Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна
После того, как они немного поговорили о матче и других незначительных предметах, разговор естественным образом вернулся к предстоящему отъезду Тома, о котором тот не переставал сожалеть вслух.
— Нам будет так же не хватать вас, как и вам — нас, — сказал учитель. — Вы ведь теперь у нас Нестор[166] школы, верно?
— Да, с тех пор, как ушёл Ист, — ответил Том.
— Кстати, у вас нет от него вестей?
— В феврале я получил от него письмо, как раз перед тем, как он отправился в Индию, в свой полк.
— Из него выйдет отличный офицер.
— Ещё бы! — сказал Том, просияв. — Никто не умел лучше управляться с нашими ребятами, а солдаты, мне кажется, очень похожи на мальчишек. И он никогда не пошлёт их туда, куда не пошёл бы сам. Уж это как пить дать — храбрее, чем он, просто не бывает.
— За год в шестом классе он научился многому, что ему теперь пригодится.
— Конечно, — сказал Том, глядя в огонь. — Бедный старина Гарри, — продолжал он, — отлично помню тот день, когда нас перевели в шестой. Как он сразу проникся ответственностью своего положения и рассуждал о полномочиях шестого класса и о своих новых обязанностях по отношению к Доктору, пятому классу и фагам. И никто не выполнял их лучше, хотя он всегда был за фагов и против власть предержащих. А Доктору он нравился? — и он вопросительно посмотрел на учителя.
— Доктор видит и ценит хорошее в каждом, — догматически заметил учитель, — но я надеюсь, что Исту попадётся хороший полковник. Если он не сможет уважать своё начальство, то вряд ли дела у него пойдут хорошо. Даже здесь ему понадобилось много времени, чтобы усвоить урок повиновения.
— Хотел бы я быть с ним, — сказал Том. — Если уж мне нельзя остаться в Рагби, то тогда я хочу быть там, в большом мире, и делать что-нибудь полезное, а не тратить зря три года в Оксфорде.
— Что вы имеете в виду — «делать что-нибудь полезное в большом мире»? — спросил учитель, внимательно глядя на него поверх блюдца, которое так и не донёс до губ.
— Ну, я имею в виду настоящую работу…какую-то профессию… то, что человек должен делать, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Я хочу делать что-то по-настоящему полезное и чувствовать, что я не просто небо копчу, — ответил Том, затрудняясь даже для себя самого определить, что именно он имел в виду.
— По-моему, вы путаете две совершенно разные вещи, Браун, — сказал учитель, ставя на стол пустое блюдце, — вам следует разобраться с этим. Вы говорите о зарабатывании на жизнь и о том, чтобы делать что-нибудь полезное в мире, как об одном и том же. Дело в том, что вы можете очень хорошо зарабатывать, и при этом не приносить никакой пользы миру, и даже совсем наоборот. Ставьте своей целью второе, и вы всегда будете правы, независимо от того, сможете заработать или нет. Но если вы сосредоточитесь на первом, то, скорее всего, скатитесь до простого наживания денег, а до мира с его проблемами вам никакого дела не будет. Не спешите, вы ещё успеете найти для себя дело в этом мире; вы ещё слишком молоды и не можете пока судить об этом. Просто оглядитесь вокруг там, где окажетесь, и постарайтесь сделать так, чтобы дела в этом месте пошли немного лучше и честнее. Вам и в Оксфорде найдётся, чем заняться, да и везде, где бы вы ни оказались. И не стоит думать, что вот эта часть мира — важная, а та — неважная. В мире важен каждый уголок. Никто из людей не может знать, который из них важнее, но каждый может честно делать своё дело в своём собственном уголке.
И этот славный человек продолжал со знанием дела беседовать с Томом о том, чем он мог бы заняться, когда будет студентом, и предостерегал его относительно распространённых университетских грехов, и объяснил великое множество важных различий между школьной и университетской жизнью, пока сумерки не сменились темнотой, и они не услышали, как слуги крадучись возвращаются через чёрный ход после своей самовольной отлучки.
— Интересно, куда это запропастился Артур, — сказал, наконец, Том, глядя на свои часы. — Уже почти половина десятого.
— Да просто ужинает вместе с командой и совсем забыл о своих старых друзьях, — сказал учитель. — Ваша с ним дружба всегда меня очень радовала. Она была становлением для вас обоих.
— Уж для меня-то точно, — ответил Том. — Если бы не он, я бы сейчас тут не сидел. Действительно счастливая случайность, что он попал в Рагби и стал моим соседом по комнате.
— При чём же здесь случайность? — спросил учитель. — Я вообще не верю в подобные вещи, а уж в данном случае точно не было ни случайности, ни везения.
Том смотрел на него вопросительно, и он продолжил:
— Вы помните, как Доктор отчитал вас с Истом в конце одного полугодия, вы были тогда в младшем пятом и постоянно попадали в какие-то переделки?
— Конечно, помню, — сказал Том, — это было как раз перед тем полугодием, когда пришёл Артур.
— Совершенно верно, — ответил учитель, — Так вот, я был у него через несколько минут после вас, и он очень за вас беспокоился. Мы обсудили это с ним и пришли к выводу, что именно вам было особенно необходимо иметь в школе какую-то цель помимо игр и всяких проделок, поскольку было совершенно ясно, что учёба вашей первоочередной целью не будет никогда. И тогда в начале следующего семестра Доктор выбрал лучшего из новеньких и поместил его к вам в кабинет, разделив вас с Истом. Он надеялся, что, если вам придётся стать опорой для кого-то, то вы и сами станете устойчивей, взрослей и серьёзней. Могу уверить вас, что с тех самых пор он с большим удовлетворением следил за ходом эксперимента. Увы, никто из вас, мальчики, не знает, сколько вы причиняли ему беспокойства, и как внимательно он следил за каждым вашим шагом в школе.
До этого времени Том никогда не находился полностью под влиянием Доктора и не понимал его до конца. Сначала он просто его боялся. Затем, как я пытался показать, он за несколько лет научился относиться к нему с любовью и уважением и стал считать, что он замечательный человек, мудрый и добрый. Но в том, что касалось его собственного положения в школе, которым Том немало гордился, то он был уверен, что благодарить за него должен только себя самого, и был, по правде говоря, очень самонадеянным юным джентльменом на этот счёт. Он имел обыкновение хвастаться тем, что сам пробил себе дорогу на вершину, без всякой помощи со стороны учителей или старших, и что школа теперь совсем не то, чем она была, когда он в неё попал. И, хотя вслух он этого не говорил, но в глубине души был убеждён, что эти великие изменения в школе в значительной степени его собственная заслуга. Он признавал, что дружба с Артуром пошла ему на пользу, и что он многому у него научился, как и у некоторых других своих школьных товарищей, но ни один из них не имел такого же, как он, влияния на всю школу в целом. А что касается Доктора — конечно, он превосходный учитель, но ведь каждый знает, что учителя мало что могут во внеурочное время. Короче говоря, он чувствовал себя на равных со своим начальником в том, что касалось социальных отношений в школе, и думал, что Доктору придётся без него нелегко. Более того, его школьный консерватизм по-прежнему был настолько силён, что он всё ещё поглядывал на Доктора с некоторой подозрительностью, как на слишком ярого приверженца реформ, и считал, что для школы было бы очень желательно, чтобы рядом с ним находился какой-нибудь мудрый советчик (вроде него самого), который приглядывал бы за тем, чтобы не нарушались законные школьные права, и чтобы ущемление прав республики не оставалось без должного протеста.
Для него оказалось полнейшей неожиданностью обнаружить, что, помимо обучения шестого класса, руководства и управления всей школой, редактирования классиков и написания научных трудов великий директор находил время для того, чтобы следить за школьной карьерой его, Тома Брауна, и его друзей, и, без сомнения, ещё пятидесяти учеников одновременно; и при этом никогда не показывал вида, что вообще думает об отдельно взятых учениках.
Однако с этого момента победа Доктора над Томом Брауном стала абсолютной. Он полностью капитулировал, и вражеские войска прошли через него в полном составе — кавалерия, инфантерия, артиллерия, обоз и маркитанты. На это потребовалось восемь долгих лет, но теперь это было сделано, и он окончательно и бесповоротно поверил в Доктора. Если бы он вернулся теперь в школу, и в начале следующего полугодия Доктор объявил бы об упразднении системы фагов, или футбола, или субботнего полувыходного, или ещё каких-нибудь особо почитаемых школьных традиций и обычаев, или даже всех их сразу, — Том безоговорочно поддержал бы это со слепой верой в Доктора. Поэтому, с сожалением распрощавшись со своим наставником, от которого он получил два прекрасно переплетённых тома проповедей Доктора в качестве прощального подарка, он отправился в Школьный корпус таким почитателем героев, что сам Томас Карлайл был бы доволен.[167]
