Джером Джером - Младенец вносит свой вклад
Александер, заинтересованный, сел.
— Ты говоришь, что вчера приехал в Лондон с мисс Булстрод. Ты уверен, что это была мисс Булстрод?
— Уверен? Да я ее с детства знаю.
— Когда ты приехал в Лондон?
— В половине четвертого.
— И что же с нею сталось? Куда она должна была ехать с вокзала?
— А я не спросил ее. Видел только, как она садилась в кэб. Я торопился и… что это такое с Херрингом?
Херринг вскочил и, схватившись за голову, быстро шагал из угла в угол.
— Не обращай внимания. Мисс Булстрод — ей сколько лет?
— Восемнадцать — нет, уже девятнадцать исполнилось.
— Она такая высокая, красивая?
— Да. А что, с ней что-нибудь случилось?
— Ничего. С нею-то ровно ничего не случилось. Весело проводит время, и только.
Поэт был рад это слышать.
— Час тому назад, — начал Джек Херринг, все еще сжимая голову руками, как бы для того, чтоб удостовериться, что она на месте, — час тому назад я спросил ее, может ли она когда-нибудь полюбить меня. Как вы думаете, можно рассматривать это как предложение руки и сердца?
Все члены клуба сошлись на том, что это равносильно предложению.
— Но позвольте. Почему же? Я просто так спросил, без всякой цели.
Члены клуба в один голос заявили, что это увертка, недостойная джентльмена.
Времени терять было нельзя. Джек Херринг тут же сел писать письмо мисс Булстрод.
— Но я не понимаю… — начал Поэт.
— Господа, да уведите его куда-нибудь и объясните ему! — простонал Джек Херринг. — Я не в состоянии думать, когда кругом такой шум.
— Но почему же Беннет?… — прошептал Порсон.
— А где Беннет? — крикнуло сразу несколько голосов.
Беннета со вчерашнего дня не видали.
Письмо Джека „мисс Булстрод“ получила на другое утро, за завтраком. Прочитав его, „мисс Булстрод“ встала и попросила миссис Постуисл дать ей взаймы полкроны
— Мистер Херринг наказывал мне ни под каким видом не давать вам денег, — сказала миссис Постуисл.
„Мисс Булстрод“ протянула ей письмо.
— Прочтите это, и вы, может быть, согласитесь со мной, что ваш Херринг осел.
Миссис Постуисл прочла письмо и принесла полкроны.
— Я бы вам советовала первым делом побриться — конечно, если вам не надоело валять дурака.
„Мисс Булстрод“ сделала большие глаза. Миссис Постуисл преспокойно продолжала завтракать.
— Не говорите им! — умолял Джонни. — По крайней мере сейчас не говорите.
— И не подумаю. Мне-то какое дело.
Двадцать минут спустя настоящая мисс Булстрод, гостившая у своей тетки в Кенсингтоне, изумлялась, читая наскоро набросанную записку, которую доставил ей в конверте рассыльный: „Мне нужно поговорить с тобой — наедине. Не кричи, когда увидишь меня. Ничего особенного не случилось. Объясню в двух словах. Любящий тебя брат Джонни“.
Двух слов оказалось мало, но в конце концов Младенец все объяснил.
— Долго ты еще будешь смеяться? — спросил он.
— Но ты такой уморительный в этом наряде, — оправдывалась сестра.
— Они этого не находили. Я их здорово провел. Держу пари, что за тобой никогда так не ухаживали.
— А ты уверен, что провел их?
— Приходи в клуб сегодня вечером в восемь часов и увидишь. Может быть, потом я сведу тебя в театр — если ты будешь умницей.
Сам Младенец явился в клуб около восьми часов. Его встретили очень сдержанно.
— Мы уж хотели разыскивать тебя через полицию, — сухо заметил Сомервилль.
— Меня вызвали неожиданно — по очень важному делу. Страшно признателен вам, господа, за все, что вы сделали для моей сестры. Она только что рассказала мне.
— Ну полно, стоит ли об этом говорить?
— Нет, правда, я вам страшно благодарен. Не знаю, что бы она делала без вас.
Члены клуба наперебой уверяли, что это сущие пустяки. Их скромность и упорное нежелание вспоминать о своих добрых делах были прямо трогательны. Они все время старались перевести разговор на другую тему.
