Джейн Остен - Гордость и предубеждение
— Прежде всего, — ответил мистер Гардинер, — еще не доказано, что они туда не поехали.
— Да, но их пересадка с почтовой кареты на извозчика кажется весьма подозрительной. К тому же они не оставили никаких следов на барнетской дороге.
— Ну что ж, будем считать, что они в Лондоне. Помимо других причин, они могли заехать туда хотя бы ради того, чтобы избавиться от преследования. У них, должно быть, не слишком много денег. Поэтому разве они не могли подумать о возможности более дешевого, хотя и не столь скорого бракосочетания в городе?
— Но зачем же такая скрытность? Почему они боятся, что их найдут? Для чего тайная женитьба? Нет, нет, мне в это не верится. Его ближайший приятель, судя по письму Джейн, убежден, что он даже не собирался на ней жениться. Уикхем не женится на бесприданнице. Такой роскоши он себе не позволит. И что мог он найти в Лидии? Чем она прельстила его, кроме молодости, здоровья и беспечного нрава, чтобы он пожертвовал ради нее возможностью поправить с помощью женитьбы свои дела? Мне трудно судить, насколько его должна была сдерживать боязнь опозорить военный мундир, ибо я не знаю, к каким это приводит последствиям. Но что касается вашего второго довода, то он не кажется мне убедительным. У Лидии нет братьев, которые могли бы за нее заступиться. А поведение мистера Беннета, его невозмутимость и равнодушие к семейным делам вполне позволяли Уикхему считать, что с его стороны следует ожидать наименьшего вмешательства, какое только возможно в подобном случае.
— Но разве, по-твоему, Лидия могла забыть все, кроме своего увлечения, и согласиться на совместную жизнь, даже не став его законной женой?
— Можно подозревать, — и это ужаснее всего, — ответила Элизабет с глазами, полными слез, — что взгляды сестры на добродетель и мораль отличаются от общепринятых. Мне трудно выразить мою мысль. Может быть, я к ней несправедлива. Но она еще так молода. Ее никогда не учили думать о серьезных вещах. А последние полгода, — нет, уже год, — она не занята ничем, кроме развлечений и суеты. Ей разрешалось жить праздно и легкомысленно и усваивать любые вздорные взгляды, которые она подхватывала где угодно. С тех пор как ***ширский полк расположился в Меритоне, у нее в голове только любовь, ухаживания и офицеры. Раздумывая и болтая об этом, она делала все возможное, чтобы развить в себе наибольшую, — как бы это получше выразиться, — восприимчивость, которая у нее и без того далеко не вялая от природы. А зная умение Уикхема очаровывать своей внешностью и обращением, мы все понимаем, насколько ему легко вскружить женщине голову.
— Да, но ведь Джейн, — заметила ее тетка, — не считает Уикхема настолько плохим человеком, чтобы он был способен соблазнить Лидию.
— О ком Джейн когда-нибудь думала плохо? И найдется ли человек, как бы скверно он себя ни зарекомендовал в прошлом, которого она сочла бы способным соблазнить женщину, не получив доказательств его преступления? Но Джейн знает не хуже меня, что представляет собой Уикхем на самом деле. Нам обеим известно, что он негодяй в полном смысле этого слова. Что у него нет ни чести, ни совести. Что его лживость и неискренность не уступают его вкрадчивости.
— И все это тебе на самом деле известно? — воскликнула миссис Гардинер с вновь пробудившимся любопытством по поводу ее осведомленности.
— Да, я в этом совершенно уверена, — покраснев, сказала Элизабет. — Я уже как-то вам говорила, как низко он поступил по отношению к мистеру Дарси. И вы сами слышали в Лонгборне, что он рассказывал о человеке, проявившем по отношению к нему столько великодушия и терпимости. Но до меня дошли и другие сведения, которых я не вправе… нет, о которых пока что не стоит рассказывать. Клевета, возводимая им на семейство Дарси, не имеет предела. Из того, что он рассказывал мне о мисс Дарси, я представляла ее себе высокомерной, замкнутой и неприятной особой. А ему было известно, что она вовсе не такая. Он должен был знать, что она именно та приветливая и непосредственная девушка, какой мы увидели ее при нашей встрече.
— Но неужели все это ускользнуло от Лидии? Могла ли она совсем не знать того, что Джейн и тебе известно во всех подробностях?
— Увы, да! Именно это и терзает меня сильнее всего. До моего визита в Кент, где я близко познакомилась с мистером Дарси и его родственником, полковником Фицуильямом, я сама ничего не знала. А домой я вернулась перед тем, как ***ширский полк должен был покинуть Меритон. Мы не сочли нужным опровергать перед его уходом сложившееся в наших краях хорошее мнение об Уикхеме. А потому ни я, ни Джейн, которая услышала обо всем от меня, ничего никому не рассказали. Даже когда было решено, что Лидия поедет с миссис Форстер, я не подумала о необходимости раскрыть ей глаза. Мне не приходило в голову, что он способен ее обмануть. А того, что произошло, можете мне поверить, я даже и вообразить не могла.
— Значит, когда они уезжали в Брайтон, у тебя не было причин считать, что они друг к другу неравнодушны?
— Ни малейших. Я не могу припомнить хоть каких-нибудь знаков взаимной симпатии. А вы ведь знаете, если бы что-нибудь можно было заметить, в нашей семье этого бы не проглядели. Когда он поступил в полк, она и впрямь готова была в него влюбиться. Впрочем, тогда мы все были на это способны. Любая девчонка в Меритоне или его окрестностях в течение первых двух месяцев была без ума от Уикхема. Но он совершенно не замечал Лидии. И после нескольких недель безумного увлечения она мало-помалу выбросила его из головы, и ее избранниками снова стали другие офицеры, которые уделяли ей больше внимания.
Разговоры на эту интересную тему, естественно, не добавляли чего-нибудь нового к их страхам, надеждам и предположениям. Однако на всем пути они почти не прекращались. Элизабет была не способна сосредоточиться на чем-то другом. Она жестоко страдала от сознания допущенной ею ошибки и не находила ни минуты забвения или покоя.
Путешественники двигались с предельной скоростью и, проведя ночь в дороге, прибыли в Лонгборн на следующий день к обеду. Мысль, что Джейн не придется долго ждать их приезда, была для Элизабет в пути единственным утешением.
При въезде в усадьбу они заметили на крыльце маленьких Гардинеров, привлеченных видом кареты. Когда карета подъехала, лица детей озарились восторгом, — дети выразили его даже своими фигурками, посредством всевозможных скачков и ужимок, — который явился приятным прологом встречи с домашним очагом.
Элизабет выпрыгнула из кареты и, перецеловав детей, ринулась в холл, где ее встретила Джейн, которая бегом спустилась из комнаты матери. У обеих глаза были полны слез. Сестры горячо обнялись, и младшая сразу спросила у старшей, получены ли какие-нибудь известия о беглецах.
— Еще нет, — ответила Джейн. — Но теперь, когда наш дорогой дядя приехал, я надеюсь, все будет хорошо.
— Папа в Лондоне?
— Да, он уехал во вторник, как я тебе сообщала.
— От него есть письма?
— Пока только одно. В среду он прислал несколько строк. Сообщил, что прибыл благополучно и сделал распоряжения, о которых я его просила. В конце говорилось, что, пока не появится что-нибудь заслуживающее упоминания, он писать не станет.
— А мама? Как она? Как вы все?
— Кажется, маме немного лучше. У нее ужасно расстроены нервы. Она наверху у себя и будет счастлива всех увидеть. Пока что она не выходит дальше гардеробной комнаты. А Мэри и Китти, слава богу, здоровы.
— Ну, а как себя чувствуешь ты? — воскликнула Элизабет. — Ты побледнела. Сколько же тебе, бедняжке, за это время пришлось пережить!
Джейн, однако, уверила ее, что чувствует себя вполне хорошо. Разговор сестер, продолжавшийся, пока Гардинеры были заняты детьми, был прерван приходом всего их семейства. Джейн по очереди обнялась с дядюшкой и тетушкой, встречая и благодаря их с улыбкой и со слезами на глазах.
Когда все собрались в гостиной, вопросы, заданные Элизабет, были, разумеется, повторены Гардинерами, и вскоре оказалось, что Джейн не может сообщить почти ничего нового. Тем не менее она продолжала питать свойственные ее сердцу радужные надежды. Она по-прежнему верила, что все кончится благополучно и что в любой день можно ждать письма от Лидии или от отца с объяснением действий беглецов и, быть может, известием об их бракосочетании.
Миссис Беннет, в чью комнату они перешли после нескольких минут разговора в гостиной, встретила их так, как они и ожидали: слезами и жалобами на свою горькую участь, бранью по поводу мерзкого поступка Уикхема, причитаниями о собственных муках и упреками в адрес решительно всех, кроме единственной особы, которая своей неразумной терпимостью больше всего потакала легкомыслию дочери.
— Если бы я смогла настоять, чтобы все мы поехали в Брайтон, — сказала она, — ничего бы не случилось. О бедной Лидии некому было позаботиться. Разве Форстеры не должны были все время держать ее у себя на глазах? Они допустили, поверьте, вопиющую небрежность, если не что-нибудь худшее! Моя девочка не была бы на такое способна, если бы за ней присматривали. Мне всегда казалось, что им нельзя ее поручать. Но со мной, как обычно, не посчитались. Бедное, родное мое дитя! А теперь нас покинул мистер Беннет, и я знаю, он будет драться с Уикхемом, как только с ним встретится, и его убьют, и что тогда с нами со всеми станет? Коллинзы вышвырнут нас, прежде чем он остынет в гробу! И если ты, братец, над нами не сжалишься, я не знаю, куда мы денемся.
