Ханс Фаллада - Волк среди волков
— Откуда вы берете мыло? — спрашивает секретарь.
— Нюхали бы собственное дерьмо! — раскричался торговец. — Во все вашему брату нужно совать свой нос! Совсем разорить нас хотите, черви могильные! Мы все с голоду подыхаем, а вы на нас жиреете!
Он выкрикивает все новые ругательства, покуда один из шуцманов не выталкивает его за плечи в коридор. Секретарь с безнадежным унынием закрыл крышку чемоданчика с мылом и поставил его на стол.
— Прошу вас! — обратился он к молодому человеку в защитном кителе.
Молодой человек, наморщив лоб и выдвинув подбородок, смотрел, как выпроваживали буянящего торговца. Теперь секретарь разглядел, что лицо у него вовсе не такое открытое, как ему сперва показалось, оно говорит об упрямстве и неискоренимом своенравии. Знакома секретарю и эта судорожность в лице; она появляется у некоторых, когда они сталкиваются с издевательством власти, облеченной в мундир, над человеком в штатском. Людям этой породы, по самой природе своей всегда готовым переть на рожон, в таких случаях сразу краска ударяет в лицо, особенно если они еще подвыпили.
Но этот молодой человек превосходно владеет собой. С легким вздохом он отвел взгляд от арестованного, как только захлопнулась железная дверь, ведущая во внутренние камеры. Он поводит плечом в своем тесноватом кителе, подходит к столу и говорит немного вызывающе, чуть упрямо, но вполне вежливо:
— Я Пагель. Вольфганг Пагель.
Секретарь ждет, но тот ничего не добавляет.
— Да, — говорит секретарь, — что вам угодно?
— Меня здесь ждут, — отвечает молодой человек. — Я Пагель. Пагель с Георгенкирхштрассе.
— Ах, так, — говорит секретарь. — Да, верно. Мы посылали к вам нашего сотрудника. Нам хотелось бы с вами поговорить, господин Пагель.
— И ваш сотрудник принудил мою квартирную хозяйку подать на меня жалобу!
— Не принудил. Едва ли принудил, — внес поправку секретарь. И в твердом решении договориться с молодым человеком по-хорошему: — Мы не очень заинтересованы в жалобах. Нам и без них не продохнуть.
— Тем не менее вы без всякого основания арестовали мою жену, — говорит с горячностью молодой человек.
— Не жену вашу, — поправляет опять секретарь. — Незамужняя девица Петра Ледиг, не так ли?
— Мы хотели сегодня в полдень пожениться, — говорит Пагель, слегка покраснев. — В бюро регистрации браков вывешено извещение.
— Арест произведен сегодня после четырех, не правда ли? Следовательно, в полдень вы не поженились?
— Нет, — говорит Пагель. — Но мы это скоро наверстаем. Сегодня с утра у меня не было денег.
— По-ни-ма-ю, — медленно протянул секретарь. Однако больная печень побудила его добавить: — Но, значит, все-таки незамужняя девица, не так ли?
Он замолчал, посмотрел на зеленое в чернильных пятнах сукно стола. Потом порылся в кипе бумаг слева, извлек из нее лист и просмотрел его. Он старался не глядеть на молодого человека, однако не удержался и добавил еще:
— И арестована она не без основания. Нет.
— Если вы имеете в виду заявление хозяйки насчет обмана, так я только что оплатил счет. Хозяйка через десять минут будет здесь сама и возьмет жалобу назад.
— Значит, сегодня вечером у вас деньги есть, — прозвучал ошеломляющий ответ секретаря.
Пагеля разбирала охота спросить желтого, больного человека, какое ему до того дело, но он воздержался. Он просто спросил:
— Когда жалобу возьмут назад, тем самым будут устранены все препятствия к освобождению фройляйн Ледиг, не так ли?
— Не думаю, — ответил секретарь.
Он очень устал, устал от всей этой канители, а главное, он боялся спора. Ему хотелось бы лежать сейчас в кровати с грелкой на животе: жена читала бы ему вслух очередную главу романа из сегодняшней газеты. Вместо того непременно выйдет спор с этим молодым человеком, который уже возбужден. Голос у него все резче. Однако сильнее потребности в покое секретарь ощущал раздражение, непрерывно просачивавшееся вместе с желчью и отравлявшее кровь.
Но он еще сдерживался; изо всех своих аргументов он выбрал самый слабый, чтобы не разволновать еще сильнее этого Пагеля:
— Когда ее арестовали, она была бездомная, в мужском пальто на голом теле. — Он следил по лицу Пагеля за действием своих слов. — Возбуждение общественного негодования, — пояснил он.