— Особенно восторженно она отзывалась о тебе, Джек, — упорствовал Младенец. — Я никогда не слыхал, чтоб она кем-либо так восхищалась.
— Ты же понимаешь, голубчик, что для твоей сестры… все, что я был в силах…
— Знаю, знаю; я всегда чувствовал, что ты меня любишь.
— Ну полно же, будет об этом! — умолял Джек Херринг.
— Только вот письма твоего сегодняшнего она как-то не поняла, — продолжал Младенец, игнорируя просьбу Джека. — Она боится, что ты счел ее неблагодарной.
— Видишь ли, — принялся объяснять Джек Херринг, — я опасался, что две-три моих фразы она могла истолковать неправильно. И я написал ей, что бывают дни, когда я как будто не в себе — сам не знаю, что делаю.
— Это неудобно, — заметил Младенец.
— Очень. Вот и вчера был один из таких дней.
— Сестра мне говорила, что ты был очень добр к ней. Сначала ей показалось не очень любезным с твоей стороны, что ты не хотел одолжить ей немного денег. Но, когда я объяснил ей…
— Конечно, это было глупо, — поспешил согласиться Джек. — Теперь я это вижу. Я сам нынче утром пошел объясниться с ней. Но ее уже не было, а миссис Постуисл советовала мне лучше и не объясняться. Я так ругаю себя…
— Голубчик, за что же ты ругаешь себя? Ты поступил благородно. Она нарочно хотела сегодня зайти в клуб, чтобы поблагодарить тебя.
— Ни к чему это, — сказал Джек Херринг.
— Вздор! — сказал Младенец.
— Нет, право. Ты извини меня: но все-таки я лучше не выйду к ней. Лучше мне с ней не встречаться.
— Да она уже здесь, — возразил Младенец, беря из рук швейцара визитную карточку. — Ей это покажется странным.
— Нет, право, я лучше не пойду, — жалобно повторил Джек.
— Это невежливо, — заметил Сомервилль.
— Иди сам.
— Меня она не желает видеть.
— Как не желает? — возразил Младенец. — Я забыл сказать, что она обоих вас желает видеть.
— Если я ее увижу, — сказал Джек, — я скажу ей всю правду.
— А знаешь — я думаю, это будет проще всего, — решил Сомервилль.
Мисс Булстрод сидела в вестибюле; и Джек и Сомервилль нашли, что ее теперешнее, более скромное платье гораздо больше ей к лицу.
— Вот они, — торжественно возвестил Джонни. — Вот Джек Херринг, а вот и Сомервилль. Представь себе, я едва убедил их выйти повидаться с тобой. Милый старый Джек, он так застенчив.
Мисс Булстрод поднялась с кресла и сказала, что не знает, как благодарить их за всю их доброту к ней. Мисс Булстрод, по-видимому, была очень растрогана; голос ее дрожал от волнения.
— Первым делом, мисс Булстрод, — начал Джек Херринг, — мы считаем необходимым признаться вам, что все это время мы принимали вас за вашего брата, переодетого в женское платье.
— А-а! — воскликнул Младенец. — Так вот в чем дело? Если б я только знал… — Он запнулся и горько пожалел о своих словах.
Сомервилль схватил его за плечи и поставил рядом с сестрой под газовым рожком.
— Ах ты… негодник! — сказал Сомервилль, — Да ведь это все-таки был ты.
Младенец, видя что игра проиграна, и утешаясь тем, что не он один одурачен, сознался во всем.
В тот вечер — и не только в тот вечер — Джек Херринг и Сомервилль были с Джонни и его сестрою в театре. Мисс Булстрод нашла Джека Херринга „очень милым“ и сказала об этом брату. Но Сомервилль, Адвокат-без-практики, понравился ей еще больше и впоследствии, когда Сомервилль, уже утративший право на свое прозвище, подверг ее допросу, призналась ему в этом сама.
Но все это не имеет отношения к нашей истории. Кончается она тем, что в условленный день, в понедельник, мисс Булстрод явилась под видом „мисс Монтгомери“ к Джауиту и заручилась для последней страницы „Хорошего настроения“ объявлением о мраморном мыле на шесть месяцев, по двадцати пяти фунтов стерлингов в неделю.
[1] В хрестоматийных рассказах о детстве Вашингтона (первого президента США) часто говорится о том, какой это был правдивый мальчик
