Рабиндранат Тагор - Гóра
— Правда, что и говорить, — ответил Биной.
— Ну, а если вместо этого вы немного польстите ему — что совсем нетрудно — и скажете: «О, святой праведник! Пожалуйста, кинь нам что-нибудь из своей сумы, хотя бы щепотку пыли», — то в этом случае, возможно, кое-какие вещи вы и получите обратно, и к тому же все обойдется тихо и мирно. Быть рассудительным и значит быть патриотом. Но мой брат изволит гневаться. С тех пор как он превратился в правоверного индуиста, он стал очень уважать меня, своего старшего брата, однако сегодня, я вижу, мои слова не производят на него должного впечатления. Но что прикажешь делать, Гора? Нужно сказать правду и о лжи. Так вот, Биной, я хочу, чтобы вы написали мне это письмо. Подожди здесь, я уже сделал кое-какие наброски, сейчас принесу. — И, посасывая трубку, Мохим вышел.
Гора повернулся к Биною:
— Бину, будь другом, пойди, займи его разговором и не пускай сюда, пока я не кончу свою работу.
Глава пятая
Анондомойи постучала в дверь молельной мужа.
— Ты слышишь меня? — сказала она. — Не бойся, я не войду. Только прошу тебя, когда кончишь молитву, зайди в мою комнату, мне надо поговорить с тобой. Я ведь знаю, раз уж в доме появился новый саньяси, значит, скоро я тебя не увижу. Пришлось идти с приглашением. Так не забудь же зайти, когда освободишься.
И Анондомойи снова вернулась к домашним делам.
Кришнодоял-бабу был темнолицый, среднего роста, полный человек. В лице его, почти сплошь заросшем густой седеющей бородой, приковывали внимание огромные яркие глаза. Он носил желтые шелковые одежды, деревянные сандалии и, подобно саньяси, никогда не расставался с медным кувшином. Он уже начал лысеть, но на затылке и висках волосы были еще густые и длинные, и Кришнодоял закладывал их в узел на макушке.
В прежние времена, живя на западе, он водил дружбу с солдатами-европейцами, так же, как они, ел мясо и с удовольствием пил вино. Тогда Кришнодоял считал мужественным поступком оскорбить первого встречного священнослужителя или вишнуита-саньяси.[7] Не то было теперь. Теперь он стал ревностным последователем религиозного учения правоверных. Он готов был учиться у каждого саньяси в надежде постигнуть новые пути, которые приблизили бы его к богу, ибо страстное желание Кришнодояла-бабу найти простейший способ спасения поистине не знало границ, так же как и его стремление овладеть таинственными магическими силами. Последнее время он усердно изучал тантры,[8] и потому неожиданная встреча с буддийским священником особенно взволновала его.
Кришнодоялу-бабу было двадцать три года, когда от родов умерла его первая жена. Считая сына причиной смерти жены, он не захотел даже взглянуть на новорожденного и отдал его тестю, а сам, чувствуя отвращение ко всему земному, уехал на запад в Бенарес, где через полгода женился на Анондомойи — внучке известного пандита. Ему удалось устроиться на государственную службу, и он уехал в провинцию, оставив жену на попечение деда. Всякими правдами и неправдами он сумел завоевать благосклонность своих хозяев. Тем временем дед Анондомойи умер, и, так как она была сирота, Кришнодоялу пришлось взять жену к себе.
Во время сипайского восстания[9] он помог скрыться двум высокопоставленным англичанам, за что был представлен к награде и получил в дар поместье. Вскоре после того, как восстание было подавлено, он оставил службу и вместе с новорожденным Горой вернулся в Бенарес. Горе не было еще и пяти лет, когда Кришнодоял переехал в Калькутту, забрал к себе старшего сына Мохима, воспитывавшегося в доме деда, и занялся его образованием.
Благодаря связям отца Мохим устроился на службу в государственное казначейство, где — как мы уже слышали — с большим рвением исполнял свои служебные обязанности.
Гора с детских лет был вожаком своих сверстников: сначала соседей, а потом товарищей по школе. Любимым его занятием и забавой было портить жизнь учителям. Став постарше, он с подъемом декламировал в студенческом клубе патриотические стихотворения «Кто хочет жить в неволе?»[10] и «Там, где живут двести миллионов»,[11] выступал с речами на английском языке, возглавлял отряды юных революционеров. Едва успев вылупиться из яйца студенческих собраний, он уже начал кудахтать на собраниях взрослых, и это, надо сказать, очень забавляло Кришнодояла-бабу.
