Михаил Зощенко - Полное собрание сочинений в одной книге
Нервный тик ежеминутно передергивал его лицо.
Одет он был в худое осеннее пальто. Шея и уши были заболтаны теплым, длинным кашне.
Человек этот ухитрился пройти через все охранение. И партизаны обнаружили его вблизи своей стоянки, почти у самых землянок. Он шел по глубокому снегу, с трудом передвигая ноги.
Партизаны отвели его к комиссару отряда, и тот стал допрашивать его. Однако незнакомец так промерз, что не в силах был отвечать на вопросы. Комиссар налил полстакана водки и подал незнакомцу, назвав его почему-то «профессором».
— Вы, профессор, выпейте это. Отойдете сразу, — сказал комиссар.
«Профессор» отпил небольшой глоточек и отставил стакан в сторону. Однако глоток оживил его. Он стал рассказывать свою биографию. Оказалось, что он пенсионер, инвалид, экономист по образованию, — Константин Сергеевич У. Проживал он в городе Пушкине, откуда немцы эвакуировали его.
— С какой же целью вы явились к нам? — спросил его комиссар.
— Я пришел поговорить с вами, — ответил У. — Поговорить обо всем, что я передумал за эти военные годы.
Комиссар с удивлением посмотрел на него, сказал:
— Ну, знаете, для этого у меня нет ни времени, ни охоты.
— Но это очень важно для меня, — с волнением сказал «профессор». — Я прошу вас об этом, как о драгоценном даре.
«Профессор» говорил витиевато, непросто, приподнятым тоном. Комиссар не без досады глядел на этого старомодного человека, откуда-то выкинутого военной бурей на поверхность жизни.
Волнуясь и дергаясь, «профессор» сказал комиссару:
— Я пришел сказать вам о своем духовном и моральном перерождении. У меня нет больше колебаний и нет больше сомнений. Я теперь целиком ваш.
Несколько раздражаясь, комиссар сказал:
— Я ничего не понимаю. Говорите более толково. Какие колебания? И что значит «я ваш»? А до этого в качестве кого же вы были?
У. сказал:
— До этого меня иной раз подавляли сомнения. Нет, я никогда не был врагом нашей жизни. Я отдавал народу свои силы и знания. Но некоторые колебания не давали мне возможности сосредоточить всю свою духовную мощь на чем-то одном. О, я бы мог много сделать, если б не это.
Комиссар сказал:
— Значит, война застала вас в этих колебаниях, и вы перекинулись к немцам?
— О нет! — ответил У. — Я долго колебался — оставаться ли мне в Пушкине или уйти, но фронт слишком быстро придвинулся, и я был лишен возможности покинуть город. Я был эвакуирован немцами. И я должен сказать, что эти годы были крайне полезны для меня. Я воочию увидел немцев. Я многое передумал, пересмотрел. Понял, что историческая справедливость нашего времени бесспорна. Народ, который выигрывает такие битвы, — великий народ, которому я бы хотел отдать последние свои годы и мою жизнь.
Комиссар сказал:
— Значит, я вас так понимаю — война духовно переродила вас, и вы пришли к нам, к партизанам, чтоб предложить нам… Что именно вы хотите предложить? Ну, конкретно? Ну? План захвата штаба немецкой дивизии? Или что?
«Профессор» от души рассмеялся. Сказал:
— Нет, я пришел просто поговорить. Я давно собирался поговорить именно с партизанами, с отважными людьми, которые так мужественно и так героически борются с чудовищной силой, хотя их никто не понуждает к этому. И это обстоятельство всегда поражало меня. Людей никто не заставляет, а они сами… Это тоже сыграло немалую роль в моем духовном перерождении. И я счастлив, что остались позади годы моих колебаний.
Комиссар, улыбаясь, сказал:
— Миленькую, однако, жизнь вы прожили.
— Да, да! — воскликнул У. — Прожил жизнь, полную сомнений, тревог. Я всегда был честен с самим собой. Мне не хотелось ошибиться перед собой, перед историей, перед моим народом. Это было главной причиной моих колебаний, которые…
«Профессор» не договорил. Он вздохнул, поник головой и устало закрыл свои глаза.
В землянку вошел радист. Это был молодой человек — студент третьего курса Института связи — Виктор Р. Он пришел с улицы. Пришел в одной гимнастерке, в высоких сапогах, без фуражки. Сияние молодости и здоровья освещало его спокойное лицо, чуть тронутое легким румянцем.
— Радиограмма, — сказал радист, подавая комиссару листок бумаги. — Прикажете подождать ответа?
— Присядьте, Виктор Николаевич, — сказал комиссар радисту. — Сейчас напишу ответ.