Молодой человек густо покраснел.
— Комната снова снята и оплачена, — сказал он поспешно. — Так что сейчас моя подруга не бездомная… А что касается ее платьев, так я могу через полчаса, через четверть часа купить ей столько платьев и белья, сколько потребуется.
— Значит, у вас есть деньги и на это? Много денег?
Секретарь достаточно понаторел в уголовных делах — за всякое нечаянное признание допрашиваемого он сразу цепко хватается.
— Достанет! На это достанет! — сказал с горячностью Пагель. — Значит, вы ее тогда отпустите?
— Магазины уже закрыты, — возразил секретарь.
— Неважно! — воскликнул Пагель. — Я все равно добуду одежду! — И почти просительно: — Вы отпустите фройляйн Ледиг?
— Как сказано, господин Пагель, — ответил секретарь, — мы хотели с вами поговорить независимо от этой истории. Потому-то мы и посылали к вам нашего сотрудника.
Секретарь пошептался с человеком в форме. Тот кивнул головой и вышел.
— Но вы все еще стоите. Пожалуйста, придвиньте себе стул.
— Не надо мне стула! Я требую, чтобы мою подругу сейчас же отпустили! закричал Пагель.
Но он в ту же секунду взял себя в руки.
— Извините, — сказал он тише. — Это больше не повторится. Я очень встревожен. Фройляйн Ледиг очень хорошая девушка. Во всем, что можно поставить ей в упрек, виноват я один. Я не платил за квартиру, я продал ее платья. Пожалуйста, отпустите ее на свободу.
— Сядьте, пожалуйста, — ответил секретарь.
Пагель готов был вскипеть, но одумался и сел.
У сотрудников уголовного розыска есть особая манера допроса, которая деморализует почти каждого, а на неопытных действует и вовсе безотказно. Она далека от всякой мягкости, от какой бы то ни было человечности. Другой она и не может быть. Допрашивающий, стремясь в большинстве случаев открыть обстоятельства, в которых допрашиваемый ни за что не желает сознаться, должен довести его до состояния невменяемости, чтобы он проговорился против воли.
Перед секретарем стоял человек, который, согласно смутному обвинению, зарабатывал деньги профессиональной шулерской игрой. В спокойном, рассудительном состоянии человек никогда не признается в такой вине. Чтобы он стал безрассуден, его нужно раздразнить. Но не так-то легко найти, чем раздразнить обвиняемого до потери рассудка. Здесь же секретарь сразу нащупал то, что ему было нужно: человек, по-видимому, непритворно встревожен за свою девушку. Это и послужит отмычкой, которой можно открыть дверь к признанию. Но такую отмычку нельзя применять деликатно; крестьян из восточных областей не избавляют от жулика-трилистника посредством деликатных церемоний. Молодого человека нужно покрепче ошарашить, он отлично владеет собой, он не стал буянить, он сел на стул.
— Я должен спросить вас еще о чем-то, — сказал секретарь.
— Пожалуйста, — ответил Пагель. — О чем угодно. Только сперва подтвердите мне, что фройляйн Ледиг сегодня же вечером будет освобождена.
— К этому мы еще вернемся, — сказал секретарь.
— Нет, прошу вас, скажите сейчас же, — настаивал Пагель. — Я беспокоюсь. Не будьте бесчеловечны. Не мучайте меня. Скажите «да».
— Я не бесчеловечен, — ответил секретарь. — Я исполняю служебные обязанности.
Пагель, обескураженный, раздраженный, откинулся на спинку стула.
В дверь вошел высокий грузный человек в форме, у него черные с проседью фельдфебельские усы и грустный взгляд — под большими глазами припухшие мешки. Человек зашел сзади за стул секретаря, вынул изо рта сигару и спросил:
— Это он?
Секретарь откинул голову назад, взглянул на своего начальника и сказал явственно слышным шепотом:
— Это он!
Начальник отделения медленно закивал головой, смерил Пагеля долгим пытливым взглядом и сказал:
— Продолжайте! — Он задымил сигарой.
— Итак, приступаю к нашим вопросам… — начал секретарь.
Но Пагель перебил его.
— Разрешите закурить?
Он уже держал в руке пачку.
Секретарь ударил ладонью по столу.
— В служебном помещении курить запрещается… посторонним.
Начальник отделения глубоко затянулся. С раздражением, нет, с яростью Пагель сунул сигареты обратно в карман.
— Итак, приступаю к вопросам… — начал снова секретарь.
— Минуту, — перебил начальник отделения и положил свою большую руку секретарю на плечо. — Вы допрашиваете молодого человека по его собственному делу или по делу девицы?
