Борис Шергин - Четыре сказки
Обзор книги Борис Шергин - Четыре сказки
Борис Шергин
Золоченые лбы
На веках невкотором осударстве царь да ише другой мужичонко исполу промышляли. И поначалу все было добрым порядком. Вместях по рыболовным становищам болтаются, где кака питва идет, тут уж они первым бесом. Царь за рюмку, мужик за стакан. Мужичонка на имя звали Капитон. Он и на квартире стоял от царя рядом.
Осенью домой с моря воротяцца, и сейчас царь по гостям с визитами заходит, по главным начальникам. Этот Капитонко и повадился с царем. Его величию и не по нраву стало. Конешно, это не принято.
Оногды амператора созвали ко главному сенатору на панкет. Большой стол идет: питье, еда, фрелины песни играют. Осударь в большом углу красуется. В одной ручки у его четвертна, другой рукой фрелину зачалил. Корона съехала на ухо, мундер снят, сидит в одном жилету. Рад и тому, бажоной, што приятеля нету.
Вот пир к концу заприходил. Царицы Аграфены пуще всех в голову вином ударило. И как только ейной адъютант Королев в гармонь заиграл, она вылезла середка залы и заходила с платочком, запритаптывала:
Эх, я стояла у поленницы, у дров.
По угору едет Ваня Королев.
Отчего далеко видела:
От часов цепочка светила.
Цепочка светила в четыре кольчика,
У милого нету колокольчика.
У милого коробок, коробок,
Я гуляю скоро год, скоро год!
Сенаторы, которы потрезве, смеются:
– Хы-хы! При муже кавалера припеват. Вот до чего – и то ничего.
И вдруг это веселье нарушилось. Капитонко в залу ворвался, всех лакеев распехал, увидал, что царица Аграфена утушкой ходит, сейчас подлетел, ногами шарконул и заходил вкруг ей вприсядку, с прискоком, с присвистом.
Песню припеват:
Разве нищие не пляшут?
Разве песен не поют?
Разве по миру не ходят?
Разве им не подают?
А у самого калошишки на босу ногу, у пинжачонка рукав оторван, карманы вывернуты. Под левым глазом синяк. И весь Капитон пьяне вина! Царь немножко-то соображает. Как стукнет по столу да как рявкнет:
– Вон, пьяна харя! Убрать его!
Капитонко царя услыхал, обрадовался, здороваться лезет, целоваться:
– На, пес с тобой, ты вото где? А я с ног сбился, тебя по трактирам, по пивным искавши!
Придворны гости захикали, заощерялись. Это царю неприлично:
– Кисла ты шерсь! Ну куда ты мостиссе?! Кака я те, пьянице, пара? Поди выспись.
Капитонку это не обидно ли?
– Не ты, тиран, напоил! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю!
Брани – дак хоть потолоком полезай. Царь с Капитоном драцца снялись.
Одежонку прирвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили.
С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь.
Мужичонко, где царя увидат, все стращат:
– Погоди, навернессе ты на меня. Тогда увидам, которой которого наиграт.
Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка. Доносят один на другого.
Чуть у царя двор не убрали или помойну яму запакостили, мужичонко сейчас ко квартальному с ябедой.
Вот раз царь стоит у окна и видит: Капитонко крадется по своему двору (он рядом жил) и часы серебряны в дрова прятат. Уж верно крадены. Царь обрадовался:
– Ладно, зазуба! Я тебе напряду на кривое-то веретено.
Сейчас в полицию записку. У мужика часы нашли – и самого в кутузку. Он с недельку отсидел, домой воротился. И даже супу не идет хлебать, все думат, на царя сердце несет. Вот и придумал.
У царя семья така глупа была – и жена, и дочки, и маменька. Цельной день по окнам пялятся, кивают, кавалерам мигают, машут. Царь их никуда без себя не пускат в гости. Запоежжат на войну ли, на промысел – сейчас всех в верхней этаж созбират и на замок закроет.
А в окурат тот год, как промеж царем да Капитонком остуда пала, в царстве сахару не стало. Капитонко и придумал. Он в короб copy навалил, сверху сахаром посыпал да мимо царский дворец и лезет, пыхтит, тяжело несет…
Царские маньки да ваньки выскочили:
– Эй, мужичок! Откуда эстольку сахару?
– На! Разве не слыхали? Заграничны пароходы за Пустым островом стоят, всем желающим отсыпают.
Ваньки-маньки к царю. Царь забегал, зараспоряжался:
– Эй, лодку обряжай! Мешки под сахар налаживай!
Аграфена с дочкой губы надувают:
– Опять дома сидеть… Выдал бы хоть по полтиннику на тино, в тиматограф сходить. Дома скука, вот так скука дома!
Царь не слушат:
– Скука? Ах вы лошади, кобылы вы! Взяли бы да самоварчик согрели, граммофон завели да… пол бы вымыли.
