Константин Паустовский - Время больших ожиданий
Во-вторых, он доподлинно выяснил, что знакомство К Г. Паустовского с В. А Регининым состоялось раньше «Моряка», – они почти три месяца вместе работали в одном отделе Опродкомгуба. Лишь в апреле 1920 года Реги-нин назначается заведующим редакцией еженедельной экономической газеты «Вопросы продовольствия», которую отдел, возглавляемый Паустовским, регулярно обязан был снабжать текущей информацией. Более того, они одновременно в феврале 1921 года уходят из Опродкомгуба в «Моряк».
Еще одна деталь – Виктор Финк, будущий автор романов «Иностранный легион» и «Судьба Анри Ламбера», поступает в информационный отдел Опродкомгуба одновременно с К. Г. Паустовским. В «Повести о жизни» он фигурирует под именем Виктора Хвата, попутчика по теплушке поезда Киев – Одесса.
9
Тем не менее ложный некролог сделал свое черное дело, так как художник Костанди вскоре после этого умер – 31 октября 1921 года. Родился он 3 октября 1852 года в селе Дофиновке под Одессой. Окончил Петербургскую Академию художеств в 1877 году. Принадлежал к передвижникам. Писал жанровые картины из жизни людей труда, в том числе «У больного товарища» (1884) и «В людях» (1885). Костанди – один из организаторов Товарищества южнорусских художников (1890). С 1885 года преподавал в Одесском художественном училище. Среди его учеников – И. Бродский, М. Греков, А. Шовкуненко.
Ложные некрологи в начале 1920-х годов не раз появлялись в одесских газетах. Отчасти это было связано с блокадой и изоляцией от столиц, отчасти – со спецификой и нравами местной газетной жизни. В истории с Костанди «Моряку» удалось избежать ошибочной публикации. Однако в том же году, и на этот раз в «Моряке», появился некролог, посвященный поэту Сергею Городецкому, который, как известно, скончался лишь в 1967 году Он не стал брать пример с Костанди, и несмотря на то что газета «похоронила» его, благополучно прожил еще почти полвека.
10
Речь идет о юбилейном, сотом номере газеты, где был опубликован не только этот рассказ Исаака Бабеля, но и рассказ Катаева «Сэр Генри и черт», а также стихи Шенгели, Багрицкого и стихотворение Лившица «Смеялось море». Последние два автора замаскированы инициалами -Э. Б. и И. Л. Этот номер «Моряка» вышел 23 июня 1921 года. На первой полосе можно прочитать лозунг «Пролетарии всех морей, соединяйтесь!», украшавший заголовок газеты и воспроизведенный на четырех языках. Видимо, вначале губком был против подобного украшения заглавия газеты, но потом все удалось уладить.
Во всяком случае все номера за 1921 год оформлены именно так. Поэтому следует уточнить объяснения Паустовского, относящиеся к этому эпизоду. Решение было принято компромиссное. Выше заглавия с упомянутыми лозунгами на иностранных языках был помещен и девиз «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», но выполненный уже типографским набором, причем курсивом.
Этот номер «Моряка» интересен также тем, что в нем напечатано стихотворение Паустовского, посвященное Одесскому порту времен блокады: «Вы помните, – у серого "Камилла"…» («Камилла Гильберт» – название норвежского парохода, доставившего в Одессу дефицитное топливо).
Известно, что Паустовский, рано начав публиковать рассказы, воздерживался печатать свои стихи, тем более после получения известной открытки от Бунина. По существу это одно из редких стихотворений, которые Паустовский опубликовал при жизни. Очевидно, это связано с тем, что в том номере газеты поместили свои стихи его коллеги по редакции. Так же как и они, он подписался инициалами.
Вы помните, – у серого «Камилла»
Ныряли чайки, словно хлопья снега,
Как чешуя, вода в порту рябила,
И по ночам слепительная Вега
Сверкала вся, как древняя корона,
Как божий знак покинутых морей.
Железный лязг скрежещущих лебедок,
И хриплый крик, и темные [Так в подлиннике. – В. П.] закаты
На пелене прозрачной и зеленой,
Где облака – как крылья лебедей.
И тихий ход портовых ветхих лодок
У черных и бездымных кораблей,
Заржавленных, как латы.
А на рассвете, тусклом как опалы,
Мы слышали густой и медный рев
Сирен тягучих. Бледные кораллы
Мигали в ночь. И этот гулкий зов
Напомнил мне о гаванях шумливых,
О зное стен и запахе вина,
О бронзовых и закаленных лицах
Чужих и странных моряков.
