Готфрид Келлер - Мартин Заландер
— Упор в вопросе сделан на слове «рискнуть», которое ты употребил: не рискнуть ли на расширение! — продолжал Арнольд, — Мы подошли вплотную к границе, где такие слова вполне уместны, сиречь чтобы достичь большего, надобно поставить на карту часть нажитого, а то и вообще всё. Что до меня лично, за океаном я, признаться, не раз в тихие минуты размышлял о том, в какой, собственно, мере мы рассчитываем развивать свое дело. Вправду ли хотим стать маленькими набобами, которым должно либо изменить свою жизнь, либо опасливо зарыть в землю мамону, далеко превосходящую их потребности, и которые в обоих случаях сами себе смешны? К тому же ты политик и демократ, а я — любитель истории и юрист; стало быть, нам обоим больше приличествует сохранить скромность обывательских условий и привычек, как ты образцово поступал до сих пор. Прости, таково мое ощущение! Я испытываю также некоторую тоску по моим книгам и при резком росте фирмы буду проводить со сводкой курсов в руке и на бирже больше времени, чем хотелось бы!
— Ты лишь высказываешь мысли, какие возникали и у меня! Но этот вопрос я задал в связи с будущим нашей страны. Боюсь, недалеко то время, когда законодательство более твердой рукой возьмется за капиталы, вот я и подумал, что, наверное, неплохо бы инвестировать поэнергичнее, но конечно же при том не обнищать.
Арнольд рассмеялся:
— Не моя это позиция, мне не хочется делать деньги для будущих предприятий, которые я не могу одобрить. Я скорее намерен, покуда возможно, бороться с произволом; коли он одержит верх, что ж, я спокойно подчинюсь, однако в таком случае мне совершенно безразлично, сколько у нас заберут — два миллиона или десять.
— Ах, да что ж сразу-то говорить «заберут», — слегка раздраженно воскликнул отец, — тут все по-честному! Но поверь, требования о необходимости посыплются градом, так что еще порадуешься, коли не останешься без крепких башмаков!
— Ну, град рано или поздно кончится! Вспомни, отец, начало нашего века, когда, добившись Гельветики,[25] наша родина была перевернута вверх тормашками и стонала под пятою Первого консула Франции.[26] В ту пору священники сообщали, что в их приходах многие люди устали от жизни и мечтали о смерти! Сейчас, восемьдесят лет спустя, мы, простые люди этой страны, свободны как птицы небесные, хотя, пожалуй, и не свободны от страстей: мы вот сидим здесь в одном из домов исчезнувшей аристократии и совещаемся, хотим ли разбогатеть еще больше или нет! Но мне не страшно ни с большими деньгами, ни без оных!
Старый Заландер блестящими глазами посмотрел на молодого и схватил его руку.
— Так давай же, — растроганно, тихим голосом произнес он, будто заговорщик, — давай в этот час обещаем, что никогда не оставим свою страну и народ, какие бы решения они ни принимали.
— Такое обещание я дать согласен! — отвечал сын, пожимая отцову руку. — Учитывая форс-мажор!
— Что ты имеешь в виду?
— В данном случае, например, полную дегенерацию!
— Ничего себе reservatio mentalis![27]
— Ну, тогда, стало быть, без оговорок! Ведь все так или иначе будет chez nous comme partout!
— Быть посему! — заключил Мартин Заландер, отпустив руку Арнольда, и добавил: — А что до фирмы, оставим все покамест по — старому!
После этого странного разговора, в ходе коего двое мужчин проявили себя коренным образом различно и все же коренным образом сходно, речь зашла о Луи Вольвенде, и они обсудили, как поступить с привезенным Арнольдом протоколом. Оба пришли к выводу, что уже за давностью лет не станут ожидать от него пользы для фирмы, однако решили по секрету навести справки, не найдется ли обязательств перед третьими лицами, которые позволят открыть уголовное дело. До поры до времени надобно подготовить немецкий перевод, дабы в случае чего посредством простого его предъявления всегда иметь возможность выдворить Вольвенда из страны. Между тем общение с ним надобно полностью прекратить. Арнольду очень хотелось выдворить его прямо сейчас; отец же полагал, что лучше выждать, он жалел женщин, коих считал невинными жертвами. В глубине души ему хотелось пощадить и самого Вольвенда, ведь хотя грешник был и недостижим для наказания, огласка упомянутого протокола окончательно отправит его в ряды явных преступников. А ведь он как-никак старейший спутник заландеровской юности и в прошлом близкий друг.