Вот царь замкнул их в верхнем этажу, ключ в контору сдал, мешки под сахар в лодку погрузили и, конешно, пива ящик на свою потребу. Паруса открыли и побежали за Пустые острова. С царем свиты мужика четыре. Провожающий народ на пристани остался. Все узнали, што царь по сахар кинулся. Капитонко украулил, што царя нету, сейчас модной сертук напрокат взял, брюки клеш, камаши с калошами, кепку, заместо бороды метлу, штобы не узнали. Потом туес полон смолы, пеку черного налил, на голову сдынул, идет по городу да вопит:
– Нет ли лбов золотить?! А вот кому лоб золотить?
К царскому дворцу подошел да как вякнет это слово:
– А нет ли лбов золотить?!
Царева семеюшка были модницы. Оне из окна выпехались, выпасть рады.
– Жалам, мы жалам лбов золотить! Только ты, верно, дорого спросишь?
– По причине вашей выдающей красоты отремонтируем бесплатно. К вам которой затти?
– Мы сидим замчены и гостей к себе на канате, на блочку подымам.
Вот они зыбочку спустили, тот примостился:
– Полный ход!
У Аграфены сипы не хватат. Мужик тяжолой, да смолы полпуда. Аграфена девку да матку кликнула. Троима за канат ухватились, дубинушку запели:
Эх, што ты, свая наша, стала!
Эх, да закопершика не стало!
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
Затянули Капитона. На диван пали, еле дышут:
– Первой экой тяжелой мужик. Вы откулешны будете, мастер?
– Мы европейских городов. Прошлом годе англиску королеву золотом прокрывали, дак нам за услуги деплом из своих рук и двухтрубной мимоносец для доставки на родину. Опеть французскому президенту, извините, плешь золотили.
– А право есть?
Капитонко им стару квитанцию показыват, оне неграмотны, думают – деплом.
– А, очень приятно. Этого золота можно посмотреть?
– Никак нельзя. Сейчас в глазах ослепление и прочее. Во избежание этого случая, докамест крашу и полирую, глаз не отворять. Пока не просохнете, друг на дружку не глядеть и зеркало не шевелить.
Царицы жалко стало золота на бабку:
– Маменька-та стара порато, уж, верно, не гожа под позолоту-ту… Маменька, ты в позолоту хошь?
– Ась?
– Хошь, говорю, вызолотицце?
– Ась?
– Тьфу, изводу на тебя нету! Вот золотых дел мастер явился. Хошь, обработат?
– Ну как не хотеть? Худо ли для свово умиления к празднику вызолотицца!
Капитон их посадил всех в ряд.
– Глазки зашшурьте. Не моги никотора здреть!
Он смолы поваренкой зачерпнул – да и ну ту, да другу, да третью.
– Мастер, што это позолота на смолу пахнет?
– Ничево, это заготовка.
А сам насмаливает. Мажет, на обе щеки водит. У их, у бажоных, уж и волосья в шапочку слились. А он хвалит:
– Ах кака прелись! Ах кака краса!
Те сидят довольнехоньки, только поворачиваются:
– Дяденька, мне этта ишше положь маленько на загривок…
Капитон поскреб поваренкой со дна. Потяпал по макушкам.
– Все! Ну, ваши величия! Сияние от вас, будто вы маковки соборны. Сейчас я вас по окнам на солнышко сохнуть разведу.
Аграфену в одно окно посадил, девку в друго, а бабенька на балкончик выпросилась.
– Меня,– говорит,– на ветерку скоре захватит.
Мастеру некогда:
– Теперь до свидания, оревуар! Значит, на солнышке сидите, друг на дружку не глядите, только на публику любуйтесь. Папа домой воротицца, вас похвалит, по затылку свой колер наведет. Ему от меня привет и поцелуй.
Тут Капитон в окно по канату, да только его, мазурика, и видели. У царя дом глазами стоял на площадь на болыпу, на торгову. Там народишку людно. Мимо царской двор народу идет, как весной на Двины льду несет. Окна во дворце открыты, как ворота полы. В окнах царска семья высмолены сидят, как голенишша черны, как демоны. Бабушка на балконе тоже как бугирь какой.
Народ это увидел и сначала подумали, што статуи, негритянска скульптура с выставки куплена. Потом разглядели, што шевелятся,– россудили, што арапы выписаны ко двору. А уж как царску фамилию признали, так город-от повернулся. Учали над черными фигурами сгогатывать. Ко дворцу со всех улиц бежат, по дороге завязываются. Матери ребят для страху волокут:
– Будете реветь, дак этим черным отдаим!
Мальчишки свистят, фотографы на карточку царскую семью снимают, художники патреты пишут… О, какой страм!
Напротив царского дома учрежденье было – Земной удел. И тут заседает меницинской персонал. Начальники-ти увидали царску фамилью в таком видеи народно скопленье. Не знают, што делать. И тут ише явились извошшишьи деликаты. На коленки пали и сказали:
