Марсель Эме - Вуивра
Голая, с распущенными волосами, Вуивра налетела на Арсена и влепила ему увесистую, звонкую пощёчину, обозвав скотиной и мужланом. Он отстранил её движением плеча и с диким хохотом продолжил свою косьбу. Его коса и башмаки были красными от крови и его руки тоже были забрыз ганы кровью по локоть. Он словно потерял рассудок, и при каждом взмахе косы его зубы скрипели от кровожадного удовольствия. После первой минуты паники, змеи ускорили своё отступление к лесу, а он бросился за ними в погоню, рыча, как зверь. Вуивра, бежавшая следом, схватила Арсена за запястье и, остановив его, стала обеими руками изо всех сил хлестать по щекам. Её зелёные глаза горели, словно раскалённый добела металл, побледневшая верхняя губа приподнялась, обнажив зубы и приглушив её торопливые слова.
— Мужлан! Убийца! Напрасно я не дала тебя сожрать, — бесилась она.
Внезапно ярость Арсена обернулась против неё. Поскольку малое расстояние между ними не позволяло ему воспользоваться для защиты косой, он отбросил её и попытался схватить на лету руки Вуивры. Более проворная и ловкая, чем он, она ускользнула от него и продолжала метко лепить ему пощёчины. Он бросился на неё и ударил наудачу сразу двумя кулаками с неразмышляющим неистовством человека, который никогда не дрался и не боится ни за себя, ни за противника. Не такая сильная, как он, но более сообразительная, Вуивра отвечала ударом на удар и успешно защищалась. Чтобы поскорее закончить драку, Арсен схватил её в охапку, не сумев, однако, зажать ей руки, и попытался повалить. Она упорно сопротивлялась, изогнув спину, упираясь ногами, мешая ему руками и ногтями осуществить маневр. Иногда, уже совсем было уступая, она вдруг плавным обманным движением восстанавливала равновесие и сбивала его с толку. Когда он прижимал к своей рубашке тело обнажённой девушки, ему вдруг начинало казаться, что он борется со змеёй, змеёй гораздо более опасной, чем все остальные вместе взятые, злой и лукавой, как исчадье ада. Нечаянно наступив башмаком на её голую ступню, он надавил всем своим весом и, когда она от боли закричала, прошептал: «На вот, ори, дрянь такая!» Одновременно он ударил её коленкой в живот и, схватив одной рукой за волосы, а другой за подбородок, крутанул голову вокруг шеи. Вцепившись ногтями ему в предплечье, она вдруг перестала защищаться, и её напрягшееся в борьбе тело обмякло.
— Всё-таки я тебя укротил, — ликовал Арсен.
Увидев, что она закрыла глаза, а по её безжизненному лицу разлилась неестественная бледность, он испугался, что убил Вуивру. Взяв девушку на руки, он отнёс её на берег ручья и положил на траву так, чтобы голова находилась в тени от куста. Вуивра по-прежнему не шевелилась, но лицо её приняло мягкое, умиротворённое выражение, будто смерть застала её во сне. Арсен вспомнил, как когда-то читал в одном епархиальном календаре, что убить человека, не получившего христианского крещения, и таким образом закрыть перед ним врата неба, является одним из самых страшных преступлений. В данном случае он имел дело с существом, разумеется, сверхъестественным, может быть, даже с неким порождением ада, но ведь именно такие и нуждаются в первую очередь в том, чтобы у них всё было приведено в порядок. Ему хотелось надеяться, что в его жертве ещё теплится дыхание жизни, и, зачерпнув из ручья пригоршню воды, он поторопился исполнить над ней обряд крещения. Лицо её было по-прежнему бледно и неподвижно. Приложив влажные пальцы к её лбу, он громко произнёс:
— Я приношу тебе крещение во имя Отца…
Он успел сказать только это. При слове «Отец» она села, широко раскрыв свои сверкающие глаза; щёки её порозовели, к ней снова возвращалась жизнь:
— Во что ты суёшься? — сказала она, хватая его за запястье. — Нельзя же крестить людей, не спрашивая их мнения.
— Когда меня крестили, — заметил Арсен, — моего мнения никто не спрашивал.
Вуивра улыбнулась, и в её взгляде появилась нежность, тронувшая его.
— Так ты, значит, хотел спасти меня от ада?
— О! То что я делал, относилось скорее ко мне. Чтобы не обременять себе совесть.
Она предложила ему сесть рядом, и они стали обсуждать разыгравшееся побоище.
— Я вот сейчас думаю, — сказал Арсен. — Я же чуть было не убил вас, а ведь вам, если бы вы только захотели, было бы достаточно позвать своих змей, и они бы меня сожрали.
— Мне даже и в голову это не пришло.
— А перед этим, если бы не ваш свист, который сразу остановил их, я бы наверняка пропал. Сначала я даже не понял, что происходит.