Едва отец с сыном закончили и эту тему и собрались каждый заняться своими делами, как в дверь постучали и вошел злосчастный Луи Вольвенд об руку с красавицей Миррой.
— Прости, старина, — воскликнул он, что мы вторгаемся к тебе без предупреждения! Я гулял со свояченицей по городу и вдруг услышал, что твой сын воротился. И когда мы оказались возле этого дома, я и скажи, давай-ка зайдем на минутку, тебе тоже не возбраняется приветствовать новоприбывшего! С приездом вас, господин Арнольд, ведь так вас зовут?
Отец и сын стояли как громом пораженные. Протянутой руки ни тот ни другой не пожали, однако не знали, что сказать, и ни тому ни другому не хватало духу резко и твердо выпроводить этого человека, который явился в обществе столь трогательно красивой женщины. В конце концов Мартин Заландер овладел собой, отвел старого приятеля в сторонку и тихо сказал:
— Извините, господин Вольвенд, но сейчас нам никак невозможно с вами говорить. Как вы понимаете, у нас очень срочные дела!
— «С вами»? — удивленно пробормотал Вольвенд, делая еще один шаг в сторону. — Что это означает?
— О, ничего особенного! — отозвался Мартин, смущенный и до странности раздосадованный, что сей злой дух представил взорам сына опасную особу. — Обстоятельства порой меняются; подходящее объяснение наверное найдется, однако сегодня, как я уже сказал, мы просим нас извинить — неотложные дела!
Более резких слов он сказать не сумел, потому что Мирра, на которую он разок скосил глаза, вновь пробудила в нем искреннее сочувствие. В замешательстве он, вместе с Вольвендом расхаживая туда-сюда вдоль стены, ронял свои неловкие слова, а Вольвенд упорно шагал рядом, молчаливый, с недобрым взглядом, посматривал на молодых людей и не осмеливался уйти, не зная, как распрощаться.
Мирра поначалу стояла одна, покинутая, растерянная, в конце концов дрожащая, меж тем как Арнольд, застигнутый врасплох, не сводил с нее глаз. Потом он любезно предложил ей стул и сам тоже сел.
— Вы из Венгрии, сударыня? — спросил он с невольным участием, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Она опять вздрогнула, посмотрела на него и, преисполнившись доверия, отвечала:
— Да, верно, из Венгрии, из королевства! Но зять Вольвенд-Главиц сказал неправду, не сейчас на улице, а еще вчера вечером он узнал, что вы приехали, сударь. Но вы извините, он просто забыл! — И как давно вы здесь живете?
— Я думаю, два года или один, прошу прощения, я точно не знаю!
— Как вам нравится в Швейцарии? — несколько озадаченно продолжал Арнольд, присматриваясь к ней.
Мирра это почувствовала, с ресниц закапали слезинки, и она прошептала:
— Мне нигде не нравится! Я только красивая, но не очень смышленая, так говорил покойный отец, а господин Вольвенд-Главиц говорит, я дурочка, но замужем поправлюсь! Я не понимаю и не верю, пока не увижу!
Все это она сказала, несмотря на смущение, доверительными словами, как сверстница сверстнику, будто запутанная и чрезвычайно затруднительная ситуация вывела ее куда надобно. Арнольд с все большим удивлением пристально смотрел на прелестное существо и только теперь углядел под влажной завесой слез безумный огонек.
В этот миг Вольвенд, который все еще неловко вышагивал обок Заландера, бросил взгляд в их сторону и заметил, как ему показалось, скорую доверительность молодых людей. Очевидно, он счел, что добыча крепко попалась на крючок, но решил, что лучше сейчас оборвать леску, чтобы успешно использовать удочку в более удобное время. Он внезапно оставил старшего Заландера, сделал два шага, остановился позади Миррина стула и положил ладонь ей на плечо.
— Не будем более мешать господам, — воскликнул он, — идем, свояченица Мирра, пора и честь знать!
С этими словами он подхватил под руку испуганно вскочившую барышню и, громко прощаясь и махая солидной меховой шапкою, исчез вместе с прекрасным видением за дверью, так же быстро, как появился.
Отец с сыном молча смотрели друг на друга.
Наконец Арнольд шумно вздохнул, как человек, опомнившийся от внезапного испуга.
— Как жаль красивую барышню! — воскликнул он.
— Отчего жаль? — спросил отец, который начал опасаться, что сын успел влюбиться.
— Ну как же! — отвечал Арнольд. — Бедняжка глупа, если не сказать безумна!
— Глупа?
— Разве этого никто не знает? Ты с нею ни разу не говорил?
— Почему? Говорил, хотя настоящего разговора никак не получалось.
