Счастье для начинающих - Сэнтер Кэтрин

– Ты прикончил мою собаку.

– Я пытался спасти ее! Я что угодно бы отдал, чтобы ее спасти!

– Но она умерла.

– Это была прекрасная собака, – сказал Дункан.

– Это была ужасная собака, – поправила его я.

– Не для меня. – Он едва выговаривал слова. – Я любил эту крысиную мордочку.

И в тот момент я поняла, что это действительно так. Сделав шаг к нему, я крепко его обняла.

– И я.

И тогда, в тот безумный день, казалось бы, впервые в жизни, нас объединило что-то хорошее.

Только потом, когда, совершив набег на коробку с печеньем в кладовой Джи-Джи, мы сидели за кухонным столом, мне пришло в голову спросить, при чем тут переносной холодильник.

– Ты не догадалась? – спросил Дункан. На верхней губе у него красовались молочные усы.

Я покачала головой.

– Там Пикл.

Я едва не уронила стакан.

– Что?!

Он – сама серьезность – кивнул:

– Я привез ее тебе.

– Пикл? – переспросила я, до меня все еще не доходило. – Она в переносном холодильнике?

Дункан кивнул.

Я обошла кухонный уголок и с порога уставилась на сумку-холодильник.

– И давно она там?

– Пять дней.

– Пять дней!

– Не беспокойся, – сказал он. – Там же лед.

Я переводила взгляд с сумки на Дункана и обратно.

– И вообще она в пакете с застежкой.

– Ты положил ее в пакет с застежкой?

Дункан кивнул:

– И основательно обмотал скотчем.

– И откуда у парней такая тяга к скотчу? – Тут в голову мне пришла невероятная, иррациональная мысль, и у меня вырвалось: – Но она же задохнется!

Голос Дункан стал мягким:

– Она не может задохнуться, Хелен. Она уже мертва.

Но мне вспомнилась история про Марту Вашингтон, которую я слышала в детстве: как выкопали ее гроб и обнаружили следы от ногтей на крышке.

– Может, она не совсем была мертва. Может, ты дважды ее убил!

Дункан сочувственно покачал головой:

– Она была мертва.

– Что, если она была просто без сознания… ну знаешь… замедленное сердцебиение.

Но Дункан покачал головой:

– Поверь мне. Этой собакой бейсбольный мяч можно было отбивать, когда я клал ее в пакет. Она мертва.

И вот так это было признано официально. Бессмысленно отрицать. Пикл, худшее домашнее животное на свете – а еще мое любимое – мертва.

Я не знала, что еще сделать, а потому направилась к задней двери.

– Ты куда? – спросил Дункан.

Остановившись, я на него оглянулась.

– Хоронить ее, – сказала я. – Бери сумку.

Вот как вышло, что я в розовом коктейльном платье и на каблуках копала могилу на заднем дворе дома моей бабушки. Дункан стоял возле меня, сжимая обмотанную скотчем, как погребальными бинтами, тушку Пикл, щеки у него были мокрые. Рубашка пропиталась водой там, где он прижимал к себе маленькую мумию. Будь у нас толика здравого смысла, могилу копал бы Дункан в грязных кедах. Но у нас его не было.

Место мы выбрали рядом с тем, где когда-то похоронили собаку нашего детства, Овцежорку. Суть была в том, чтобы они упокоились рядом и могли подружиться на небесах.

Я уже наполовину выкопала яму, и рядом со мной высилась кучка черной земли, когда Дункан сказал:

– Только не задень Свиножорку.

Остановившись, я повернулась к нему:

– Овцежорку.

– Так я и сказал.

– Ты сказал – Свиножорку.

– Не говорил я такого.

– Ты даже Овцежорку не помнишь?

– Да, конечно, помню. Он был бульдогом.

– Она. Это была девочка.

– И она умерла, проглотив ветку размером с себя.

Вот тут придраться не к чему. Это была чистая правда.

К тому времени, когда ямка стала достаточно глубокой, один мой пучок распустился, босоножки были заляпаны землей, один ремешок порвался. Дункан опустился на колени, чтобы положить сверток с нашей собакой в яму, и, пока он разравнивал землю, я, сбросив загубленные босоножки, сбегала в комнату за венком из маргариток, который сплела мне Уинди. Венок я положила на могилку. Мы произнесли несколько прощальных слов, и Дункан обнял меня за плечи, когда мы возвращались в дом.

