Эрнест Хемингуэй - Райский сад
– Как здесь красиво, – сказала женщина.
– Там есть кафе и столики под деревьями, – сказал молодой человек. – Под старыми деревьями.
– Какие странные деревья, – сказала она. – В основном молодые посадки. Почему там сажают мимозу?
– Чтобы было красивее, чем во Франции.
– Да, наверное. Все выглядит неуютно новым. Но пляж великолепен. Во Франции я таких не встречала. Во всяком случае, песок там не такой ровный и мелкий. Биарриц – просто дыра. Давай свернем к кафе.
Они проехали немного назад по правой стороне дороги. Молодой человек заехал на обочину и выключил зажигание. Они прошли к столикам под деревьями, и им приятно было есть и чувствовать на себе взгляды незнакомых людей, сидящих за другими столиками.
Ночью поднялся ветер, и в угловой комнате на одном из верхних этажей большого отеля было слышно, как обрушиваются на берег тяжелые буруны. В темноте молодой человек натянул поверх простыни легкое одеяло, а женщина сказала:
– Ты доволен, что мы остановились здесь?
– Я люблю слушать шум прибоя.
– И я.
Они лежали рядом и слушали море. Она опустила голову ему на грудь, и он коснулся подбородком ее затылка, а потом она устроилась повыше и прижалась щекой к его щеке. Она поцеловала его, и он почувствовал прикосновение ее руки.
– Как хорошо, – сказала она в темноте. – Как чудесно. Ты уверен, что ничего не хочешь?
– Не сейчас. Я замерз. Пожалуйста, обними меня и согрей.
– Я люблю, когда ты лежишь рядом такой холодный.
– Если ночами будет так холодно, нам придется спать в пижамах. Отлично! И завтракать в постели.
– Это Атлантический океан, – сказала она. – Послушай его.
– Нам тут будет хорошо, – сказал он. – Если хочешь, поживем здесь подольше. А нет – уедем. Тут есть куда поехать…
– Поживем пару дней и посмотрим.
– Ладно, но если мы останемся, я хотел бы начать писать.
– Вот будет чудесно. Завтра посмотрим, где здесь можно жить. Ты ведь сможешь работать в номере, если я уйду? Пока не подыщем подходящее место?
– Конечно.
– Знаешь, не нужно беспокоиться за меня, потому что я люблю тебя и нас только двое в этом мире. Пожалуйста, поцелуй меня, – сказала она.
Он поцеловал.
– Я ведь не сделала ничего плохого. Кроме того, что не могла не делать. Сам знаешь.
Он ничего не ответил и молча слушал в темноте, как обрушиваются на твердый, мокрый песок тяжелые буруны.
На следующее утро по-прежнему штормило и хлестал дождь. Испанского берега не было видно, и, когда в перерывах между шквальными порывами ветра и дождя небо прояснялось, по ту сторону охваченного штормом залива виднелись только окутавшие подошвы гор облака. После завтрака Кэтрин накинула плащ и ушла, оставив его одного работать. Писалось просто и легко. Возможно, даже слишком легко. «Будь осмотрителен, – говорил он сам себе, – очень хорошо, что ты пишешь просто: чем проще, тем лучше. Главное, чтобы умом ты понимал, как все непросто. Представь себе, как сложно то, о чем ты хочешь рассказать, а потом уж пиши. Ведь все, что было в Ле-Гро-дю-Руа, не стало проще от того, что тебе удалось так описать происходящее».
Он по-прежнему писал карандашом в дешевой разлинованной школьной тетрадке и уже поставил на обложке римскую цифру один. Наконец он закончил, убрал тетрадь в чемодан вместе с картонной коробкой для карандашей и конусообразной точилкой, оставив на столе лишь пять затупившихся карандашей, чтобы заточить их для завтрашней работы, и, взяв с вешалки в стенном шкафу куртку, спустился по лестнице в холл. Он заглянул в уютный для такой дождливой погоды полумрак гостиничного бара, где уже стали собираться посетители. Ключ он оставил у портье. Принимая ключ, помощник портье достал из почтового ящика записку и сказал:
– Мадам оставила это для месье.
Он развернул записку и прочел: «Дэвид, я не хотела тебе мешать, жду в кафе, люблю, Кэтрин». Он накинул старую теплую полушинель, нащупал в кармане берет и вышел из отеля в дождь.
Она сидела в небольшом кафе за угловым столиком, на котором стояли стакан с мутным, желтоватого цвета, напитком и тарелка, где среди объедков лежал небольшой бурый речной рак. Она уже была навеселе.
– Где пропадал, чужестранец?
– Путешествовал, милашка.
Он заметил, что лицо у нее мокрое от дождя, и с интересом наблюдал, как меняют капельки воды загорелую кожу. Но все равно выглядела она хорошо, он был очень рад видеть ее такой.
– Начал писать? – спросила она.
– Да, и идет неплохо.
– Значит, ты работал. Отлично.