— Поскольку ты бросил рубин, то, может, и выкрутился бы как-нибудь, но рисковал ты сильно. Часто бывает достаточно двух-трёх укусов гадюки. Обычно, когда кто-нибудь хватает мой рубин, я предоставляю вору самому разбираться со змеями. Это для них в какой-то мере вознаграждение. А вот тебя я не хотела подвергать риску.
Вуивра приблизилась к Арсену, положила руку ему на плечо и продолжала:
— Ты можешь себе представить, что за последние пятьдесят лет ты оказался первым мужчиной, который посмотрел на меня так, как мужчина смотрит на женщину? Другим нужен только мой рубин. На меня они почти не обращают внимания. Ты бы только посмотрел на них, когда они, несчастные идиоты, застывают в стойке перед рубином: голова уходит в плечи, как у хищников, лицо вытягивается, рот перекашивается. И все дрожат мелкой дрожью. А когда, так и не решившись, они видят меня, выходящую из воды, то взгляд, который они бросают в мою сторону, полон испуга и ненависти, как у собаки, которую заставили выпустить кость. Уверяю тебя, они сразу становятся такими некрасивыми в этот момент. Хоть молодые, хоть старые — все на одно лицо. Да вот, например, вчера был такой случай, когда я купалась в Ну. Выхожу, значит, на берег и вижу: стоит возле моего платья на коленях мальчишка лет пятнадцати, весь красный от волнения. От рубина у него прямо глаза на лоб вылезли. Руки тянет к нему, а взять не смеет. Даже зубами стучит. Когда я подошла, он встал. Повернул глаза в мою сторону, но, понимаешь, на такое короткое мгновение, что мне даже не удалось поймать его взгляд. И тут же опять уставился на рубин. Я попыталась с ним заговорить, спросила, видел ли он уже когда-нибудь голых женщин. Нет, я была первой. Я попыталась заинтересовать его вещами, которые, как мне кажется, должны были бы больше привлекать мальчика в таком возрасте, но куда там: мысль, что он может стать богатым так быстро и так просто, превратила его в какого-то бесчувственного идиота. А ведь ему всего пятнадцать лет. А вот ты, ты не такой, как он.
— Не знаю уж, что меня подтолкнуло. Вообще-то меня всякие такие истории не очень волнуют.
— Когда я вышла из воды, я прекрасно видела, что ты не отрываешь от меня глаз. Ты ведь тогда не думал о рубине, а? Меня это так взволновало! Мне нужно было сразу с тобой поговорить, но я почувствовала себя какой-то неловкой. Да я, конечно, и была неловкой.
Вуивра говорила доверительным тоном с трогательными переливами в голосе, то повышая, то понижая тембр. Она взяла своего собеседника за руку и, наклонившись к нему, не сводила с него взгляда своих зелёных глаз, потемневших от нежности. Арсен ясно видел, к какому завершению движется разговор, и, ничего не делая, чтобы уйти от него, всё-таки боялся этой развязки. Не зная, чем это может для него обернуться, он опасался, как бы удовольствие, полученное в обществе существа, связанного с адом, не обошлось ему слишком дорого. Хотя, впрочем, независимо от того, кем было это существо — посланником ада или нет, так или иначе, любое существо, с которым грешишь, всё равно действует по наущению беса. И может быть, даже более простительно уступить какому-нибудь приспешнику дьявола, чем случайным посредникам, мелким, не очень опытным и не очень изощрённым подмастерьям. Впрочем, маневры Вуивры не оставляли ему достаточно свободы духа, чтобы обстоятельно поразмыслить о всех последствиях возможной слабости. Теперь она обняла рукой его шею и говорила тихо-тихо, приблизив свои губы к его губам. Да и он тоже не оставался бездейственным, а когда подошло время, то сделал всё, что было нужно, чтобы обременить свою совесть достойным сожаления воспоминанием.
Вуивра рассчитывала, что весь остаток дня будет посвящён утехам, но Арсен встал и сказал, застёгивая ремень:
— Забавы — это, конечно, хорошее дело, но время-то идёт, а работа стоит.
Она состроила недовольную мину, в которой присутствовало и немного презрения. С серьёзным, почти суровым видом он добавил нравоучительным тоном, словно собираясь читать проповедь:
— Работа — это не такая вещь, которая позволяет о себе забывать. Завтра утром на луг придут сушильщики сена, и если они не увидят скошенной травы, лежащей на земле, то получится, что я не сделал того, что должен был сделать. Нет, работа, как я сказал, — это не такая вещь, которая позволяет о себе забывать.
А между тем на этом открытом пространстве, со всех сторон окружённом лесом, стояло жаркое лето, никак не располагавшее к работе. Голубой, без единого отражённого облачка пруд нагревался посреди своих раскалённых берегов, а рядом с молодыми людьми в горячей, испачканной кровью траве, которую успели облепить рои чёрных мух, лежали разрубленные на части змеи.
