Борис Шергин - Сказки
Треух
Пристрастие Петра Первого к кораблям и к морю заставило Маркела Ушакова полюбить преобразователя России. По рекомендации Афанасия Холмогорского Маркел был вызван к корабельному строению на Неве и Ладоге.
Тут душа старого помора начала рваться на куски. Сочувствуя Петру, Маркел негодовал на преклонение перед Западом без разбору.
– Бывало, в северных морях иноземец русским в рот глядел, ждал слова. А теперь извольте стулом становиться под голландца или шведа!
На заседании "приказных господ и членов" произошел скандал. Ушаков вылез вперед, вывернул свой лисий треух наизнанку, поставил тульей себе на голову и сидит так, помавая лисьими хвостами. Все вытаращили глаза. Председатель прервал речь. В публике раздался шум и хохот.
Тогда Маркел Иванович стукнул кулаком о стол "и рек, аки гром грянул":
– Иноземец всех нас кверху дном поставил. Всех на обезьянин лик поворотил. И это вам не дико. А я только то и сделал, что шапку свою навыворот надел, и все смутились, все оскорблены.
"Притворя себе болезнь", Маркел вернулся в Архангельск.
Ушаков и Фома Кыркалов
Ушаково мастерство Маркелово было рассудительно и с любопытством, а не только по старым извычаям.
Ушаковские суда заморские обдуманы по чертежу. Лодья уж на воду спущена, мастер еще примечает, смекает и на догадку берет. Заботился, чтобы шито было прочно; беспокоился, насколько будет красовито на ходу, под парусами Ушаков был ученик не худых учителей. И не хотел уважить иноземным кораблям. Однако их рассматривал испытно, чая пользы своему любезному художеству.
Бывало, поручит Ушаков помощнику опробовать новопостроенную лодью, а сам выбежит на пристань, чтобы "из-под ручки посмотреть" на свое новорожденное.
Этак однажды привелся на пристани Фома Кыркалов, поздоровался с Маркелом и говорит насмешливо:
– Все ходишь, Маркел Иванович? Все любуешься на суда свои? Наглядеться, налюбоваться не можешь…
– Нет, нет, Фома Онаньевич,-горестно и гневно отвечал Маркел.– Досадовать хожу, горячиться, сам на себя, хожу. Гляжу, ошибки свои считаю. Косность ума своего обличаю.
Кыркалов снял шапку и поклонился Ушакову в пояс:
– Когда так, Маркел Иванович,– ты настоящий, истинный художник!
Ушаков и Яков Койденский
Маркел относился к делу своему и к людям страстно и пристрастно. Но людей тянуло к Маркелу, как железо на магнит. Где бы ни кидала якорь Маркелова лодья, везде являлись у него друзья и ученики. А потом оставалась незабытная память.
Маркел искал и находил людей, призванием которых было мореходство. За таких людей он полагал свою душу.
Когда Маркел пришел на Койду и срядился плыть на Новую Землю, в лодейную дружину вступил Яков Койдянин, подросток-сирота. В нем Маркел нашел ученика, потом и ревностного помощника в судостроении.
Старый мастер веселился сердцем и умом. есть кому оставить наше знанье и уменье.
Но хмель в молодости начал разбирать верного Маркелова помощника. Яков стал одолевать Маркела неотступным разговором:
Уйду в российские города
Здесь тесно Яков,
У Студеного ли моря тесно?
Что ты будешь делать в городах?
Не отпущу тебя.
Погубишь мастерство потеряешь и себя.
Ты не вернешься сюда.
Яков говорит:
– Я вернусь сюда, если ты, мастер Маркел, пойдешь вместе со мной. С тобой и я вернусь. А не пойдешь со мной останусь там.
И старый Ушаков, тревожась и болезнуя о судьбе талантливого ученика, оставляет свой дом, свой промысел и идет за Яковом неведомо куда.
Но скитались они недолго.
Однажды Яков пал мастеру в ноги с воплем и со слезами:
– Господин мой, доброхот мой! Непостижно велика печаль твоя обо мне. Не стою я тебя. Но если можешь ты простить меня, если в силах ты глядеть на меня, то вернемся в нашу Койду, к нашему светлому морю, к нашему добро-честному промыслу.
Как-то при людях Маркел почествовал Якова, назвав его мастером. Люди подивились:
– Столь молодого ты называешь мастером…
Маркел отвечал:
– Дела его говорят, что он мастер.
Художество
Маркел Ушаков насколько был именитый мореходец, настолько опытный судостроитель.
В молодые свои годы он обходил морские берега, занимаясь выстройкой судов. Знал столярное и кузнечное дело; превосходно умел чертить и переписывать книгу. Все свои знания Маркел объединял словом "художество".
Спутник и ученик Маркела, Анфим Иняхин, спросил Маркела:
– Когда же мы сядем на месте, дома заниматься художеством?
