Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Часть 2
Эти слова тронули Барбару. Она уже раскаивалась, что выказала такое равнодушіе относительно Нелли.
— Видите ли, продолжалъ Китъ, — я привыкъ и говорить, и думать о ней, какъ о какомъ-то ангелѣ. Когда я мечтаю о томъ, что скоро ее увижу, такъ мнѣ и представляется, какъ, бывало, она выйдетъ ко мнѣ на встрѣчу, улыбнется, протянетъ руку и скажетъ: «А! это мой добрый, милый Китъ! Какъ я рада тебя видѣть», или что нибудь вродѣ этого. Я ее воображаю себѣ счастливой, окруженной друзьями, почетомъ, какъ и подобаеть ей; о себѣ же я думаю, какъ объ ея старомъ слугѣ, который горячо любитъ свою милую, добрую госпожу и готовъ за нее въ огонь и въ воду. Мнѣ какъ-то пришло въ голову — и я, признаться, очень испугался этой мысли — что, можетъ быть, она вернется гррдая, неприступная, холодно обойдется со мной — это было бы для меня все равно, что ножъ въ сердце — или не признаетъ меня, будетъ стыдиться знакомства съ такимъ ничтожнымъ мальчикомъ, какъ я; но я сейчасъ же опомнился: такъ думать о ней, значитъ ее оскорблять, и я опять сталъ надѣяться, что увижу ее такой, какой она всегда была, и тутъ же рѣшилъ, что буду стараться угождать ей, какъ бывало прежде, когда я былъ ея слугой. Если эта мысль доставляетъ мнѣ счастье, въ чемъ и сомнѣваться нельзя, то этимъ я опять-таки обязанъ ей и за это еще больше ее люблю и уважаю. Даю вамъ честное слово, Барбара, все, что я вамъ сказалъ — истинная правда.
Барбара вовсе не была капризной или упрямой дѣвушкой. Рѣчь Кита порядкомъ пробрала ее: ее начала мучить совѣсть и она кончила тѣмъ, что расплакалась. Не станемъ загадывать о томъ, къ чему привелъ бы весь этотъ разговоръ, если бы въ эту мннуту не послышался стукъ колесъ, а за нимъ — сильный звонокъ у садовой калитки, который снова переполошилъ весь домъ, стихшій было на нѣкоторое время.
Въ одно время съ почтовой каретой подъѣхалъ на извозчикѣ и Чекстеръ. Передавъ жильцу Брасса привезенныя имъ деньги и какія-то бумаги, онъ незамѣтно смѣшался съ семьей и, закусывая на ходу — перипатетически, такъ сказать — наблюдалъ равнодушнымъ окомъ, какъ нагружали карету.
— А! и сноббъ ѣдетъ! удивился онъ, обращаясь къ м-ру Абелю;- кажется, въ тотъ разъ его не хотѣли взять съ собой, потому что боялись, что его присутствіе можетъ быть непріятно старому буйволу.
— Кому? переспросилъ м-ръ Абель.
— Старому джентльмену, подравился Чекстеръ, немного сконфузившись.
— А теперь нашъ кліентъ беретъ его съ собой, сухо замѣтилъ м-ръ Абель. — Въ той деревнѣ, куда они ѣдутъ, живетъ мой дядя, которому старикъ вполнѣ довѣряетъ, слѣдовательно эти предосторояености совершенно излишни и они не могутъ своимъ пріѣздомъ возбудиіъ въ немъ подозрѣніе.
— Вотъ какъ! Всѣ нужны, кромѣ меня, разсуждалъ Чекстеръ, глядя въ окно. — Даже снобба предпочитаютъ мнѣ. А я все-таки скажу: если на этотъ разъ и не онъ сцапалъ банковый билетъ, такъ, все равно, не сегодня-завтра, онъ что нибудь да сцапаетъ. Я всегда былъ о немъ такого мнѣнія. Какая, однако, хорошенькая дѣвушка, чортъ возьми! Просто прелесть! мысленно воскликнулъ онъ, увидѣвъ Барбару.
Та стояла внизу, около экипажа, въ который уже всѣ вещи были уложены. Чекстеру вдругъ пришла охота посмотрѣть на послѣднія приготовленія къ отъѣзду: онъ сбѣжалъ въ садъ и, остановившись въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дѣвушки, началъ дѣлать ей глазки. Такъ какъ онъ былъ большой знатокъ женскаго сердца и зналъ какъ къ нему подъѣхать, онъ сейчасъ же принялъ эфектную позу; одной рукой подбоченился, а другую запустилъ въ развѣвающіеся отъ вѣтра волосы. Эти пріемы свѣтскихъ ловеласовъ — если еще къ нимъ прибавить легкое посвистываніе — имѣютъ, говорятъ, неотразимое свойство побѣждать любое женское сердце.
Но увы! То, что хорошо для города, не всегда бываетъ пригодно для деревни: никто не обратилъ вниманія на великолѣпную позу Чекстера. Всѣ были заняты простымъ, житейскимъ дѣломъ, — проводами дорогихъ людей: прощались, цѣловали другъ другу руки, махали платками. Всѣ уже были на своихъ мѣстахъ — жилецъ Брасса и старикъ Гарландъ въ каретѣ, форейторъ верхомъ на лохцади, а укутанный съ головы до ногъ Китъ на своемъ сидѣньѣ на запяткахъ. Провожали всѣ домашніе: около экипажа стояла старушка Гарланда съ сыномъ, мать Кита и Яша, немного поодаль — мать Барбары съ малюткой. Кто кланялся, кто кивалъ головой, кто присѣдалъ. Всѣ кричали «до свиданія», насколько хватало голоса. Черезъ минуту экипажъ скрылся изъ глазъ и всѣ разошлись. Остался одинъ Чекстеръ. Онъ не могъ прійти въ себя. Передъ нимъ все еще мелькала картина послѣдняго прощанія: Китъ, приподнявшись на запяткахъ, машетъ рукой Барбарѣ, и та, представьте себѣ, передъ самымъ его, Чекстера, носомъ, — на глазахъ у этого баловня женщинъ, на котораго не разъ заглядывались дамы высшаго общества, во время катанія по парку — отвѣчаетъ ему такимъ же воздушнымъ поцѣлуемъ.
Ну и пусть онъ себѣ стоитъ на одномъ мѣстѣ — словно приросъ къ землѣ — и въ душѣ проклинаетъ Кита, называя его принцемъ мошенниковъ, великимъ Моголомъ сноббовъ и связывая этотъ возмутительный фактъ съ тѣмъ гнуснымъ эпизодомъ съ шиллингомъ, а мы послѣдуемъ за экипажемъ, будемъ сопровождать нашихъ путниковъ.
День суровый. Жестокій вѣтеръ рѣжетъ имъ лицо, полируеть скованную землю, сдуваетъ иней съ деревьевъ и изгородей и, подхвативъ его, уноситъ Богъ вѣсть куда. Но Китъ не обращаетъ вниманія на непогоду. Чувствуется какая-то свобода, свѣжесть въ этомъ ревущемъ вѣтрѣ, который вихремъ подымаетъ съ земли сухіе листья, сухія вѣтви. Кажется, будто все въ природѣ сочувствуетъ ихъ стремленію, все несется вмѣстѣ съ ними. И чѣмъ сильнѣе порывъ вѣтра, тѣмъ быстрѣе они подвигаются впередъ. Хорошо бороться съ этими порывами вѣтра, побѣждать ихъ на каждомъ шагу. Вотъ онъ идетъ на васъ и, собравшись съ силами, готовъ разразиться надъ> вашей головой; но вы нагнулись, онъ просвистѣлъ мимо и исчезъ за вашей спиной. Лишь издали слышенъ его замирающій, хриплый голосъ, да видно, какъ деревья, при его приближеніи, гнутъ къ землѣ свои вѣтви.
Вѣтеръ дулъ весь день безостановочно. Ночь наступила ясная, звѣздная, но онъ все не унимался. Холодъ пронизывалъ до костей. Иной разъ — когда попадались особенно длинныя станціи — Китъ тоже чувствуетъ, что не мѣшало бы, если бы погода была помягче. Но вотъ они остановились перемѣнить лошадей. Китъ суетится, бѣгаеть взадъ и впередъ, отпускаеть прежняго ямщика, подымаетъ на ноги очередного. Лошади уже готовы. Китъ къ этому времени такъ набѣгался и согрѣлся, что кровь у него приливаетъ къ оконечностямъ и онъ думаетъ, будь погода потеплѣе, путешествіе было бы далеко не такъ пріятно. Онъ весело вскакиваетъ на свои запятки и, затянувъ вполголоса лихую пѣсенку, сливающуюся съ шумомъ колесъ, мчится впередъ по безотрадной дорогѣ въ то вромя, какъ жители города, по которому они только что проѣхали, мирно почивая въ своихъ теплыхъ постеляхъ.
Джентльменамъ, сидѣвшимъ внутри экипажа, не спалось, поэтому они развлекали себя разговорами; а такъ какъ у обоихъ было одно на умѣ, то и бесѣдовали они объ одномъ и томъ же: вспоминали, какъ имъ пришло въ голову предпринять эту поѣздку, которая, по всѣмъ вѣроятіямъ, должна оказаться удачной; сообщали другъ другу о своихъ надеждахъ и опасеніяхъ: къ этой, внезапно возродившейся надеждѣ примѣшивался какой-то неопредѣленный страхъ, какъ это часто бываетъ послѣ долгаго и тщетнаго ожиданія.
Когда уже перевалило за полночь, жилецъ Брасса, становившійся все болѣе и болѣе молчаливымъ и задумчивымъ, спросилъ своего компаньона, любить ли онъ слушатъ, когда что нибудь разсказывають.
— Люблю, отвѣчалъ тотъ, улыбаясь, — какъ любятъ всѣ люди, когда разсказъ занимателенъ; если же разсказъ не интересенъ, я все-таки стараюсь не показать вида, что онъ меня не интересуетъ. А почему вы задали мнѣ этотъ вопросъ?
— Я хочу испытатъ ваше терпѣніе, разскажу вамъ одну очень коротенькую повѣсть, и, положивъ руку на рукавъ старика, онъ началъ такъ:
— Жили-были когда-то два брата, нѣжно любившіе другъ друга. Между ними было 12 лѣтъ разницы и, мнѣ кажется, что именно благодаря этому неравенству лѣтъ они еще горячѣе привязались одинъ къ другому. Однако, ни то, ни другое не помѣшало имъ сдѣлаться соперниками: оба безъ ума влюбились въ одну и ту же дѣвушку. Меньшой братъ, отличавшійся особенной чуткостью и наблюдательностью, первый замѣтилъ это. Нечего говорить о томъ, какъ онъ мучился, какъ онъ душевно страдалъ, каась онъ боролся съ своей страстью. Въ дѣтствѣ былъ очень болѣзненный и слабый. Старшій братъ — онъ сильный, здоровый юноша, — всецѣло посвятилъ себя больному, часто отказывался отъ любимыхъ игръ, и какъ самая заботливая нянька, сидѣлъ около его постели, разсказывая ему разныя исторіи, пока блѣдное личико ребенка мало-по-малу оживлялось, разгоралось отъ удовольствія. Часто на рукахъ онъ выносилъ его въ полѣ, клалъ на зеленую траву, и мальчикъ любовался голубымъ небомъ, яснымъ солнечнымъ свѣтомъ, силой, здоровьемъ, разлитыми во всей природѣ, въ которыхъ, однако, ему было отказано. Словомъ, юноша все дѣлалъ, чтобы привязатъ къ себѣ это слабое, несчастное существо. Ребенокъ не забылъ самоотверженіе брата. Когда онъ выросъ и настала пора испытаній, Господь подкрѣпилъ его силы и помогъ ему своимъ полнымъ самоотверженіемъ воздать за его заботливость и привязанность. Не обнаруживъ ни единымъ словомъ своего отчаянія, онъ уѣхалъ заграницу, въ надеждѣ, что смерть скоро избавитъ его отъ мученій.
