Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Тогда так и скажи ему.
– Хорошо, я ему позвоню. А ты поедешь, Том? Будет очень весело.
– Тебе надо бы поесть.
– Я закажу себе большой сытный обед. Ну, как твои дела?
– Мои дела хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Отлично.
– Будешь перекрывать свой рекорд?
– Нет.
– Вечером увидимся?
– Вряд ли.
– Если хочешь, я приеду и переночую у тебя.
– Нет. Развлекайся. Только поешь чего-нибудь.
– Я закажу себе великолепный обед. Даю честное слово.
– Не забудь позвонить Вилли.
– Вилли я позвоню. Можешь не беспокоиться.
– А где у Альфреда этот «Дом греха»?
– У него великолепно. Дом смотрит на гавань, хорошо обставлен, и вообще там замечательно.
– Я спрашиваю адрес.
– Адреса я не знаю, но я передам с Вилли.
– Ты не думаешь, что Вилли обидится?
– А что поделаешь, Том? Не могу я пригласить его туда. Ты знаешь, как я люблю Вилли. Но есть места, куда я не могу таскать его за собой. Ты знаешь это не хуже меня.
– Ладно. Только не забудь позвонить ему.
– Честное слово, позвоню. И даю слово, что закажу себе шикарный обед.
Он улыбнулся, похлопал Умницу Лил по плечу и вышел. Для такого гиганта походка у него была удивительно красивая.
– А какие у него девочки в «Доме греха»? – спросил Томас Хадсон Умницу Лил.
– Да нет их, все разбежались, – сказала Умница Лил. – Там есть нечего. И выпивки, по-моему, тоже маловато. Куда ты поедешь – туда или, может, ко мне?
– К тебе, – сказал Томас Хадсон. – Но попозже.
– Расскажи мне еще что-нибудь веселое.
– Хорошо. Но о чем?
– Серафин, – сказала Лил. – Дай Томасу еще одну порцию двойного замороженного, без сахара. Tengo todavia mi highbolito65. – Потом, обратившись к Томасу Хадсону: – Вспомни, когда тебе жилось всего веселее. Только чтобы без запахов.
– Без запахов не обойдется, – сказал Томас Хадсон. Он смотрел, как Генри Вуд прошел через площадь и сел а спортивную машину очень богатого сахарного плантатора по имени Альфред. Генри Вуд был слишком громоздкий для такой машины. Громоздкость ему во всем мешает, подумал Томас Хадсон. Но есть кое-какие дела, где она не помеха. Нет, сказал он себе. Сегодня же у тебя свободный день. Пользуйся своим свободным днем. – О чем же тебе рассказать?
– О том, о чем я тебя просила.
Он смотрел, как Серафин наклоняет миксер над высоким бокалом и как шапка дайкири завитками переливается через его край на стойку. Серафин надел на бокал снизу картонный кружок, и Томас Хадсон поднял его – тяжелый, холодный – за тонкую ножку и сделал большой глоток, и, прежде чем проглотить, задержал дайкири во рту, холодя им язык и зубы.
– Хорошо, – сказал он. – Самые веселые дни в моей жизни были те, когда я мальчишкой просыпался утром, и мне не надо было идти в школу, и не надо было работать. По утрам я всегда просыпался очень голодным и чувствовал запах росы на траве и слышал, как ветер шумит в верхушках деревьев, если было ветрено, а если ветра не было, тогда я слышал лесную тишину и покой озера и ловил первые утренние звуки. Первым звуком иногда был полет зимородка над водой, такой спокойной, что его отражение скользило по ней, а он летел и стрекотал на лету. Иногда это цокала белка на дереве около дома, подергивая хвостом в такт своему цоканью. Часто это был голос ржанки, доносившийся с холмов. И всякий раз, когда я просыпался и слышал первые утренние звуки, хотел есть и вспоминал, что ни идти в школу, ни работать не надо, мне было так хорошо, как никогда больше не бывало.
– Даже с женщинами?
– С женщинами я был счастлив. Отчаянно счастлив. Невыносимо счастлив. Так счастлив, что самому не верилось – казалось, ты пьян или сошел с ума. Но такого счастья, как с моими мальчиками, когда они были со мной, или как по утрам в детстве, я никогда больше не испытывал.
– Как это может быть? Один, без людей – и счастлив не меньше, чем с людьми.
– Это все ерунда. Ты сама просила меня рассказать первое, что придет в голову.
– Вовсе нет. Я просила, расскажи мне веселую историю о самом приятном, что у тебя было в жизни. А какая же это история? Проснулся человек, и ему стало приятно. Ты расскажи настоящую.
– О чем?
– Чтобы там была любовь.
– Какая любовь? Небесная или земная?
– Да ну тебя. Просто настоящая любовь и чтоб было весело.
– Об этом могу рассказать очень интересную историю.
– Вот и рассказывай. Еще порцию заказать?
– Сначала дай эту допью. Так вот. Это было в Гонконге, в городе замечательном, где я веселился вовсю. Там очень красивая бухта, а на материковом ее берегу стоит город Каулун. Сам Гонконг расположен на холмистом острове, покрытом густыми рощами, наверх там ведут извилистые дороги, всюду разбросаны виллы, а город внизу, у подножия холмов, как раз напротив Каулуна. Между Гонконгом и Каулуном курсируют современные быстроходные паромы.
