Эмиль Золя - Западня
— И вправду, теперь слишком поздно. Схожу к бургундцу после обеда. Навру ему, будто у моей хозяйки живот схватило… Послушайте, папаша Коломб, я оставлю инструмент вот тут, под скамейкой, зайду за ним в полдень.
Лантье кивком головы одобрил это решение. Работать надо, слов нет, но когда водишь компанию с приятелями, вежливость — на первом месте. Все четверо сидели раскисшие, безжизненно опустив руки, и нерешительно переглядывались: их так и подмывало напиться по-настоящему. И как только оказалось, что впереди у них часов пять для гульбы, всех обуяла шумная радость: они принялись хлопать друг друга по спине и выкрикивать разные ласковые словечки. Особенно усердствовал Купо; он сразу воспрянул духом, даже помолодел и называл приятелей «старина» и «миляга». Выпили еще по одной; затем всей компанией отправились в «Пьяную блоху» — маленький кабачок с бильярдом. Шляпник сморщил было нос, потому что заведение считалось не из важнецких: литр водки стоил там всего один франк — десять су за два стакана, а посетители так замусолили бильярд, что шары прилипали к сукну. Но едва началась игра, Лантье, у которого был очень меткий удар, снова пришел в хорошее настроение, стал мил, любезен и при каждом карамболе выпячивал грудь и лихо поводил плечами.
Когда настал час обеда, Купо осенила блестящая мысль. Он воскликнул, топая ногами:
— Надо сходить за Ненасытной Утробой. Я знаю, где он работает… Мы вытащим его к мамаше Луи и закажем бараньи ножки под майонезом.
Предложение было принято с восторгом. Ну еще бы, Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, спит и видит бараньи ножки под майонезом. Гурьбой вышли на улицу. Было грязно, моросил дождь; но приятели разогрелись и не замечали, что сверху их поливает душ. Купо привел всех на улицу Маркаде, к воротам фабрики гвоздей и болтов. Но так как до обеденного перерыва оставалось добрых полчаса, кровельщик дал два су первому попавшемуся мальчишке и велел вызвать Ненасытную Утробу: его жена, мол, захворала и просит сейчас же прийти домой. Кузнец не заставил себя ждать, он вышел, не торопясь, в развалку, — видно, еще издали почуял, что пахнет выпивкой.
— Ах вы, пьянчуги! — воскликнул он, заметив приятелей, прятавшихся в подворотне. — Я так и подумал… Ну, что ж мы будем лопать?
У мамаши Луи все пятеро сели за столик и, обгладывая бараньи косточки, вновь обрушились на хозяев. Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, рассказал, что их фабрика получила спешный заказ. И хозяин сразу стал шелковым: можешь опаздывать, он и пикнуть не посмеет, еще рад будет, что ты вообще-то пришел. Впрочем, какой же хозяин прогонит Ненасытную Утробу, — таких работников, как он, в наше время днем с огнем не сыщешь. После бараньих ножек принялись за омлет. Каждый выпил по литру вина. Мамаша Луи выписывала вино из Оверни, да еще какое вино! Кроваво-красное, густое, хоть ножом его режь. В голове у приятелей зашумело, все развеселились.
— Вы только послушайте, что взбрело на ум моему хозяину! — закричал за десертом Ненасытная Утроба. — Этот болван взял да и повесил колокол в своей лавочке! Колокол, как будто мы рабы! Ну и пусть себе звонит! Вот уже пять дней, как я надрываюсь, возьму нынче да и плюну… А если получу нагоняй, пошлю хозяина ко всем чертям.
— Придется мне с вами распрощаться, — важно сказал Купо. — Пойду на работу. Да, я дал слово жене… Веселитесь, друзья-приятели, сердцем я всегда с вами, вы же знаете.
Посыпались насмешки. Но у Купо был такой решительный вид, что все отправились провожать его, а по дороге зашли к папаше Коломбу, где кровельщик оставил свой инструмент. Вытащив мешок из-под скамейки, он положил его перед собой, чтобы выпить последний стаканчик. Пробило час, а приятели еще угощались. Тогда, махнув на все рукой, Купо опять сунул свой мешок под скамейку: а то и к стойке не подойдешь, непременно о него споткнешься. Эх, где наша не пропадала! К бургундцу он пойдет завтра. Четверо остальных так увлеклись спором о заработке, что не удивились, когда кровельщик неожиданно предложил пройтись по бульвару, чтобы размять затекшие ноги. Дождь перестал, но прогулка не удалась: выстроившись в ряд, друзья нехотя протащились шагов двести; на воздухе их развезло, говорить не хотелось, всех одолела скука. Словно по взаимному уговору, они медленно свернули на улицу Пуассонье и вошли в кабачок Франсуа: необходимо было пропустить стаканчик, чтобы немного приободриться. А то всем взгрустнулось — в такую погоду добрый хозяин и собаку на улицу не выгонит, Лантье затащил товарищей в отдельный кабинет — узенькую комнатку с одним-единственным столом, отгороженную от зала матовой застекленной перегородкой. Обычно он выпивал именно в таких кабинетах, — это выходило как-то приличнее. Разве приятелям здесь не нравится? Право, чувствуешь себя как дома и даже можешь без стеснения прикорнуть в уголке. Он велел принести газету, разложил ее на столе и, нахмурив брови, стал просматривать. Купо и Бурдюк затеяли партию в пикет, На столе стояли два литра вина и пять стаканов.
