Ханс Фаллада - Волк среди волков
— У вас, значит, имеются претензии и лично ко мне? — удивился Пагель.
— Это мы с вами увидим, — сказал секретарь. И к начальнику, опять тем же дурацким явственным шепотом: — По его собственному делу.
«Они над тобой издеваются», — злобно подумал Пагель. И тут же: «Но спокойно, не поддавайся! Главное, сегодня же вечером вызволить отсюда Петру. — И дальше: — Мама, пожалуй, была права, мне лучше было бы взять сюда с собою адвоката. Тогда эти господа вели бы себя приличней».
Он сидел внимательный и внешне спокойный. Но на сердце у него было неспокойно. С той минуты, как он зашел в ту пивную, его не оставляло чувство тихого отчаяния, словно все было напрасно.
— Приступаю к вопросам… — снова услышал он слова упрямого секретаря.
И на этот раз в самом деле пошло.
— Вас зовут?
Пагель сказал.
— Когда родились?
Пагель сказал.
— Где?
Он сказал.
— Профессия?
Нет у него профессии.
— Адрес?
Пагель сказал.
— Есть у вас документы, удостоверяющие личность?
Документы у Пагеля были.
— Предъявите.
Пагель предъявил.
Секретарь просмотрел их. Начальник отделения тоже просмотрел их. Начальник отделения указал на что-то секретарю, и секретарь кивнул. Он не вернул Пагелю документы, а положил перед собой на стол.
— Так, — сказал секретарь, откинулся и посмотрел на Пагеля.
— Теперь приступим к вопросам… — сказал Пагель.
— Что? — рявкнул секретарь.
— Я сказал: «приступим к вопросам…» — ответил вежливо Пагель.
— Правильно, — сказал секретарь. — Приступим к вопросам…
Трудно было понять, произвела ли впечатление на обоих чиновников ирония Пагеля.
— Ваша мать проживает в Берлине?
— Как явствует из бумаг, — ответил Пагель. И подумал: «Они из меня дурака делают, либо сами они дураки. Впрочем, они безусловно дураки!»
— Вы живете не при матери?
— Как показывает прописка, я живу на Георгенкирхштрассе.
— А не при матери?
— Нет, на Георгенкирхштрассе.
— Разве не приятнее жить на Танненштрассе?
— Как на чей вкус.
— Вы с вашей матерью не в ладах?
— Немножко. (Прямая ложь была бы для Пагеля тяжела, да и дело было не настолько уж важным. Но сказать правду он просто не мог: правда повлекла бы за собой нескончаемую цепь вопросов.)
— Ваша мать, верно, не желает, чтобы вы жили вместе с ней?
— Я живу со своей подругой.
— И ваша мать этого не желает?
— Это моя подруга.
— Но не вашей матери, так? Значит, ваша мать не одобряет предполагаемой женитьбы?
Секретарь посмотрел на начальника, начальник на секретаря.
«Как они горды, что докопались до этого, — подумал Пагель. — Но они не дураки. Совсем не дураки. Просто удивительно, как им это удается, но они до всего докапываются. Мне нужно быть начеку».
— У вашей матери есть средства? — снова начал секретарь.
— У кого еще сохранились средства при инфляции? — ответил Пагель вопросом на вопрос.
— Так вы, значит, поддерживаете вашу мать? — спросил секретарь.
— Нет, — сказал Пагель сердито.
— Значит, у нее есть на что жить?
— Ясно!
— И, может быть, она вас поддерживает?
— Нет, — отрезал Пагель.
— Вы сами зарабатываете на себя?
— Да.
— И на вашу подругу?
— И на нее.
— Чем?
«Стой, стой, — подумал Пагель, — они хотят меня подловить. До них дошел какой-то слушок. Мне, конечно, ничего не будет, игра не карается. Но лучше об этом не упоминать. Петер, конечно, ничего не выдала».
— Я продаю вещи.
— Какие же вещи вы продаете?
— Например, вещи моей подруги.
— Кому продаете?
— Например, владельцу ломбарда на Гольновштрассе, некоему Фельду.
— А когда больше нечего продавать?
— Всегда находится что-нибудь еще.
Секретарь немного подумал, поднял глаза на начальника. Начальник слегка кивнул.
Секретарь взял отточенный карандаш, поставил его острием вниз, посмотрел задумчиво и выронил из рук. Потом спросил как будто между прочим:
— Ваша подруга ничего не продает?
— Нет!
— Она наверно ничего не продает?
— Ничего!
— Вам известно, что можно продавать кое-что помимо вещей?
«Что на свете, — подумал в смущении Пагель, — могла продать Петра? Почему они так идиотски спрашивают?»
Вслух же он сказал:
— Я тоже разумел под вещами не только платья и тому подобное.
— А что же, например?
— Картины.
