Роберто Пайро - Женитьба Лаучи
– Ладно, заплачу и поклянусь, – и хлопнул его по животу; я уж совсем потерял к нему уважение. И было от чего!
Тут я вытащил пачку, которую дала мне Каролина, и начал считать. Видели бы вы глаза этого монаха! Он словно проглотить хотел все деньги!
Когда я протянул ему сто пятьдесят песо, он вцепился в них своими ястребиными, черными от грязи когтями, пересчитал и проверил еще раз. Приподняв сутану, он стал засовывать деньги поглубже в карман панталон, словно боясь, что они убегут от него.
А как он в них вцепился! Сжимает их, а сам весь трясется, словно в припадке. Никогда я ничего подобного не видел… Успокоившись немного, он сказал:
– Ладно, теперь пойдем, надо вам принести клятву.
Он повел меня в церковь через дверь ризницы, велел стать на колени перед главным алтарем и с важным видом произнес:
– Клянетесь ли вы господом богом, святым причастием и пресвятой девой никому ничего не рассказывать о том, как я вас обвенчал, пока я буду жить в Паго-Чико и в Америке?
– Клянусь, – громко ответил я.
– Положите руку на Евангелие и на крест и клянитесь еще раз!… И если вы нарушите клятву, черти будут преследовать вас на земле и поджаривать на медленном огне на том свете!…
Я положил руку, как он велел, и поклялся еще раз.
– Ладно! Теперь встаньте, скажите, когда вы хотите венчаться, и можете идти.
– Сегодня четверг. В понедельник вечером вам подходит?
– Извольте! В девять часов удобно?
– Очень хорошо… а нам не надо исповедоваться?
– Э… что исповедоваться, что не исповедоваться!… для такого венчания необязательно!…
IX
Можете себе представить, с каким удовольствием я отправился делать покупки к свадьбе, хотя денежки, выданные мне Каролиной, заметно поубавились. Я истратил все, что осталось, и вдобавок взял кое-что в кредит, пообещав от имени итальянки уплатить через два-три месяца; хозяин охотно поверил мне в долг, так как в Паго уже знали о том, что я стал совладельцем харчевни, и многие болтали, будто итальянка моя любовница. Злые же языки у людей!…
В понедельник, как было договорено со священником, мы обвенчались. Посажеными родителями были дядюшка Сиприано и одна придурковатая мулатка, которая жила в своей хибарке неподалеку от харчевни и всегда ходила босиком и в красном головном платке.
Каролина вырядилась в черное шелковое платье с воланами, набросила накидку, которая, открывая уши, завязывалась под подбородком, и надела драгоценности: тяжелые золотые подвески, качавшиеся по обе стороны ее круглого красного лица, и огромный медальон с портретом покойного муженька. Потом она вставила в этот медальон мой портрет…
Священник приехал на своем лохматом буланом жеребце; один, без служки, кончил всю свою тарабарщину в две минуты, велел всем подписаться на брачном свидетельстве, подписался сам и, выйдя со мной во двор, незаметно сунул мне бумагу. Потом взобрался на своего одра и затрусил по дороге в город, крикнув на прощание: «Э! желаю счастья!…»
Он не остался ужинать, как ни просила его Каролина, хотя обжора он был известный, – видно, боялся, чтобы в Паго ничего не заподозрили о фальшивом браке.
Однако с собой он увез жареного цыпленка, бутылку кьянти и еще кое-что…
Каролина, которая знала в этом толк, устроила знатный ужин, и мы все четверо – я, она, дядюшка Сиприано и мулатка – уселись пировать. Ну и веселье же было!… Старик присосался к вину, как голодный младенец к парному молоку. Мулатка тоже не отставала. Каролина слегка подвыпила, ну а я… и говорить не стану! Под конец дядюшка Сиприано принялся за персиковый ликер и, изрекая без умолку поговорки и советы, так накачался, что пришлось нам втроем отнести его в гальпон…
– Бывает, бывает… – всхлипывая и шатаясь из стороны в сторону, бормотала пьяная мулатка.
Ее тоже сразу развезло, она едва держалась на ногах, так что пришлось оставить ее ночевать. Наутро она рассказала Каролине свой сон: ей снилось, будто ангел спустился с неба, чтобы благословить нас, а это верный знак, что мы будем очень счастливы. И еще ей приснилось, что мы подарили ей несколько курочек и разную одежду… Ну и хитрая же мулатка!…
Каролина расчувствовалась, потому что ночью я лицом в грязь не ударил, – смейтесь, смейтесь! еще бы, поохотившись за ней столько времени! – и в самом деле подарила мулатке курицу и какое-то тряпье, да еще несколько песо в придачу, так что та осталась предовольна, глаза и зубы у нее так и сверкали.
Я догнал ее уже за воротами и наказал никому не говорить о нашей свадьбе – это, мол, дело секретное.
– А кому мне говорить? – отвечала она. – Я скоро и вовсе уеду из Паго!
И в самом деле, через два месяца она исчезла.
Но подумать только, какая незадача! Так было все хорошо, и вдруг, бац, все веселье нам испортили. В этой жизни ничего до конца не удается.
Солнце уже поднялось высоко, а дядюшка Сиприано, которого мы накануне мертвецки пьяного снесли в гальпон, все не показывался.
Поначалу мы не обратили на это внимания, но вдруг Каролина спрашивает:
– Ты не видел старика?
– Нет, а ты?
– И я нет.
– Погнал, верно, свиней к ручью.
– Ты что, не видишь? Свиньи заперты в хлеву, уж не случилось ли чего с ним?
– Просто не проспался еще. А впрочем, пойдем взглянем.
Пошли мы в гальпон, и что же? Лежит старый Сиприано на спине, лицо синее, всего словно судорогой свело и совсем холодный, окоченел уже. Перепуганная Каролина принялась трясти и растирать его, но какое там – бедный старик отправился к праотцам. Тут итальянка залилась слезами, как Магдалина.
– Да что с тобой, душенька, чего ты так разливаешься? – спросил я.
– Потому… потому что дядюшка Сиприано был такой добрый! И еще…
– А еще что?
– Еще, мне кажется, это принесет нам несчастье. Подумать только, в первый же день после свадьбы – покойник в доме!…
– Да не будь же такой глупой, – рассердился я. – Дядюшка Сиприано был совсем старый и в любой день мог ноги протянуть… Все это ерунда, а потом, знаешь… мертвые молчат!… Вспомни, на все воля божья, и не плачь так, дурочка!
Ее немного успокоили мои слова, но расстроилась она сильно, все время потом чего-то боялась и грустила. Все женщины одинаковы, вечно у них предчувствия!
Отправился я в город, сообщил властям. К вечеру прибыли комиссар Варавва, полицейский врач – доктор Кальво – и двое солдат. Писали что-то без конца, приставали к нам с расспросами, как все это случилось, а потом увезли дядюшку Сиприано на повозке в город, чтобы там его вскрыли и дознались, отчего он помер. Я остался с Каролиной, которая еще больше перепугалась и загрустила.
– Станут теперь потрошить беднягу!… Вот несчастье!… Maldetta sorte![5]
И снова она начала рыдать.
– Ай-ай, такая большая и такая глупенькая!… Хватит, мисия Каролина, плакать, точно грудной младенец, – пошутил я. – Дядюшка Сиприано и не почувствует, как его будут полосовать. Хватит! Попробуем-ка немного развлечься. Мертвые живым не помеха. Молись за него сколько хочешь, но давай все-таки поужинаем, да получше!
Как по-вашему, правильно? Правильно!
Каролина немного успокоилась и принялась готовить ужин. Заперев харчевню, мы поели. Я попытался развеселить Каролину, рассказывал ей разные истории и даже пел; потом мы улеглись спать пораньше… А после похорон дядюшки Сиприано, который, как выяснилось, умер своей смертью, началась у меня привольная, развеселая жизнь.
Друзья, – а их у меня завелось немало, – налетели в «Польвадеру», словно мухи, и я принимал их как нельзя лучше. Каролина едва успевала стряпать и прибирать в доме. А мы, чтобы убить время, играли в карты и кости, то и дело прикладываясь к рюмкам. Кроме того, мы развлекались петушиными боями и даже устраивали танцы в патио.
За игру в кости и за петушиные бои комиссар, – который дал мне разрешение, хотя во всей провинции азартные игры были запрещены, – брал с меня по-божески; так что все у меня пошло бы отлично, не приди мне в голову блажь самому начать крупную игру.
А так как я всегда проигрывался, Каролина начала ворчать:
– Говорила я, когда мы увидели беднягу Сиприано мертвым, что это принесет нам несчастье! Вот дело и обернулось плохо! О святая мадонна!
От постоянной воркотни и слез просто покою не стало. У итальянки оказался собачий характер. Она все хотела взять надо мной верх, и ссорились мы без конца. Только где ей было со мной справиться! Так и не удалось ей походить в моих штанах, они мне самому годились!… За каждый скандал я платил с лихвой: напивался, куролесил, пуская в ход все наши винные запасы!
По совету одного дружка я велел, хоть итальянка и бесновалась, хорошенько выровнять участок дороги перед самой «Польвадерой», пока он не стал гладким, как бильярдный стол. И по воскресеньям стал устраивать там скачки, тоже с разрешения комиссара Вараввы, который частенько сам наведывался к нам за денежками, говоря, будто хочет предотвратить беспорядок и драки.