Но только когда мы вернулись на кухню, я сообразила, что в другой руке у Дункана упаковка пива. Водрузив ее на кухонный стол, он вытащил и предложил мне банку.

И тут до меня дошло:

– Только не говори, что это пиво тоже приехало в переносном холодильнике!

Он замер, держа палец на жестяном кольце.

– А что?

– Ничего. – Я указала на заднюю дверь. – Вынеси во двор.

– Такой день, а мне нельзя пива?

– Только не покрытое жижей с мертвой собаки! – Я повернулась к раковине, чтобы соскрести с рук грязь.

– Она была в сумке с застежкой.

– Во двор! – приказала я самым властным тоном старшей сестры. – Сейчас же!

Дункан повиновался.

Когда он вернулся, я сказала:

– Пива можешь выпить на бар-мицве.

– Какой бар-мицва? – спросил он.

Я повернулась, чтобы на него посмотреть.

– Ты не можешь заявиться с мумией моей собаки и думать, что я одна пойду на бар-мицву незаконнорожденного сына моего бойфренда из старших классов!

Он покорно покачал головой:

– Не могу.

– Пойди надень чего-нибудь поприличнее, – велела я.

Дункан направился в свою комнату.

– А что надевают, когда без приглашения являются на бар-мицву?

– Что-нибудь приличное! – крикнула я. – С галстуком. – Потом сунула голую грязную ногу в раковину, чтобы ее тоже вымыть.

Когда я почистилась, пришлось смывать поплывший макияж, прикладывать на несколько минут к опухшим глазам лед и начинать сначала. На платье осталось несколько пятнышек земли, но оно выглядело сносно. Босоножки пришлось отправить в мусорное ведро, так что оставались только красные балетки без каблука. Я заново закрутила волосы и как раз наносила тени, когда в комнату ко мне заявился Дункан. Он где-то раздобыл узкий черный галстук, черные брюки от смокинга, в которых был на моей свадьбе (теперь они были ему на два дюйма коротки), и белую оксфордскую рубашку от своей школьной формы. Он походил на официанта, но я сказала:

– Очень красиво выглядишь.

Я хотя бы когда-то говорила ему нечто настолько доброе? Дункан даже заморгал от удивления.

– Спасибо, – сказал он, – ты тоже. Ты как леденец.

Повернувшись к зеркалу, я свирепо уставилась на мое опухшее, заплаканное лицо.

– На самом деле, – сказала я, – выгляжу я сейчас настолько плохо, что подумываю, не послать ли все к черту.

– Ты не можешь, – сказал Дункан. – Если пошлешь все теперь, они решат, что ты струсила.

Джейк говорил то же самое.

– Они подумают, что ты так и не пришла в себя после той истории.

– Ты хочешь сказать, что я должна пойти?

Дункан пожал плечами, как бы говоря – в принципе да.

– Возможно, на душе у тебя скверно, но по тебе этого не скажешь. Вообще не понимаю, как кто-то может выглядеть так потрясающе через минуту после того, как рыл могилу.

Это меня проняло. От такой милой похвалы я даже рассмеялась.

– Что? – переспросил Дункан.

Я встала, готовая ехать.

– Иди сюда.

Я обняла его второй раз за день, – а еще за последние десять лет.

– Спасибо за сеанс психотерапии.

Он несколько неловко обнял меня в ответ.

– Я думал, ты возненавидишь меня, когда узнаешь про Пикл.

Я не чувствовала ненависти. Как раз наоборот. Что само по себе было странно. Месяц назад я всыпала бы ему по пятое число, возможно, довела бы до слез. Месяц назад я размахивала бы собакой в переносном холодильнике как непреложным доказательством того, что у меня бесполезный, безнадежный, неизлечимо бесячий младший брат, которого мне никогда не понять, которого мне ни за что не полюбить. Но месяц может быть очень долгим сроком. Прежде я видела только, как Дункан снова и снова терпел неудачу или что-то проваливал. А теперь я слишком много знала о нем – и, в сущности, о себе самой, чтобы относиться к нему так необъективно. И я ему сопереживала. В том-то вся разница.