Лидия Червинская - Невидимая птица

Я мечтаю часами, как дети
Сиротливые в доме богатом,
Быть танцовщицей в кордебалете,
Быть рабом, коммунистом, солдатом,
Бурым гномом из северной сказки,
Незаметным в счастливой развязке,
Молчаливой гаремной женой,
Не имеющей «имени-отчества»…

…Возвращаются с новой весной
Молодые мечты одиночества.

Ни одного настоящего слова –
Значит, нельзя, и не надо такого.

Все говорится цинично и нежно.
Очень трагично. Очень небрежно.

Не лицемерие, не безразличие,
Кажется, только простое приличие.

Да и при чем здесь рассветная грусть?
Ни одного настоящего… пусть –

Тоже взаимность. Не в счастье, а в горе.
Та, о которой молчат в разговоре.

Не стоит уезжать и возвращаться,
Не стоит на вокзале целоваться
И плакать у вагонного окна.
Не стоит…
Надоело притворяться:
Бессильны деньги, и любовь скучна,
Хотя и грустно в этом признаваться.

Как малодушно слушаться советов…
Жизнь ошибается – судьба всегда права.
И от всего кружится голова
В тревожности и нежности рассветов.

Возвращаюсь домой на рассвете,
Опустел и потух Монпарнас.
В этом городе, в этот же час,
Умирают. Рождаются дети.
Засыпают подруги и жены.
И, грустя, вспоминает влюбленный
О цыганах, о ней и о нас…

Вот цветы у дверей ресторана –
– Уронили, не вспомнив потом –
Выбирали любовно, вдвоем,
Обещали хранить постоянно.

Очень странно. Особенно странно
То, что в странности прочно живем.

Одно осталось: удивленье –
Без унизительных желаний,
Без утомительной мечты.
Неубедительною тенью
Встает рассвет, бесцельно-ранний,
Не побеждая темноты.

А карту бьет упорно карта…
Уйти домой – но как заснуть?
Куда уходят ночи марта,
Которых сердцем жаль чуть-чуть…
(Безропотно и безлюбовно).

Свобода… как это условно.
Один – и очень узкий – путь.

Нет, не тебе, конечно, не тебе
я посвящаю
слова о чувствах, слезы о себе,
и мысли понемногу обо всем…

Но если, друг, когда-нибудь потом
ты, перелистывая медленно страницы,
задержишься на них опять
(где буду я? Кто это может знать –
возможно, что на улицах столицы другого мира…)
ты поймешь тогда,
что мне давалось все не вдохновеньем мнимым,
а твердым, как закон, чередованьем
невыносимой боли и труда.
Поймешь и то, что значит быть любимым,
и то, что с каждым новым расставаньем
правдивей, суше слово: навсегда…

Тому, кто целый мир любил в одном лице
и в целом мире только одного,
кто верил в справедливость, но кого
не покидали мысли о конце –
далеким в жизни, близким по судьбе
я посвящаю…
но не тебе, конечно, не тебе.

Когда-то были: мы — и бедняки
(о них писали скучные поэты).
Мы — и больные. Мы — и старики,
любившие давать советы.

Когда-то были воля – и тюрьма:
мы, жившие по праву на свободе –
преступники, сидевшие в тюрьме…
Когда-то были лето – и зима…

Смешалось все давным-давно в природе,
сместилось в жизни, спуталось в уме.
Не разобрать, кто молод, кто богат,
кто перед кем, и кто в чем виноват,
и вообще, что значит преступленье?

Когда-то были родина, семья,
враги (или союзники), друзья…

Теперь остались только ты и я –
но у тебя и в этом есть сомненье.

День в сумерки, как оттиск бледный
с любого дня любой зимы
в стране, где вместе жили мы.

На горизонте отблеск медный
сухого солнца января,
а ближе, над домами, тень.

Мерцает поздняя заря…
Мир невесомый, чистый, бедный
вновь воскресил, сгорая, день…

Смягчило время контур строгий,
потухли краски с той поры…
Но нет стыда, и нет тревоги,
как в прошлом не было игры.

Мы не заметили начала,
не будем подводить итог…
Развязку жизнь нам подсказала,
но кто ее предвидеть мог?

С Новым Годом – и прощай до срока.
Что с того, что нам не по пути…
Каждая удача одинока,
как моя любовь к тебе. Прости.

От стола на золотом паркете
словно тень огромного кольца.
Каждый раз, когда на этом свете
бьются в общей радости сердца,
ты еще дороже мне. И ближе
даже то, что разделило нас.

Странно сознавать, что ты в Париже,
той же ночью, в тот же час
слышишь тот же голос из эфира:
С Новым Годом … Тонкий бой часов…
И далеким благовестом мира –
звон цимбальный, еле уловимый,
страсбургских колоколов.

С новым счастьем, друг любимый.

Я помню о тебе, Татьяна…
Во мне еще жива любовь.
Но, как за чтением романа,
тревожна мысль, спокойна кровь.

Я разуверилась во многом,
скупее слезы и слова –
что это: гибель, благодать?
Теперь, когда над эпилогом
уже склонилась голова,
чего еще от жизни ждать…
Скажи, какого откровенья,
каких мучительных побед?

Любви бесплодны вдохновенья.
От них остался темный след:
жуть суеверий, снов, гаданий,
да ворох писем и бумаг…
И яд мечты о том свиданьи,
когда скажу спокойно я:
Прощай, мой друг. Прости, мой враг.
Сегодня очередь моя.

Мы больше ни о чем не говорим.
Нам безразлично все и жалко всех.
От жалости мы часто лжем другим
(утешить этих, не обидеть тех –
Какой же грех?)

От безразличия мы лжем себе:
нет правды в мире, смысла нет в борьбе –
о чем же спор?

Спор о любви. Той, что для всех одна.
Той, что боролась с нами за свободу.
Как можно жить, когда идет она
в слезах, в лохмотьях, ночью, в непогоду
на горе и позор…

Луч солнца из тюремного окна,
твой поднятый навстречу солнцу взор,
чуть дрогнувшая на плече рука –
совсем не бред…
и далеко не вздор
страх одиночества и смертная тоска
по тем, с кем оборвался разговор.

Будьте вежливы с цветами,
с насекомыми, с мечтами,
с книгой, со сковородой,
с музыкой, машиной.

Будьте вежливы с водой,
с горною вершиной.
С лампой, звездами, луной…

Будьте вежливы с женой,
с кошкой, с проституткой…

Будьте осторожны с шуткой.
Равнодушные к судьбе,
будьте вежливы в борьбе
за существованье…

Будьте сдержанны: прощанье
с тем, кто тяготится вами,
только повод к раздраженью.

Будьте вежливы с цветами:
с розой, ландышем, сиренью.