Постепенно Гора завоевывал все большую популярность, однако дома к нему по-прежнему серьезно никто не относился. Мохим как государственный служащий считал своим долгом всячески издеваться над братом. Он называл его не иначе, как «Ура-патриот» или «Хориш Мукхерджи Второй»,[12] и дело у них нередко доходило чуть не до драки.
Ненависть Горы ко всему английскому очень тревожила Анондомойи, которая всеми силами старалась охладить его пыл, но безуспешно. Сын ее, казалось, только тогда и считал день прожитым не зря, когда ему удавалось затеять на улице ссору с англичанином.
Покоренный красноречием Кешоба-бабу, Гора начал увлекаться учением «Брахмо Самадж», и Кришнодоял, который приблизительно в это же время вдруг ударился в жесточайший пуризм, уже стал с неудовольствием посматривать, когда Гора переступал порог его комнаты. Кришнодоял отделил для себя часть дома и над дверью, которая вела туда, прибил доску с надписью: «Прибежище веры».
Все это возмущало Гору до глубины души. Он заявил, что глупые выходки отца противны ему, что он не собирается терпеть такого поведения, и едва не рассорился окончательно с Кришнодоялом. Анондомойи с трудом удалось помирить их.
К Кришнодоялу-бабу приходило много пандитов, и Гора при всяком удобном случае ввязывался с ними в спор. Впрочем, вряд ли можно было назвать это спором, потому что Гора высказывал свои мнения безапелляционно и с оскорбительной резкостью. Знания у большинства этих людей были весьма ограниченны, а жадность к деньгам — бескрайна. Справиться с Горой они не могли и боялись его как огня. Только один из них, Хорочондро Бидебагиш, сумел завоевать уважение молодого человека.
Кришнодоял пригласил Бидебагиша как знатока и толкователя веданты.[13] Сначала Гора обошелся с ним так же высокомерно, как со всеми другими, но Бидебагиш скоро покорил его. Бидебагиш был не только прекрасно образованным человеком, он обладал к тому же и очень широким кругозором. Гора никогда не предполагал, чтобы у человека, который умел читать только санскритские книги, мог быть столь проницательный и светлый ум. Кроме того, Бидебагиш отличался такой снисходительностью и спокойствием, таким неизменным терпением и серьезностью, что Гора невольно становился сдержаннее в его присутствии. Под руководством Бидебагиша он начал знакомиться с философией веданты, а так как он не умел ничего делать наполовину, то скоро с головой ушел в ее изучение.
Как раз в это время один английский миссионер поместил в газете статью, в которой нападал на верования и общинные отношения индуистов и приглашал начать с ним полемику. Гору эта статья привела в ярость. Неважно, что сам он, вызывая гнев своих противников, при всяком удобном случае резко критиковал шастры и обычаи индуистов, — с издевательством иностранца над индуистской общиной примириться он не мог. Миссионер задел его за живое.
И Гора принял вызов. Он не согласился ни с одним из выдвинутых англичанином положений. Между ними разгорелся спор, который продолжался до тех пор, пока редактор газеты не объявил, что прекращает полемику.
Но Гора уже вошел в азарт. Он начал работать над книгой «Индуизм» на английском языке, подкрепляя свои выводы аргументами и цитатами из шастр; в ней он старался доказать неоспоримое превосходство религии и общинного устройства индуизма над другими религиями и общинами.
Результат этой полемики был тот, что Гора постепенно переубедил самого себя. Теперь он говорил:
— Мы не должны позволять иноземцам судить нашу страну по своим законам. Мы должны иметь свои моральные стандарты и перестать оглядываться на иностранцев. Ни перед собой, ни перед другими не должны мы стыдиться обычаев, законов и веры страны, в которой родились. Мы должны поднять на щит все индийское и с гордостью нести его. Только так сможем мы защитить собственное достоинство и достоинство своей страны.
Гора начал совершать ритуальные омовения в Ганге, молиться в установленные часы, отрастил тики,[14] стал очень строг в вопросах одежды и еды. Каждое утро он брал прах от ног родителей и при виде Мохима, которого прежде не стесняясь называл хамом и снобом, каждый раз почтительно вставал. Мохим не упускал случая поиздеваться над ним в ответ, но Гора все сносил молча.
Личный пример и статьи, которые писал Гора, сделали свое дело — молодежь стала группироваться вокруг него. Новое учение, казалось, предлагало им выход, освобождало от трудной внутренней борьбы и тяжелых раздумий.
