Роберто Пайро - Женитьба Лаучи
– Так что же вы хотели сказать… – начал я осторожно, чтобы не спугнуть ее.
Но в этих тонкостях уже не было нужды.
– Ладно, потолкуем, – сказала она с деловым видом. – Прежде всего говорите начистоту… Вы на мне женитесь?
Я хотел ответить, но Каролина прервала меня.
– Я уже стара и нехороша собой, – продолжала она, пуская в ход кокетство, которое сейчас мне только смешно, – но я очень люблю вас, и, как я вам сегодня сказала, мы можем быть счастливы во всех отношениях… Дело только за тем, чтобы обвенчаться, а если нет – ни-ни!
Я никогда и не помышлял об этом, но, увидев, что итальянку на мякине не проведешь, сделал радостное лицо.
– О, мисия Каролина! Ни о чем другом я и не думал. Жениться на вас! Да это счастье! – воскликнул я.
Она так и просияла от удовольствия, потом прослезилась и горячо пожала мне руку.
– Ну и отлично, – сказала она. – А теперь я дам вам денег, и, если вам это удобно, отправляйтесь завтра же в Паго-Чико и купите все, что нужно для свадьбы, чтобы мы могли обвенчаться как можно скорее после оглашения…
И, словно желая еще больше привлечь меня, она сообщила, что лавка – это только часть ее состояния, а есть у нее еще поблизости небольшая усадебка, которую она сдает в аренду каким-то баскам, и денежки в Итальянском банке, в Буэнос-Айресе, и еще кое-что, о чем я узнаю в свое время.
– Да если бы вам негде было голову приклонить, мисия Каролина, – ответил я, весьма довольный этим сообщением, – я бы все равно женился на вас хоть сию минуту! Завтра же еду в Паго, делаю покупки, договариваюсь со священником, нахожу свидетелей и заказываю себе приличный костюм, не могу же я венчаться в отрепьях.
И, обхватив ее талию, словно собираясь пуститься в пляс, я воскликнул:
– Увидишь, малютка, как мы будем счастливы!…
Но хотя это дело мне весьма улыбалось, мне все же было несколько стыдно перед родней, до которой обязательно дойдет слух о моей женитьбе, ведь, в конце концов, я не без роду и племени, хотя и беден, как церковная мышь… И тут мне в голову пришла блестящая мысль.
– Послушай, душенька, – сказал я ей без обиняков, – ты все-таки вдова, а я чуть помоложе тебя, и за душой у меня, кроме того, что ты мне даешь, нет и ломаного гроша, так не лучше ли не дразнить гусей: ты ведь знаешь, какие все завистники и сплетники, особенно в Паго-Чико. Давай-ка обвенчаемся, но без всяких праздников и веселья, для веселья нас двоих хватит…
– А как же? – спросила она, немного встревожившись.
– Послушай! Договоримся со священником Папаньей, чтобы обойтись без оглашения. Он придет к нам сюда, обвенчает нас, кто-нибудь из соседей или дядюшка Сиприано с какой-нибудь твоей подружкой будут свидетелями, а потом, когда все уже станет известно и привычно, мы, если уж придет нам такая блажь, можем сыграть свадьбу, и никто над нами не будет смеяться, да и сплетен никаких не услышим…
– Делай как хочешь! – сказала наконец итальянка, развеселившись вдруг, как спущенная с привязи собачонка. – Раз нас будет венчать священник и благословит нас при свидетелях, все остальное не важно. Делай как хочешь!
VIII
Ну так вот, сеньор! Воспользуюсь случаем и расскажу вам про священника, это и впрямь забавно. Уж на что я видал виды, а и то рот раскрыл от удивления.
Священник этот был неаполитанец, скрытный и себе на уме. Жил он в Паго недавно, но, по слухам, уже успел разбогатеть и собирался вскоре вернуться на родину. Разбогатеть! Скажите на милость, как может разбогатеть священник в захолустном городишке, хотя бы его осыпали подаяниями и заваливали свечами для святых угодников, а сам он поступал бы, как ризничий в церкви Эстрельской богоматери: «Половина мне, половина ей»? Я даже не верил, да и многие не верили, что отец Папанья настоящий священник; просто был сн отъявленный негодяй, мошенник монах, каких даже я не встречал, гуляя по белу свету; а я-то повидал их всяких – и хороших, и обыкновенных, и совсем негодных… Но такого, как этот, нигде не попадалось!…
Был отец Папанья маленького росточку, пузатый, носатый, волосы с проседью, а руки мохнатые и когтистые, словно лапы у ястреба, только потолще, ясное дело! Сутана вся в пятнах, щетина не брита по многу дней – вот грязный был неряха! Не знаю, замечали ли вы, что есть люди, которые будто никогда не бреются; Кто их знает, как у них получается, что борода никогда не отрастает?…
А крестить или венчать он ездил по деревням на буланом жеребце, таком же грязном и обросшем, как он сам. В городе его видели редко, он ходил только в церковь служить обедни или заутрени, или как их там еще. Лавочники из Паго говорили, будто он ни на что гроша медного не тратил, да еще продавал кур и цыплят, которых таскали ему богомольные ханжи. Вечно он плакался на свою нищету, а сам чуть не лопался от жира. И чего только о нем не рассказывали!… Не раз жаловались на него архиепископу, не помню уж по какой причине, но архиепископ и бровью не повел, а священник Папанья по-прежнему хозяйничал в своем приходе и продолжал венчать, крестить, служить обедни и проповедовать. Слышали бы вы его проповеди! Со смеху можно было подохнуть… Плел какую-то несусветную чушь, да еще наполовину на неаполитанском наречии, потому что он и по-итальянски толком не говорил. Когда я пришел потолковать с ним, он сидел в ризнице за грязным столом, скрестив руки на животе, выпиравшем как огромный круглый сыр.
