Дюла Ийеш - Избранное
Со времен переписи населения, проведенной по указу Иосифа II, дворянская страна не позволяла обмерить ее земли. По данным 1787 года, например, 58 процентов территории Западной Венгрии находилось в руках высшего дворянства. Каким образом? «Главной целью олигархии, — писал еще в 1834 году Пал Надь из Фёльшебюка, — было устроиться, что попросту означало истребить среднепоместное дворянство, и олигархия так рьяно стремилась к этой цели, что только в одном соседнем комитате Мошон, где в начале прошлого столетия жило более 300 дворянских семей, в настоящее время едва ли осталось три». А Сечени в своем «Кредите» пишет, что «есть среди нас и такие, которые владеют 500-й, а то и 100-й и даже 30-й долей… бедной доброй нашей матери-родины!».
Пусты, крупные имения во все времена были населены реже, чем крепостные деревни. По переписи 1828 года, в тогдашней Венгрии число крепостных в возрасте от 16 до 60 лет составляло 564 643 человека.
А желлеров и батраков в пустах было 587 288.
Мы не впадем в крайность, если сделаем из этого вывод, что обрабатываемая батраками и желлерами земля, которой владело всего лишь несколько аристократов, по своей площади по крайней мере в два раза превышала те земли, которые обрабатывали и при определенных оговорках могли назвать своими крепостные крестьяне.
Газета Танчича[78] еще в 1848 году с горечью упоминает о «господских запашках»: «Больше же всего земли украдено и награблено… что ранее с помощью земских судов и исправников помещики забрали часть обманом — значит, украли, часть насильственно — значит, награбили».
Однако ж довольно с нас этого нетерпеливого голоса, утверждавшего и многое другое. Тут опять же существенно одно: крупных поместий у нас на родине всегда было много, а значит, были в них и люди: извозчики, овчары, свинопасы, наемники, господские слуги в хуторских мазанках. Об их приказчиках, надзирателях, управляющих встречаются упоминания в самых старинных наших романах. Ну а из тех, кем они командовали, совсем редко появляется, и то лишь на мгновение, седой старый мадьяр, «живое воплощение преданности и чести»; он обычно опирается на посох и рвется пожертвовать за господина своей жизнью — добровольно и, разумеется, совершенно безвозмездно. Удивительно, однако, что более молодые особи этой же породы предстают перед нами как гнусные злодеи, прячутся в камышах и, злобно вращая глазами, испускают проклятый дух свой после исключительно меткого выстрела из пистолета какого-нибудь героя-богатыря.
Фигурируют еще женщины-крестьянки; поначалу они кормят грудью барских детей, а в середине XIX века на них вдруг нападает неодолимая охота петь, и все это столетие они непрерывно по любому поводу распевают чувствительные песни, даже расшаркиваясь изредка, словно в какой-нибудь сумасшедшей оперетте. Страна одобрительно улыбается и даже сейчас не спрашивает, откуда они взялись. Мысленно им уделяют внимание, самое большее, как приятным домашним животным. И их определенно не относят к крепостным. Ведь крепостное крестьянство было освобождено в 1848 году. Оброк был упразднен Государственным собранием.
Очень мило с его стороны, но было бы куда лучше, если б оно сделало это раньше. В таком случае дворянство можно было бы назвать великодушным, теперь же, поскольку оно сделало это по крайней необходимости, со страху, оно уже не может претендовать на такой эпитет. Их благородия, высокоблагородия и не знаю, как еще их назвать, получили известие, что Шандор Петефи находится в Ракоше, и не один, а с 40 тысячами крестьян. Вот этот-то приятный сюрприз и подтолкнул их на столь великодушный шаг — немедленно отменить оброк… Смешно с их стороны похваляться великодушием…
Это не мои слова. Весь абзац слово в слово вышел из-под пера Петефи, я опустил кавычки только для того, чтобы освежить текст. И он не преувеличивает. Присутствовавшие на том Государственном собрании представители благородных сословий и спустя многие годы, хватаясь за головы, признавались, что, помимо известий о революциях в Париже, Вене и о кровавом восстании крестьян в Галиции, их лишил присутствия духа в первую очередь страшный слух об угрозе из Ракоша. Впоследствии они ни перед чем не останавливались, чтобы вернуть все, что только можно. Революционное Государственное собрание в течение многих волнующих месяцев прикидывало, какой выкуп должны получить господа помещики. Виндишгрец[79] стоял уже у ворот Пешта, но депутаты не теряли самообладания. Шлик[80] наносит поражение Месарошу[81], падение Буды — вопрос нескольких дней, а они даже в уже осажденном городе все еще высчитывают, по 500 или по 400 форинтов взять за надел. 30 декабря даже хладнокровный Деак[82] теряет терпение.
«Нам придется краснеть перед будущим! — восклицает он взволнованно. — Не надо пачкать эту страницу истории, занимаясь темой, интересующей только самих депутатов!» (Среди депутатов не было ни одного крестьянина или крепостного. Батраков не было и среди избирателей.) Радикальное, быстрое решение трудной проблемы — «отмена барщины и оброка без выкупа», — предлагавшееся еще раньше Танчичем, никому из депутатов и в голову не пришло. А ведь «Газета рабочих» время от времени уже высказывала мнение крестьянства. «Если это множество желлеров, — пишет из Веспрема, очевидно, тоже желлер, — если 8 миллионов желлеров не возьмутся за меч и не поднимут его на врагов наших — родина погибнет… У нас беднота говорит: „Зачем отдавать мне своего девятнадцатилетнего сына в солдаты — ведь у меня ничего нет?“ Что защищать моему сыну? Пшеничные поля дворян?.. А где земля, с которой я мог бы прокормить себя и выросшую в нищете семью?»
Там же, где и сейчас. Родина погибла… Венгерское дворянство с поистине достойной уважения самоотверженностью начало буржуазную революцию, которая не победила, потому что не была до конца буржуазной. Несколько выдающихся, опередивших свою эпоху деятелей, увлеченных возможностями будущего, отказываются от дворянских привилегий, однако весь класс не может последовать за ними, потому что возможности будущего — заводы и промышленные предприятия, построенные на месте помещичьих усадеб, — это только мираж.
Революционное правительство так и не решило вопроса о компенсации. Абсолютизм упорядочил этот вопрос прежде всего, чтобы ослабить ненадежное, с точки зрения монархии, среднепоместное дворянство. Хотя крепостные крестьяне и внесли определенные суммы в качестве выкупа в специально учрежденную для этой цели кассу, венское правительство почти ничего не дало из этой кассы среднепоместному дворянству, показав пример, как можно решать аграрный вопрос без немедленной компенсации. Деньги из упомянутой кассы получило лишь несколько влиятельных аристократов. Впервые за всю историю крепостное крестьянство могло если и не смеяться, то хотя бы злорадно усмехнуться, видя, как обошлись с дворянством. Но усмешка вскоре застыла на его лице. Иначе и не могло быть. До сих пор еще никто не завоевывал для крестьян свободу и землю. Вожди Великой французской революции были великими революционерами, но и они смирились с захватом крестьянами земли только тогда — и ни на день раньше, — когда с этим уже ничего нельзя было поделать.
Не был проведен раздел земли и императорским патентом 1851 года! Этот указ, как и проект, принятый центральным правительством Кошута, лишь санкционировал то, что уже было достигнуто; от бремени барщины и оброка помещики страдали, пожалуй, даже больше, чем крестьянство; отряженные на барщину крепостные почти ничего не делали, после отмены права помещика на жизнь и смерть крепостного их труд не окупал приставленных к ним гайдуков и надзирателей. Эрвин Сабо[83], подробно изучивший межпартийную борьбу в революции 1848 года (жителям пуст, правда, и он не уделяет внимания), говорит, что оба законопроекта зафиксировали на бумаге только то, чего крепостное крестьянство фактически уже добилось.
Повторяю: речь идет о крепостном крестьянстве, имевшем наделы. Но много ли крестьян из всего земледельческого населения страны уже тогда имело наделы? Вне всякого сомнения, несмотря на патент, большая часть земли продолжала оставаться в руках крупных землевладельцев. Императорский дом не считал — и совершенно справедливо — высшую аристократию неблагонадежной. Она-то и получила большую часть подвергшихся разделу общинных пастбищ. Желлерам досталось по одному-два хольда, да и те они не были в состоянии удержать за собой. Правда, крепостные деревни превратились в деревни «буржуазные». Но много ли было деревень в безбрежном океане крупных землевладений, например, в Задунайском крае? Возможно, несколько помещичьих усадеб близ деревень и оживилось в ожидании Кошута и денег от него, но в пустах сохранялось полное спокойствие. Ветер великой эпохи пронесся над головами наших дедов незаметно.