И горечь дум, и блеск зарниц в заливе,
Сквозных медуз в волне голубизна,
И запах соли, солнца и корицы
Измучили, как мучает весна
Беспомощных рабов.
К. П.
11
Сохранился номер газеты «Моряк» от 31 января 1922 года, в котором эта корреспонденция была напечатана под названием «Мытарства "Димитрия"»:
Бухта Караджи. 22.1. (Радио нашего специального корреспондента). По пути в Севастополь в ночь на 21 января «Димитрий» был застигнут штормом. К утру шторм достиг полной силы. Волна по своей силе и высоте была равна океанской. Димитрий», котлы которого повреждены и работают только на половину пара, едва держался против волны и ветра. Ход упал до 3 четвертей мили в час. Винт наполовину работал в воздухе.
Момент был крайне опасный. Если бы вторая машина не выдержала, пароход был бы унесен в море, что при полном шторме грозило ему гибелью. К вечеру 21 «Димитрий», благодаря выдержке и опытности капитана и команды, вошел в бухту Караджи, к северу от Тарханкутского маяка, где и стал отстаиваться. Шторм не прекращается. Запас воды и провизии есть. Заболеваний среди пассажиров нет.
Паустовский
12
Заканчивая эти заметки, хочу привести еще один малоизвестный путевой очерк отца – «Севастополь». Он впервые был напечатан в 16З-м номере «Моряка» 23 февраля 1922 года. Под заголовком была проставлена запись: от нашего специального корреспондента.
СЕВАСТОПОЛЬ
На шестой день после отхода из Одессы «Димитрий», стоявший в душном тумане в двадцати шести милях от Севастополя, получил радио о том, что в Севастополе ясно и тихо. Пароход снялся с якоря и, медленно работая машиной, окунулся в морозный, ослепительно-белый от солнца туман. И вдруг случилась одна из странных морских причуд – туман отрезало словно бритвой, и он остался позади черной колышущейся стеной. Впереди было солнце, тишина и необычайно прозрачные дали, в которых резкими гранями вычерчивались медные слитки Крымских гор.
Тысячи чаек подняли вокруг бортов снеговой танец, и в дымах, в жарком солнце, в причудливости малахитовых бухт встал из тихо шумящих волн Севастополь, город солнечной тишины, херсонского желтого камня, якорей, ядер, старинных бронзовых мортир, позеленевших памятников, окруженный синим кольцом высокого моря, овеянный памятью обороны, памятью лейтенанта Шмидта, восстаний и вспышек во флоте.
В Севастополе поражает тишина. И только потом, дня через два, начинаешь понимать причину этого безмолвия севастопольских улиц. Это – голод. В городе нет лошадей, и только изредка, три-четыре раза в день, проплетается по Нахимовскому проспекту тощая кляча.
Город сжат мертвым кольцом. Бахчисарай, Байдары, Ялта, Евпатория вымирают. Одесса еще не знает сотен бродящих по улицам, качающихся от истощения людей, жадно следящих за тем, что вы несете. Если хлеб, хотя бы четверть фунта, – вокруг вас собирается плачущая, умоляющая толпа, вас хватают за руки, рвут по кусочкам хлеб, подбирают крошки. И севастопольцы особенно тщательно заворачивают хлеб и прячут его под пальто.
Грабежи все учащаются: за прошлый месяц было их свыше 1000.
В бухте с рассвета до позднего вечера погромыхивает лихорадочная ружейная стрельба: бьют бакланов, мясо которых нестерпимо пахнет рыбой. Его вымачивают в уксусе и едят. На Нахимовском окна магазина «Комитета помощи голодающим» завалены восточными сладостями, фруктами, копченой рыбой и бутылками с крымским вином. На этикетках бутылок марка: «вино комиссии помощи голодающим».
А в порт втягиваются ежедневно тяжелые иностранные суда с мукой, рисом, сахаром. Разгружаются, цветя на солнце флагами, у пристаней внешторга, против серых бездымных броненосцев. Но приход иностранных судов не уменьшает толпы голодных – внешторговская мука вылеживается в амбарах.
Порт оживлен. К Графской пристани пристают, бурля зеленоватый малахит бухты, моторные катера, вползают на рейд мимо брандвахты итальянцы, греки, турки, и в глубине гавани, в дыму и солнце, высятся подъемные краны.
Стоит на якоре серая стройная «Жанна», привезшая в Россию генерала Слащева.
И только на Историческом бульваре, безлюдном, бесконечно пустынном, когда по вечерам Корабельная сторона зажигает огни и светлые бухты засыпают в чуть видной закатной дымке, дымке ранней крымской весны, – на минуту забываешь об умирающем, истощенном, тяжело молчащем городе, скованном мертвым кольцом.