Официант обслуживал трех испанцев, сидевших за столиком у самой двери. Он подошел, держа в руках стакан, бутылку обычного перно и небольшой узконосый кувшин с водой. В воде плавали кусочки льда.
– Pour Monsieur aussi?[5] – спросил он.
– Да, – сказал молодой человек. – Пожалуйста.
Официант наполнил высокие стаканы до половины желтоватой жидкостью и начал медленно доливать воду в стакан женщины. Но молодой человек сказал: «Я сам», – и официант поставил бутылку на стол. Похоже, он только и ждал, чтобы его отпустили, и молодой человек стал сам доливать воду очень тонкой струйкой, а женщина с интересом смотрела, как абсент приобретает дымчатый, опаловый оттенок. Она взяла стакан в руки и почувствовала, что стекло пока еще теплое, а потом, когда желтизна исчезла и появился молочный отлив, стекло вдруг сделалось прохладным, и тогда молодой человек стал добавлять воду по капле.
– Почему нужно доливать воду так медленно? – спросила она.
– Иначе напиток теряет крепость и ни к черту не годится, – объяснил он. – Он делается пресным и никчемным. По правилам, на бокал ставят стакан со льдом и маленькой дырочкой внизу, чтобы вода капала постепенно.
Но тогда всем ясно, что ты пьешь.
– Я уже выпила стакан наспех, потому что сюда заглянули Н. Г.
– Н. Г.?
– Или как их там, гвардейцы? На велосипедах и в форме с черной кожаной кобурой. Пришлось проглотить улику.
– Что?
– Извини, что проглочено, то проглочено.
– С абсентом шутки плохи.
– У меня после него легче на душе.
– Только после него?
Он смешал абсент так, чтобы напиток получился покрепче.
– Вперед, – сказал он. – Не жди меня.
Она сделала большой глоток, потом он взял у нее стакан, выпил сам и сказал:
– Спасибо, мадам. Это вселяет бодрость.
– Тогда сделай себе отдельно, ты, обожатель газетных вырезок.
– Что-что? – спросил молодой человек.
– А что я такого сказала?
Но он хорошо ее понял:
– Ты бы помолчала о вырезках.
– Почему? – спросила она, наклонившись к нему и повысив голос. – Почему я должна молчать? Уж не потому ли, что сегодня утром ты изволил писать? По-твоему, я вышла за тебя потому, что ты – писатель? За тебя и твои газетные вырезки.
– Ну ладно, – сказал молодой человек. – Остальное выскажешь, когда мы будем одни.
– И не сомневайся, выскажу, – сказала она.
– Надеюсь, нет.
– Не надейся. Будь уверен, выскажу.
Дэвид Берн встал, подошел к вешалке, оделся и не оглядываясь вышел.
Кэтрин, оставшись одна, подняла стакан, попробовала абсент и не спеша допила его маленькими глотками.
Дверь отворилась, Дэвид вернулся и подошел к столу. На нем была та же теплая полушинель и надвинутый на глаза берет.
– Ключи от машины у тебя?
– Да, – сказала она.
– Можешь мне их дать?
Она протянула ему ключи и сказала:
– Не глупи, Дэвид. Во всем виноват дождь да еще то, что работаешь ты один. Сядь.
– Ты этого хочешь?
– Пожалуйста, – сказала она.
Он сел. «Зачем все это? – подумал он. – Ты ушел, чтобы взять машину, уехать подальше и послать ее к черту, а сам вернулся и вынужден просить ключи, да еще снова уселся, как слюнтяй». Он взял свой стакан и допил оставшееся. Абсент по крайней мере был хорош.
– Обедать собираешься? – спросил он.
– Скажи куда, и я пойду с тобой. Ты ведь еще любишь меня?
– Не дури.
– Мерзкая была ссора, – сказала Кэтрин.
– К тому же первая.
– Я виновата. Вспомнила о газетных вырезках.
– Давай не будем об этих проклятых вырезках.
– Все из-за них.
– Все потому, что ты думала о них, когда пила. Не надо было пить, тогда бы это не пришло тебе в голову.
– Точно отрыжка после вина, – сказала она. – Ужасно. Хотела пошутить, и вдруг сорвалось с языка.
– Что у трезвого на уме…
– Ну хватит, – сказала она. – Я думала, ты уже забыл.
– Забыл.
– Что ж тогда только об этом и говоришь?
– Не стоило нам пить абсент.
– Да. Конечно, не стоило. Особенно мне. Тебе-то он был необходим. Думаешь, тебе станет лучше?
– Слушай, неужели нельзя остановиться?
– С меня-то уж точно хватит. Осточертело.
– Терпеть не могу это слово.
– Хорошо, только это.
– О черт, – сказал он. – Обедай сама.
– Нет. Мы пообедаем вместе и будем вести себя по-людски.
– Попробуем.
– Прости меня. Я действительно пошутила, но не удачно. Правда, Дэвид, забудем об этом.