Маркел отвечал:
– Кто же теперь отнимет у нас наше художество? Художество места не ищет. Маркел говаривал:
– Пчела куда ни полетит, делает мед– Так и художный мастер: куда ни придет, где ни живет, зиждет доброту (создает красоту).
У работы Маркел любил петь песню. Скажет, бывало.
– Сапожник ли, портной ли, столяр ли – поют за работой Нам пример путник с ношей. Песней он облегчает труд путешествия.
***Белые с Севера убежали, мы опять во свое место из Вологды вернулись.
У нас в учреждении порядочно стало местной молодежи служить.
Другой раз на них смотришь, думаешь: "Что-то у вас, ребята, в голове? Понимаете ли, в какое время живете?.."
Политпросветительная работа еще только налаживалась… Народ молодой, по службе дело отведут в пятом часу и домой полетят.
Пожалуй, всех бойчее из них Шкаторин был. Только такой: смехи да хи-хи. Я так считал: вовсе ты, парень, девичий пастух.
Я партийный, у меня сердце болело, что не вхожу в них. не внушаю, не объясняю о деле Ленина. На собраньях-то, конечно, много речей было сказано, да речи;– что… И вдруг телеграмма: Ленин умер.
Я иду с телеграфа-то, а уж к ночи. И мороз к сорока градусам небось… И кто-то: меня с ног сбил… У меня слабы ноги-то. Я стал в таком направлении, смотрю: Шкаторин в одном пиджачишке, на одной ноге валенок, на другой калоша. Я говорю:
– Шкаторин, что с тобой?!
А он:
– Гаврило Василич, это правда, что Ленин умер?
Я заплакал:
– Умер наш Ленин… Откуда ты летишь-то?
– Из дому.
– Где живешь-то?
– В Слободке.
– Как же ты наг-то через весь город летел?
– А сказали, что Ленин умер. Я испугался, побежал сюда. Некогда тужурку было искать…
С этой поры больше родных детей ценю я и люблю нашу молодежь..
(Записано в Архангельске в 1927 г.)
Ингвар
В Соловецке при игумене Филиппе жил инок Ингвар, или Игорь, родом свеянин, швед. По старым памятам рассказывают так:
Свейский карбас – шесть рядовых, седьмой шкипер Ингвар шли в Соловецкое море. Для какой потребы шли, не ведаем. Может, что купить или продать. Будучи нетверды в соловецком знании, потеряли путь и пристали в Тонскую деревню. Шкипер приказал товарищам остаться в карбасе, а сам пошел в конец деревни спрашивать вожа. Дружина, мимо слова шкипера, тотчас побежала на другой конец деревни. Свеян было мало, но и в деревне мужского полку не было. Только бабки с мелкими ребятами. Во все лето с дальних волоков не оказывало дыму, и люди неопасно разошлись на промыслы.
Свеи начали ломать запоры у анбара. Завопили бабки, ребятишки подняли неизреченный рев. Шкипер Ингвар это слышит, ухватил железный лом и прибежал к разбою.
Увидя, что его товарищи шибают о землю ребят, стегают воющих старух и кидают из анбара кожи, обувь, сбрую и холсты, Ингвар стал благословлять грабежников железным ломом. Бил по головам и по зубам. И гонил их из деревни, посылая ломом. Один из грабежников увернулся и ударил шкипера в лоб камнем. Ингвар повалился заубито. Товарищи его вскочили в карбас и угребли из виду.
Старухи привели Ингвара в действие и, забывши страх, стали жалеть его, как внука.
Весть о свейском нагоне полетела далеко. Пришли, из Сумского посада в Тонскую деревню приставы и взяли Ингвара. Также было велено имать свидетелей. Вся деревня лезла во свидетели. Отобрали десять старых бабок, самых мудрых и речистых.
Тонская деревня была соловецкой вотчиной и подлежала монастырскому суду, Ингвара судил случившийся в Суме игумен Филипп Колычев.
Дьяк объявил, что шестерых бежавших в море свеян бог нашел своим судом. Только-де шесть свейских рукавиц, с одной руки, море выплеснуло на берег. Затем тонские свидетели заявили, что хотя судимый и явился с лиходеями, но оказался добрым человеком. И его-де надо не судить, а миловать. Судья Филипп сказал:
– Правда то, что Ингвар заступился за обидимых, не щадя и своей жизни. Но есть и кривда: почему ты, Ингвар, добрый, сердобольный человек, пошел в товарищах с людьми лихими?
– Господине,– отвечал Ингвар,– все у нас, затеяно бахвальством, все чинилось без ума. Но молю вас всех: не кляните их, моих товарищей, а меня не величайте добрым человеком.
Судья Филипп говорит:
– Сердце твое детское, и речи у тебя как у младенца. Ты говоришь: "Не вредите мое сердце, не поминайте мне товарищей". Лучше бы тебе о том поплакать, что из-за таких товарищей про всю вашу породу свейскую слава в мире носится самая зазорная!.. Думаю, Ингвар, что на родину тебе нельзя являться?