Комиссар стал писать. На минуту задумался. Рассеянно взглянул на радиста. Потом перевел взгляд на «профессора». Отложил бумагу в сторону. Еще раз посмотрел на радиста и снова на У. Какой поразительный контраст. Два мира перед ним. Старый, ушедший мир, мир хмурых, мятущихся людей, когда-то описанных Чеховым. И новый мир — спокойный, уверенный в своих силах, точно знающий, что надо делать для того, чтобы жить.
Комиссар окликнул «профессора», глаза которого были сомкнуты:
— Ну а в своей молодости, профессор, вы же не были таким, как сейчас?
У. открыл глаза. Кротко взглянул на комиссара. Сказал:
— В молодости? Нет, пожалуй, это был наиболее трудный период в моей жизни — молодость. Хотелось для себя решить вопрос о смысле жизни, об отношении к смерти…
Радист с удивлением посмотрел на У. Отвернулся, желая скрыть улыбку, которая пробежала по его губам. Сказал, обращаясь к комиссару:
— Эти вопросы, товарищ комиссар, мы практически разрешаем на войне и в тылу.
Комиссар снова углубился в свою бумагу. Написав, подал радисту, сказал:
— Так вот, Виктор Николаевич, радируйте этот ответ.
Радист вышел из землянки. Комиссар взглянул на «профессора». Тот, облокотившись на стол, спал, подперев свою голову рукой.
28. Он умел подчиняться
Весть о разгроме немцев под Ленинградом вызвала в партизанском отряде необыкновенное ликование. Люди обнимали друг друга, пели, бросали фуражки в воздух.
Комиссар отряда устроил митинг, чтоб придать порядок взволнованным чувствам людей.
После митинга партизаны стали упрашивать командира — идти всем отрядом навстречу Красной Армии.
Командир не согласился с этим. Сказал:
— Немного надо выдержать характер. Негоже будет, если мы сейчас без толку потеряем хотя бы одного своего человека.
Душевное волнение, однако, было так велико, что через час командир, смущенно улыбаясь, сказал:
— Пожалуй, все-таки сходим поразведать. Поглядим, как там фрицы драпают.
С небольшой группой партизан командир отправился в разведку. Не терпелось увидеть отступающие немецкие части. Не терпелось с родной стороны встретить первых советских бойцов.
Партизаны шли опушкой леса в сторону Ленинграда. В двух километрах от них тянулось шоссе на Гатчину.
Не утерпели и подошли ближе к шоссейной дороге. Хотели своими глазами увидеть врага, уходящего в смятении.
По дороге шли немецкие танки, грузовые машины, пушки. Движение было непрерывным. Как лава, откатывалась назад стальная техника врага.
Пехоты почти не было. Изредка появлялась открытая машина с солдатами. Некоторые из солдат были укутаны в бабьи платки и одеяла.
— Эх, посечь бы их сейчас пулеметом, — сказал кто-то из партизан.
Командир приказал не подходить близко к дороге. И партизаны снова углубились в лес.
Идя лесом, партизаны вышли на открытую полянку. Остановились в изумлении. Шагах в сорока от них стояло немецкое орудие. Шесть артиллеристов суетились вокруг него. Видимо, артиллеристы только что получили приказ отступать, и вот теперь они подготовляли свое зенитное орудие в дальний путь.
В каком-то едином порыве, не сговариваясь, партизаны бросились на гитлеровцев. И те, ошеломленные, не взялись даже за оружие. Они, как по команде, подняли вверх свои руки и замерли в неподвижных позах.
Обезоружив фашистов, партизаны спросили их:
— Какой части? Что собой представляете?
Толстый фельдфебель ломаным русским языком ответил:
— Зенитный пушка.
И тут же добавил по-немецки:
— Шестьсот семнадцатый артиллерийский дивизион.
— По Ленинграду стреляли? — спросили партизаны.
— О нет, нет! — воскликнул фельдфебель и вместе с ним офицер. — Ленинград ми не стреляли. Ми зенитный орудий. Самолеты стреляли.
— И по самолетам не надо было стрелять, — сказал один из партизан — молодой парнишка лет семнадцати.
Партизаны не без любопытства рассматривали зенитное орудие. Кто-то сказал:
— Ведь оно не только по самолетам бьет. В крайнем случае можно и по шоссе ударить.
Партизаны обернулись в сторону далекого шоссе. Там движение немецких частей не прекращалось. Командир отряда сказал:
— Верно, надо бы ударить по шоссейной дороге. Только вот непонятно, как это чертово орудие заряжается.
Обратившись к фашистскому фельдфебелю, командир сказал:
