока не услышу твоего сообщения.
– Ну хорошо, – проговорил Брайди, откинувшись на спинку стула и пристально разглядывая свой стакан с вином. – Не далее как в понедельник вы бы все равно прочли об этом черным по белому в газетах. Я собираюсь жениться. Надеюсь, тебя это радует.
– Брайди! Как… как чудесно! На ком же?
– Ты не знаешь.
– Она хорошенькая?
– Я думаю, хорошенькой ее едва ли можно назвать. Приятная – вот, пожалуй, подходящее слово. Она крупная женщина.
– Толстая?
– Нет, крупная. Фамилия ее Маспрэтт, миссис Маспрэтт, зовут Берил. Я знаком с нею долгое время, но до прошлого года у нее был муж; теперь она овдовела. Что тут смешного?
– Прости, Брайди. Совершенно ничего. Просто все так неожиданно. Она… она твоих лет?
– Да, я думаю, примерно моих. У нее трое детей, старший мальчик в этом году поступил в Эмплфорт. Они живут в довольно стесненных обстоятельствах.
– Но, Брайди, где ты ее нашел?
– Ее покойный муж, адмирал Маспрэтт, собирал спичечные коробки, – с бесподобной серьезностью ответил он.
Джулия затрепетала от еле сдерживаемого смеха, потом, овладев собой, спросила:
– Но ты женишься не ради ее спичечных коробков?
– Нет-нет, вся коллекция передана в собственность Фалмутской городской библиотеки. Я испытываю к этой женщине самое сердечное расположение. Несмотря на все жизненные трудности, она неизменно сохраняет бодрость духа, любит театр. Она связана с Католической гильдией актеров-любителей.
– А папа знает?
– Я получил от него сегодня письмо, где он выражает свое одобрение. Он давно склонял меня к женитьбе.
В эту минуту нам с Джулией одновременно пришло в голову, что мы напрасно дали волю удивлению и любопытству; и мы оба стали поздравлять его с сердечностью, в которой почти отсутствовала шутливость.
– Благодарю, – ответил он. – Благодарю вас. Я считаю себя счастливцем.
– Но когда мы с ней познакомимся? Право, ты мог бы привезти ее с собой.
Брайди не ответил; он сидел, попивая портвейн и мечтательно глядя перед собою.
– Брайди, – сказала Джулия, – хитрый старый крот, ну почему ты ее не привез, скажи на милость?
– О, это никак нельзя, знаете ли.
– Да почему же? Я умираю от нетерпения скорее с ней познакомиться. Давай позвоним ей сейчас и пригласим приехать. Она сочтет нас очень странными людьми, если мы в такое время оставим ее одну.
– У нее дети, – сказал Брайдсхед. – К тому же вы ведь и есть странные люди, верно?
– О чем это ты?
Брайдсхед поднял голову и, важно глядя прямо в глаза своей сестре, спокойно продолжал, словно речь шла все о том же, что и раньше:
– Я не могу пригласить ее сюда при данных обстоятельствах. Это неприлично. В конце концов, я здесь только жилец. В настоящее время это, если угодно, дом Рекса. И то, что здесь происходит, его дело. Но привезти сюда Берил я не могу.
– Я не понимаю тебя, – довольно резко сказала Джулия. Я поглядел на нее; от ее веселой шутливости не осталось и следа; она казалась встревоженной, почти испуганной. – Само собой разумеется, что Рекс и я хотим ее здесь видеть.
– Да-да, конечно, я не сомневаюсь. Затруднение совсем в другом. – Он допил вино, снова наполнил свой стакан и пододвинул графин ко мне. – Видишь ли, Берил – женщина строгих католических правил, которые у нее подкрепляются еще предрассудками, свойственными среднему классу. Я не могу привезти ее сюда. Для меня не имеет значения, что ты считаешь для себя предпочтительным – жить в грехе с Рексом, или Чарльзом, или с обоими. Я никогда не вдавался в подробности вашего menage, но Берил ни при каких обстоятельствах не согласится быть твоей гостьей.
Джулия встала.
– Ты, надутый осел… – начала она, замолчала и бросилась к двери.
Сначала я подумал, что ее душит смех, но, открывая перед ней дверь, вдруг с ужасом увидел в глазах у нее слезы. Как я должен был поступить? Она выскользнула из комнаты, даже не взглянув в мою сторону.
– На основании моих слов может создаться впечатление, – как ни в чем не бывало продолжил Брайдсхед, – будто это брак по расчету. Не могу говорить за Берил; моя материальная обеспеченность, несомненно, оказала на нее некоторое влияние. Она сама мне в этом призналась. Однако с моей стороны, я хочу подчеркнуть, наличествует самая страстная привязанность.
– Брайди, как вы могли так оскорбить Джулию?
– Я не сказал ничего такого, против чего она могла бы возразить. Я просто констатировал хорошо известный ей факт.
В библиотеке ее не было; я поднялся к ней в комнату, но и там было пусто. Я подождал у ее заставленного туалетного стола, думая, что, может быть, она сейчас войдет. И вдруг в открытом окне в полосе света, тянувшейся через террасу и дальше в сумерки, к фонтану, который во всех случаях жизни притягивал нас, даря прохладу и успокоение, мелькнуло на сером камне белое платье. Было уже почти темно. Я нашел ее в самом затененном углу, на деревянной скамье, обнесенной буксовой стеной, вплотную подступавшей к бассейну. Я обнял ее, и она прижалась лицом к моему сердцу.
– Тебе не холодно здесь?
Она не ответила, только прильнула плотнее; плечи ее вздрагивали.
– Родная, ну что ты? Почему ты так приняла это к сердцу? Разве важно, что говорит этот олух царя небесного?
– Я не приняла, это не важно. Просто от неожиданности. Не смейся надо мною.
За два с лишним года нашей любви, которые казались целой жизнью, я впервые видел ее такой расстроенной и впервые был бессилен ее утешить.