— О чем там врут в этом листке? — спросил Биби Свиной Хрящ у шляпника.
Тот ответил не сразу.
— Я читаю отчет о заседании палаты, — пробормотал он наконец, не поднимая глаз. — Уж эти мне республиканцы, никудышние они люди, бездельники, больше никто! Неужели народ выбирает левых ради их медовых речей? Вот этот, к примеру, верит в бога и лижет пятки канальям министрам! Если бы меня выбрали депутатом, я поднялся бы на трибуну и сказал одно только слово: дерьмо! Да, вот мое мнение!
— А вы слышали, что случилось вчера вечером? — спросил Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка. — Баденге подрался с супругой. Честное слово!
И повздорили-то они из-за пустяков. Баденге был под мухой.
— Да отвяжитесь вы с вашей политикой! — воскликнул кровельщик. — Читайте лучше про убийства, это куда занятнее.
И, заглянув в свои карты, он объявил тьерс от девятки и три дамы.
— У меня грошовый тьерс и три крали. Бабы так и липнут ко мне.
Еще раз опорожнили стаканы. Лантье принялся читать вслух:
— «Чудовищное преступление повергло в трепет всех жителей коммуны Гайон (департамент Сены-и-Марны). Сын убил заступом родного отца, чтобы украсть у него тридцать су…»
Приятели вскрикнули от ужаса. Такого подлеца надо тут же казнить, они с удовольствием поглядели бы, как ему отрубят голову! Нет, гильотины для него мало, его следует изрезать на мелкие кусочки. Сообщение о детоубийстве также привело их в негодование. Но шляпник заявил назидательно, что вся вина лежит не на матери, а на соблазнителе: если бы этот подлец не сделал несчастной женщине ребенка, ей не пришлось бы бросать младенца в отхожее место. Зато полный восторг вызвал подвиг маркиза де Т.: он возвращался после бала в два часа ночи, как вдруг на бульваре Инвалидов на него напали три проходимца; даже не сняв перчаток, маркиз расправился с двумя негодяями, ударив их головой в живот, а третьего отвел за ухо в полицию. Каково? Ну и молодчага! Жаль, право, что он из благородных.
— Послушайте теперь светскую хронику, — продолжал Лантье. — «Графиня де Бретиньи выдает старшую дочь за молодого барона де Валансе, адъютанта его величества. В качестве свадебного подарка он преподнес невесте больше чем на триста тысяч кружев…»
— А нам что за дело?! — перебил чтеца Биби Свиной Хрящ. — Мы не спрашиваем девок, какого цвета у них сорочка… Сколько бы кружев ни нацепили на эту крошку, лежать ей на спине, как и всем другим.
Видя, что Лантье собирается продолжать чтение, Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, вырвал у него газету и положил ее под себя.
— Ну нет, хватит!.. Пусть теперь погреется у меня под задницей… Бумага только на это и годится, — сказал он.
Но тут Бурдюк, заглянув в свои карты, победоносно ударил кулаком по столу. У него было девяносто три очка.
— У меня революция, — заявил он. — Мажорная квинта на крестях — крестей полон рот!.. Получается двадцать, так?.. Затем мажорный тьерс на бубнах — двадцать три; три короля — двадцать шесть; три валета — двадцать девять; да еще три туза — девяносто два… Да здравствует девяносто третий год — первый год Республики!
— Ты продулся в пух и прах, миляга! — закричали остальные, обращаясь к Купо.
Заказали еще два литра. Стаканы то и дело наполнялись, хмель все больше ударял в голову. К пяти часам собутыльники до того перепились, что Лантье, сидевший молча, стал подумывать о том, как бы дать тягу; он не любил, когда без толку драли глотку и лили вино на пол. Купо как раз встал, чтобы сотворить крестное знамение пьяниц. Он приложил два пальца ко лбу, потом к правому, к левому плечу и наконец к пупку, бормоча при этом: «Монпарнас, Менильмонтан, Куртиль, Баньоле», — и трижды ткнул себя под ложечку в честь Жареного кролика. Тут шляпник воспользовался оглушительным ревом, которым была встречена эта шутка, и незаметно улизнул из кабака. Товарищи даже не заметили, что он исчез. Лантье и сам хватил лишку. Но на улице он встряхнулся, обрел свою обычную самоуверенность и преспокойно вернулся в прачечную; дома он сообщил Жервезе, что Купо задержался с друзьями.