— Картины?
— Да, картины.
— Какие же такие картины?
— Например, писанные маслом.
— Писанные маслом… Так вы художник?
— Нет… но я сын художника.
— Так, — сказал секретарь, крайне недовольный. — Вы, следовательно, продаете писанные маслом картины вашего отца. Но об этом поговорим после. Сейчас мы вернемся к вашему утверждению: фройляйн Ледиг ничего не продает?
— Ничего. Все, что мы продаем, продаю я.
— Возможно, — сказал секретарь, и боль в печени снова сильно дала себя знать; этот молодчик взял неуместный тон превосходства!
— Но возможно и то, что фройляйн Ледиг продавала кое-что за вашей спиной, причем не ставила вас в известность.
Пагель немного подумал. Он подавил все страхи, все темные тревоги, снова и снова вскипавшие в нем.
— Теоретически это возможно, — подтвердил он.
— А практически?..
— Практически нет. — Он улыбнулся. — У нас, понимаете, не так много вещей, отсутствие самой ничтожной мелочи я бы тотчас же заметил.
— Так… так… — сказал секретарь. Он посмотрел через плечо на начальника, начальник ответил на взгляд… Пагелю показалось, что у обоих в уголке глаз заиграло подобие улыбки. Его тревога, его подозрения все усиливались. Секретарь опустил веки.
— Итак, мы с вами одинаково считаем, что продавать можно не только вещи, картины, осязаемые предметы, но и… другое тоже?
Опять неясная угроза, уже еле скрытая. Что на свете могла продать Петра?
— Например?.. — спросил со злостью Вольфганг. — Я даже вообразить себе не могу, какие неосязаемые предметы продала, как хотят меня уверить, моя подруга!
— Например… — начал секретарь и снова поднял глаза на начальника отделения.
Начальник закрыл глаза и повел печальным лицом справа налево, как бы отклоняя. Пагель это отчетливо видел. Секретарь улыбнулся. Рановато, но теперь уже близко.
— Например… Это мы скоро увидим, — сказал секретарь. — Сперва еще раз вернемся к нашим вопросам. Вы, значит, показали, что добываете средства к существованию продажей картин…
— Господа! — сказал Пагель, встал и поставил стул перед собою. Он крепко обеими руками ухватился за его спинку. Он смотрел вниз, на свои руки: косточки проступали, белые, сквозь покрасневшую кожу.
— Господа! — сказал он решительно. — Вы по какой-то причине, мне неизвестной, играете со мной в кошки и мышки. Я больше не хочу! Если фройляйн Ледиг, как можно предположить, сделала какую-то глупость, то всю ответственность несу я один. Я недостаточно о ней заботился, я никогда не давал ей денег, даже есть достаточно не давал. Я за все в ответе. И поскольку возник ущерб, я ущерб возмещу. Деньги есть. — И он стал выворачивать свои карманы, бросая пачку одну за другой на стол. — Я плачу за весь причиненный ущерб, но скажите мне, наконец, что случилось…
— Деньги, много денег… — сказал секретарь и посмотрел со злостью на немыслимую, все возраставшую кучу.
Начальник отделения закрыл глаза, точно не хотел смотреть, точно это было нестерпимо для взора.
— Вот еще двести пятьдесят долларов! — вскричал Пагель, сам сызнова пораженный грандиозностью суммы. Пачку валюты он бросил на стол последней. — Я не могу представить себе такого ущерба, чтобы нынче его нельзя было этим оплатить. И я все отдам, — добавил он упрямо, — только отпустите фройляйн Ледиг сегодня же!
Он тоже уставился на деньги, на однотонные немецкие банкноты, белые или коричневатые, на радужные цвета американских.
Человек в форме впустил в дверь фрау Туман, мадам Горшок. Ее рыхлые телеса колыхались в свисающем платье. Подол, разумеется обтрепанный, все еще доходил до каблуков — в такое время, когда женщины уже носили юбки выше колен. Ее серое, дряблое, морщинистое лицо тряслось, как студень, нижняя губа отвисла и вывернулась внутренней стороной наружу.
— Слава богу, что я вовремя подоспела, господин Пагель! Как я бежала! Хлебнула бы я горя, вы бы мне, глядишь, опять подпалили квартиру, как грозились! Я бы и вовсе вовремя поспела, но, когда я шла по Гольновштрассе и ни о чем другом не думала, как все о вас и о том, как бы мне не опоздать, машина, понимаете, наскочила на лошадь. Я как стала, так и стою! Все кишки наружу, я стою и думаю: примечай, Августа! Вот, говорят, нельзя равнять скотину с человеком, но внутри у них все-таки, должно быть, большое сходство, вот я и подумала, стало быть, как возишься ты вот так со своим пузырем, а у такого овсяного мешка тоже, верно, есть пузырь…