Каулун красивый город, тебе бы он очень понравился. Чистый, хорошо спланированный, рощи подходят к самым его окраинам, а рядом с двором женской тюрьмы прекрасный участок для охоты на лесных голубей. Мы ходили охотиться на этих голубей – они крупные, красивые, с прелестным лиловатым оперением на шейке, а полет у них стремительный, сильный. Охота шла в сумерках, когда они прилетали на ночлег к огромному лавровому дереву, которое росло у побеленной стены тюремного двора. Иногда мне удавалось подстрелить голубка, быстро летящего по ветру над самой моей головой, и он падал на тюремный двор, и я слышал, как арестантки поднимали из-за него драку, кричали, визжали от восторга, а потом опять крик и визг, когда охранник-пенджабец, разогнав их, подбирал птицу и, как человек обязательный, выносил ее нам из служебной калитки.
Район на материке за Каулуном называется Новые Территории. Среди холмов в рощах там водилось много лесных голубей, и по вечерам бывало слышно, их перекличку друг с другом. В этих местах мне часто приходилось видеть, как женщины и дети копают землю у обочин дорог и ссыпают ее в корзины. Увидев человека с ружьем, они убегали и прятались в лесу. Как выяснилось, землю они копали потому, что в ней был вольфрам. В те годы вольфрам очень ценился.
– Es un росо pesada esta historia66.
– Нет, Умница Лил. Эта история совсем не скучная. Подожди, не торопись. Сам по себе вольфрам действительно pesado67. Но это все очень любопытно. Добывать его, оказывается, легче легкого. Копай землю и вывози ее или собирай камни. В Эстремадуре, в Испании, есть целые деревни, где дома сложены из камней с высоким содержанием вольфрама, и каменные изгороди в полях тоже из этой руды. А тамошние крестьяне живут бедно. В те времена вольфрам был в такой цене, что мы использовали транспортные самолеты «ДС-2» – сейчас они летают отсюда в Майами – для доставки его с полей Нам Янга в Свободном Китае в аэропорт Кай-Так в Каулуне. А оттуда его морем вывозили в Соединенные Штаты. Вольфрам – редкий металл, он считался жизненно необходимым в нашей подготовке к войне, так как его употребляли при изготовлении стали, а на Новых Территориях любой мужчина, любая женщина выкапывали столько земли, сколько могли унести в плоской корзине на голове, и сгружали эту землю в большом сарае, где ее продавали из-под полы. Я выяснил это на голубиной охоте и довел до сведения людей, которые были заняты скупкой вольфрама на материке. Моими сообщениями никто не заинтересовался, но я продолжал свое и пошел с докладом выше, и наконец один крупный военный, которому не было никакого дела до того, что вольфрам на Новых Территориях расхищается, сказал мне: «Друг мой, вы же знаете, разработки в Нам Янге ведутся». Но по вечерам, когда мы охотились около женской тюрьмы и видели, как старый двухмоторный «Дуглас», только что перелетев через японскую линию фронта, появляется из-за холмов и идет на снижение к аэропорту, груженный мешками с вольфрамом, нам странно было представить себе, что многие женщины в женской тюрьме отбывают срок за незаконную добычу вольфрама.
– Si, es raro68, – сказала Умница Лил. – Но когда же будет про любовь?
– Когда захочешь, тогда и будет, – сказал Томас Хадсон. – Но если ты послушаешь про места, где все это происходило, тогда мой рассказ произведет на тебя еще большее впечатление.
Около Гонконга много островов и заливчиков и вода в море чудесная, чистая. Новые Территории – это холмистый, заросший лесами полуостров на материке, а остров, где построен город Гонконг, лежит в большой, синей, глубокой бухте, протянувшейся от Южно-Китайского моря до самого Кантона. Зимой погода там была как у нас сейчас, когда норд переходит в ураган с дождями, и спать там было прохладно.
Я просыпался по утрам и даже в дождь шел на рыбный рынок. Тамошняя рыба почти такая же, как наша, а основное, что идет у них в пищу, – это красный групер. А еще там были бочковатые, мокро поблескивающие помпано и огромные креветки, я таких громадин нигде больше не видел. Рыбный рынок особенно хорош был рано утром, когда туда приносили свежую, только что выловленную, мокро поблескивающую рыбу. Неизвестные мне сорта попадались, но мало, а кроме рыбы, там торговали и дикими утками, пойманными в силки: шилохвосты, чирки, свиязи – и селезни и уточки – в зимнем оперении, а такого нежного, сложнейшего, как у наших вальдшнепов, узора оперения я у диких уток никогда раньше не видел. Я любовался этими птицами, их невероятным оперением, прекрасными глазами, любовался жирной, мокро поблескивающей, только что выловленной рыбой и прекрасными овощами, выращенными на человечьих экскрементах, именующихся там «ночной подкормкой», а овощи были такие красивые – что твои змеи. Я ходил на рынок каждое утро и каждое утро испытывал наслаждение.