– Что скажете? – спросил он.
– Я пришел, сеньор священник… пришел… потому что хочу жениться…
– Отлично! Отлично! Плата десять национальных песо… Все так женятся… За объявление, за оглашение плата вперед… А невеста здешняя?… Э!… всего десять песо, сущие пустяки!
– Постойте, постойте, сеньор священник!… А если я хочу – как бы это сказать? – обойтись без оглашения…
– Тогда тридцать!
– И чтобы вы обвенчали нас в доме невесты…
– Тогда шестьдесят… меньше не возьму.
– О, об этом не беспокойтесь, сеньор священник, получите вы шестьдесят песо… А когда вы сможете нас обвенчать?
– Когда угодно… А кто пострадавшая?
– Кто… как вы сказали?
– Невеста!…
– Ах, вот что! Донья Каролина, вдова, знаете? Из харчевни «Польвадера».
– Ну что ж, ну что ж…
И священник замолчал, как бы задумавшись. Потом встал, посмеиваясь, подошел ко мне и, ухватив меня за лацкан куртки, сказал шепотом, словно боясь, что его услышат, хотя в ризнице никого не было. Ах, да, наверно, никто из вас по-неаполитански не понимает, так что я буду его слова передавать по-испански.
– А вы хотите венчаться по-настоящему?… С записью в церковной книге?
Сначала я ничего не понял и смотрел на него, вытаращив глаза.
– А почему вы так говорите? – спросил я наконец.
– Почему? – ответил этот плут бесстыжий. – Потому что есть такие молодцы, которые хотят обвенчаться, но так, чтобы не было об этом записи в книге… Тогда я пишу свидетельство на отдельном листке и даю им на сохранение. И тогда… но вы никому не расскажете, а?
– Да что вы, отец мой!
– По правде?
– Вот вам крест святой!
– И тогда, если женщина окажется хорошей женой, они свидетельство берегут; а если плохой – могут порвать его и уйти куда глаза глядят, а женщина ничего и сделать не может, каково?… У меня есть разрешение на такие браки, но о нем никто знать не должен, потому что это церковная тайна… Только это встанет подороже, чем простое венчание…
Как же, было у него разрешение, у этого мошенника! Все это он выдумал, чтобы «сделать дело в Америке» и набить поскорее карман, хотя бы сам потом угодил прямехонько в ад; так его разбирало желание вернуться на родину и уплетать там свою поленту и макароны.
Однако, по правде сказать, через минуту я подумал: а ведь неплохо бы обвенчаться таким манером, хотя никогда, а тем более в ту пору, я и не помышлял о том, чтобы обмануть мою добрую, ласковую италь-яночку… В конце концов я был не так уж виноват – это дьявол священник искусил меня. А так как деньги жалеть не приходилось, ведь у Каролины их было достаточно, то я, рассудив, что это будет очень полезная предосторожность, сказал священнику:
– А в этом случае какова плата, отец Папанья?
– Триста песо.
– А нельзя ли немного дешевле, – спросил я, потому что поторговаться всегда можно.
– Ни на сентаво!… И еще вы должны будете поклясться перед господом богом и пресвятой девой, что никому ничего не расскажете, пока я буду еще здесь в «этой Америке»!…
– Воля ваша, отец мой, не могу я дать столько! И ни платить, ни клясться не буду! – добавил я, чтобы заставить его уступить.
Он слегка струхнул и принялся меня уговаривать, похлопывая по плечу. Но никто из нас не хотел сдаваться, и долго еще шла у нас торговля. Подумайте только, о чем мы торговались! И сейчас еще, как вспомню, так перекрещусь… Наконец, когда мы дошли до полутораста песо, я сказал:
– Ладно, заплачу и поклянусь, – и хлопнул его по животу; я уж совсем потерял к нему уважение. И было от чего!
