Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман
Такси остановилось у отеля. Герман боялся, что у водителя не будет сдачи с десяти долларов. В вестибюле было светло и тихо. Служащий дремал, прислонившись к стене с ящичками и ключами. Герман беспокоился, что лифтер спросит его, куда он едет, и, возможно, не пустит посетителя так поздно ночью, но тот молча довез его до указанного этажа. Герман быстро нашел номер. Он постучал, и Маша тут же открыла. Она была в черной кружевной ночной рубашке и тапочках. Лампы были погашены. С улицы пробивался свет фонаря. Они обнялись и припали друг к другу без слов, раскрыв рты, словно два хищных зверя. Они с трудом добрались до кровати. Герману показалось — уже в который раз! — что Маша будит в нем такие силы, которых он никогда не чувствовал в себе раньше. Они занимались любовью и боролись друг с другом, молча и озлобленно, словно их страсть была вызвана местью…
Наступил день, но Герман почти не заметил этого. На мгновенье Маша вырвалась из его объятий и задернула шторы, а потом вернулась обратно, словно после долгой разлуки…
Они заснули, так и не сказав ни слова, если не считать страстных вскриков. Герман спал долго и крепко. Он проснулся с обновленным желанием и страхом, оставшимся в нем от забытого сна. Он помнил только неразбериху, крики, насмешки. Вскоре исчезли и эти смутные воспоминания. Он оглядел спящую Машу и увидел на ее лице выражение наивности и детскости, которое появляется иногда на лицах покойников. Она открыла глаза и удивленно посмотрела на него:
— Который час?
И ее лицо снова приобрело обычное выражение.
Через некоторое время они пошли в ванную мыться. Герману надо было побриться. К Маше постепенно возвращался дар речи.
— Первое, что мы должны сделать, — поехать ко мне домой. У меня там остались вещи. Надо будет избавиться от квартиры. Мама больше туда не вернется.
— Это может занять недели.
— Я сделаю все за несколько часов, а не недель. Нам нельзя там больше оставаться!
Хотя Герман уже насытился Машиным телом, он не мог понять, как смог выдержать столь долгую разлуку. За эти недели она немного поправилась и стала выглядеть моложе. Герман увидел ее в зеркале аптечного шкафчика, в Маше появилось обаяние зрелой женщины. Он услышал ее голос:
— Гойка устроила сцену, да?
— Нет, промолчала.
— Раз уж мы не можем друг без друга, мы должны быть вместе.
— Да.
— Я буду работать в санатории, ты тоже будешь зарабатывать на жизнь. Я знаю, о чем ты думаешь, но нам надо уехать отсюда! А что ты говорил про магазин?
Герман рассказывал Маше обо всем, пока она мылась в ванной. Время от времени он замечал в ее взгляде какое-то отчуждение. Ему показалось, что за последнее время она стала практичнее и начала лучше разбираться в жизни. Оба наскоро оделись и вышли на улицу. Они отправились к метро на Шипсхедбей. Залив, усеянный лодками, сверкал на солнце. Многие из них только что вернулись с открытого моря, куда они, должно быть, вышли засветло. Рыбы, несколько часов назад плававшие в море, теперь лежали с остекленевшими глазами, порванными ртами и пятнами крови под чешуей. Владельцы лодок — состоятельные или очень богатые люди — грузили рыбу на тележки, хвастаясь своим уловом. Сколько раз Герман наблюдал, как режут скот или ловят рыбу, и каждый раз снова думал об одном и том же: по отношению к животным мы все — нацисты. Уверенность в том, что человек может обходиться с животными так, как ему вздумается, скрывала в себе радикальную расовую теорию и принцип «кто сильней, тот и прав». Герман не раз собирался стать вегетарианцем, но Ядвига не хотела и слышать об этом. Довольно наголодались в деревне, а потом в лагере. В богатую Америку мы приехали не затем, чтобы снова голодать. Соседи научили Ядвигу тому, что ритуальный убой скота и кашрут — это основа еврейской веры. Курице оказывают уважение, когда несут ее к резнику, обескровливают, высаливают и варят в кошерной посуде… Ну, а то, что делает он, Герман, разве это не жестокость? Он убивает медленно…
По дороге к метро они зашли позавтракать в кафетерий. Герман сказал Маше, что не может сразу поехать к ней домой в Бронкс, он должен отдать Тамаре ключи от магазина. Маша выслушала его и тут же исполнилась подозрениями.
— Значит, у тебя встреча с твоей умершей женой?
— Кто-то должен открыть ей магазин.
— Пошли ей ключи по почте.
— Маша, я не могу так вести дела.
— Она отговорит тебя. Если ты сейчас же не поедешь со мной, все кончено!
— Ты сразу начинаешь угрожать мне разводом.
— Я не верю, что это Тамара.
— Поехали вместе. Я отдам ей ключи, и мы поедем дальше. Ты видела Тамарины фотографии, ты ее узнаешь.
— Я ничего не видела и ничего не знаю. Пара недель в санатории была бесконечным адом. Мама все время хотела ехать обратно в Бронкс, хотя в санатории у нее уютная комната, медсестры, врач и все, о чем больной человек может только мечтать. Там есть синагога, где мужчины и женщины молятся вместе. Зачем разделять пожилых людей? Каждый раз раввин, приезжая, привозил ей подарок. В раю не может быть лучше, но она постоянно сетовала, что я сдала ее в дом престарелых. Другие пожилые люди сразу заметили, что ей ничем не угодишь. К ней обращались, но она не отвечала. Там есть сад. Все остальные сидели в саду, читали газеты, играли в карты, а она закрылась у себя в комнате, как принцесса. Старые и больные люди меня в самом деле боготворили и огорчались, что моя собственная мама постоянно всем недовольна. Я пыталась уйти с головой в работу, но, лежа до полночи без сна, теряешь вкус к жизни. То, что я рассказала тебе о раввине, — это правда, он готов бросить жену ради меня. Одно мое слово, и он мой.
В метро Маша снова сделалась молчаливой. Она сидела с закрытыми глазами. Каждый раз, когда Герман начинал с ней говорить, она вздрагивала, словно он будил ее ото сна. Ее лицо, которое утром в ванной выглядело таким молодым, снова осунулось. Так же, как и у него, ее облик постоянно менялся. Герман заметил седую ниточку в ее волосах и вспомнил еврейское название седых волос — «похоронные листки». Он разглядывал Машу. Могут ли такие, как они, когда-либо найти успокоение? Она бросила на произвол судьбы мать, он — беременную жену. Они совершали скверные поступки, которым нет оправдания. Это она, Маша, спровоцировала нынешнюю драму. Все, что она делала, выходило криво, дико, ужасно. Должно быть, она получала извращенное удовольствие, занимаясь самокопанием и обвиняя себя и Германа в страшных вещах. Герман не переставая смотрел на часы. Он должен был встретиться с Тамарой у магазина ровно в десять, но было уже двадцать минут одиннадцатого, и поезд был еще далеко от Канал-стрит. В Нью-Йорке жара началась рано. Герман рассматривал других пассажиров в вагоне. Они наверняка знали, куда едут и зачем. Никто не испытывал, как Герман, постоянных затруднений.
Поезд подъехал к Канал-стрит, и Герман вскочил. Он пообещал Маше, что позвонит и приедет к ней в Бронкс как можно скорее. В спешке он прыгал через ступеньки. Он выскочил на улицу и побежал к магазину, но Тамары там не было. Видимо, она ушла домой. Герман открыл магазин с одной целью — позвонить в квартиру реб Аврома-Нисона Ярославера и объяснить Тамаре, что он опоздал. Он набрал номер, но Тамара не ответила. Кто-то вошел в магазин, и Герман узнал Нэнси Избель. Она сказала:
— Я проезжала мимо и как раз нашла место для парковки. Я хочу еще порыться в ваших книгах.
Герман хотел ей сказать, что скоро оставит торговлю в магазине, но решил не вдаваться в детали. Он хорошо понимал, что Нэнси приехала за ним, а не за книгами, и в который раз удивился тому, что женщины в нем находят. У Германа было только одно объяснение: все дело в печали, которая отражается на его лице, в его отказе мириться с мироустройством. Те, кого он притягивал, слеплены из того же теста, что и он сам, — люди из распавшихся семей, сироты, вдовы, богоискатели, смятенные души. Герман смотрел, как Нэнси листает книгу, он узнал сочинение Ишайи Горовца[179]. Она подняла брови, видимо пытаясь прочитать цитату из Гемары или Зогара, и спросила:
— Что это? Древнееврейский? Арамейский?
— Смесь того и другого.
— Вы плохо выглядите. Что произошло с вами этой ночью?
— Ничего особенного.
— Вчера я пришла домой и нашла письмо от моей тети в Вермонте. Она больна, при смерти. Я должна ехать к ней.
— Где она живет?
— Где-то на заброшенной ферме, недалеко от озера Шамплейн. Она старая дева, понятное дело.
— Почему она не вышла замуж?
— Она любила одного человека, но тот женился на другой. В семье моей матери только и делают, что ищут повод для трагедии, и всегда находят…
VIНэнси Избель снова нашла книгу, которая ее заинтересовала, и захотела ее купить. На этот раз она сняла с полки «Сефер Разиель[180]», а недостатка в деньгах она, по всей видимости, не испытывала. По материнской линии она происходила из богатой семьи. Герман попытался еще раз позвонить Тамаре, но никто не ответил. Должно быть, она поехала сортировать пуговицы. Герман прикинул, что Маша должна была уже доехать до дома, и позвонил ей. Телефон звонил долго, но никто не отвечал. Герман хотел уже положить трубку, когда он услышал Машин голос. Она что-то восклицала и рыдала. Вначале Маша выкрикивала отдельные слова, но Герман не мог понять, о чем она говорит. При этом она плакала и ругалась. Потом Герман услышал, как она стонет:
