Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна
Ист закрыл лицо руками, облокотившись на стол. Том почувствовал, что стол дрожит. Наконец он отнял руки от лица.
— Спасибо тебе, Том, — сказал он, — ты сам не знаешь, что сделал для меня сегодня. Кажется, теперь я вижу, что такое настоящее сострадание.
— И ты останешься на причастие в следующий раз, правда? — сказал Том.
— А можно, если я не конфирмовался?
— Спроси у Доктора.
— Спрошу.
В тот вечер после молитвы Ист последовал наверх за Доктором и старым служителем, который нёс свечу. Том следил за ними и видел, как Доктор, услышавший шаги сзади, обернулся и сказал:
— А-а, Ист! Вы хотите со мной поговорить?
— Если позволите, сэр.
Дверь квартиры Доктора закрылась за ними, а Том в большой тревоге вернулся к себе.
Ист не возвращался почти час; зато потом он вихрем ворвался в кабинет.
— Всё в порядке, — закричал он, схватив Тома за руку, — я чувствую, как будто целая тонна свалилась у меня с души!
— Ура, — сказал Том, — я знал, что так и будет. Давай, рассказывай!
— Ну, я просто рассказал ему обо всем. Ты не поверишь, каким он оказался добрым и мягким, а ведь всегда такой суровый, и я боялся его больше всех на свете. Когда я останавливался, он подсказывал мне, как будто я маленький. И он как будто знал всё, что я чувствовал, как будто сам прошёл через это. И я разрыдался, впервые за пять лет, а он сидел рядом и гладил меня по голове. И я рассказал ему всё, даже вещи в сто раз хуже, чем рассказывал тебе. А он вовсе не был шокирован, и не выговаривал мне, и не говорил, что я дурак, и что всё это просто гордыня и грех, хотя, наверно, так оно и есть. И не говорил, чтобы я выбросил это из головы, и не давал никаких готовых объяснений. А когда я закончил, он просто поговорил немного — я не могу точно вспомнить, что он говорил, но для меня это было как лекарство, и сила, и свет, как будто меня вытащили из трясины на твёрдое место, где я могу найти опору и сам постоять за себя. Я до того счастлив, что не знаю, что мне делать. И всё это благодаря тебе, старина! — и он опять пожал руку Тома.
— И он разрешил тебе прийти на причастие? — спросил Том.
— Да, а на каникулах я конфирмуюсь.
Том и сам был в не меньшем восторге. Но он ещё не высказал всё, что хотел, и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы развить теорию Артура насчёт того, что не следует сожалеть о смерти своих друзей, — о ней он ещё не упоминал, хотя именно это и произвело на него наибольшее впечатление. Просто он считал, что будет нечестно рассказать о том, что понравилось ему больше всего, и выбросить всё остальное. Теперь он изо всех сил старался убедить себя в том, что хотел бы, чтобы все его лучшие друзья умерли на месте.
Но Ист уже исчерпал свою способность оставаться серьёзным, и через пять минут шутил и смеялся, как обычно, так что Том чуть не рассердился на него снова.
И всё же он против собственной воли рассмеялся и сам, когда Ист сказал ему умоляюще:
— Знаешь, Том, я всё-таки настаиваю на том, что буду грустить, когда ты отправишься к праотцам. Надеюсь, ты не набьёшь мне за это морду?
На этом их разговор и закончился, и они предприняли попытку подготовиться к первому уроку; не очень успешную, как выяснилось на следующее утро, когда их обоих вызвали, и они еле-еле смогли связать пару слов. Но эта неудача не особенно их огорчила.
Глава VIII Последний матч Тома Брауна
Дарует небо твёрдость в свой черёд,
Чтоб с жизненными бурями бороться.
Отчаянием обернётся
Несбыточных мечтаний плод.
Итак, занавес поднимается над последним актом нашей маленькой драмы — потому что жестокосердные издатели предупреждают меня, что книжка в одном томе должна по необходимости иметь конец. Что ж, ладно! Даже самые приятные вещи на свете рано или поздно заканчиваются. Я едва ли думал, когда начинал писать эти страницы, чтобы чем-нибудь заняться во время своего долгого пребывания на водах, что давно прошедшие сцены, столько лет тихо пролежавшие в каком-то пыльном уголке моей памяти, предстанут передо мной так живо, ярко и ясно, как будто всё это случилось только вчера. Эта книга оказалась благодарной работой, и мне остаётся только надеяться, что вам, дорогие мои юные друзья, читающие эти строки (а вы, безусловно, мои друзья, раз дошли вместе со мной так далеко), хотя бы вполовину так, как мне, жаль, что мы подошли к последнему этапу.
Была во всём этом и печальная сторона. Когда оживали старые сцены, оживали и их действующие лица, и много могил в Крыму и далёкой Индии, да и на тихих сельских кладбищах нашей дорогой старой страны, как будто раскрылись и отдали своих мертвецов, и я снова видел их и слышал их голоса, как в старые школьные дни. Но грустно не это. Как может это печалить нас, если мы верим в то, чему учил нас наш Господь? Как может это печалить нас, если один поворот мирового колеса — и мы снова окажемся рядом с ними, и возможно, снова будем учиться у них, как когда мы были новенькими?
Оживали и другие знакомые лица, — тех, кто когда-то был дорог нам, а потом вдруг пропал из виду. Живы они или умерли? Неизвестно. Но мысль о них также не несёт печали. Где бы они ни были, мы по-прежнему можем верить, что они делают дело Господне и получают свою награду.
Два корабля на водной шири
Видны бок о бок в час заката.
А утром между ними мили,
Бриз разлучил их без возврата.
Так часто старые друзья
При новой встрече замечают,
Что жизни мощная струя
Их друг от друга отдаляет.
Но порт один у кораблей,
И цель одна, куда б не плыли,
И компас их среди морей
Ведёт туда по водной шири.
И если встретиться в пути
Им, может быть, не суждено,
Но гавань тихая вдали
Соединит их всё равно.
Это не просто пожелание, это пророчество. Так что по этим старым друзьям, которые больше нам уже не друзья, мы хоть и скорбим, но не без надежды. И только по тем, которые кажутся нам потерявшими цель и направление и беспомощно несущимися прямо на скалы или в зыбучие пески; только по тем, кто тратит свою жизнь на служение миру, плоти и дьяволу, кто живёт для себя одного, а не для своих сограждан, своей страны и Бога, мы скорбим по-настоящему и молимся за них без твёрдой надежды, уповая лишь на то, что Тот, в чьих руках их жизни находятся точно так же, как наши, Тот, Кто умер за них так же, как за нас, и видит все свои творения
Совсем иным, нездешним взглядом,
Способным многое прощать,[153]
сумеет по-своему и в своё время привести их к Себе.
Прошло ещё два года, и в Рагби опять конец летнего полугодия; собственно говоря, школа уже распущена. Экзамены пятого класса закончились на прошлой неделе, за ними последовали Речи, а затем экзамены шестого класса на право получения стипендий, которые тоже уже завершились. Мальчишки разлетелись навстречу всем четырём ветрам, кроме местных ребят и школьной команды по крикету, а также нескольких энтузиастов, которые попросили разрешения остаться в своих корпусах, чтобы посмотреть крикетные матчи. Потому что в этом году ответный Уэллесбернский и Мэрилбонский матчи проходят в Рагби, к великому восторгу всего города и окрестностей, и глубокому разочарованию тех юных игроков, которые в течение последних трёх месяцев рассчитывали покрасоваться на площадке Лорда.[154]
Доктор вчера утром отправился на озёра, после беседы с капитаном крикетной команды в присутствии Томаса о том, где будут проходить обеды во время матча,[155] и прочих моментах, важных для подобающего проведения торжеств; также он предупредил их, чтобы в пределах школьного двора не было спиртного, а ворота запирались не позднее девяти часов.
Но вот пробило без четверти девять, старый Томас беспокойно заерзал с ключами в руках, и тут капитан вспомнил прощальное предупреждение Доктора и сразу же остановил корнетиста, несмотря на громкие протесты со всех сторон; толпа рассеялась и покинула школьный двор, а команда отправилась в Школьный корпус, где по распоряжению Доктора им были предоставлены постели и ужин.
За ужином они долго совещались о том, кто будет первым отбивать, а кто — подавать первый овер,[160] и какой тактики следует придерживаться; а самые юные утверждали, что совсем не будут нервничать, и превозносили своих противников как самых компанейских парней на свете, за исключением разве что своих старых друзей из Уэллесбернской команды.
Утро выдалось тёплое и ясное, к огромному облегчению всех тех, кто специально встал пораньше, чтобы посмотреть погоду. Площадка была в отличном состоянии, и к десяти часам, ещё до того, как появились зрители, всё было готово к началу матча. Двое игроков команды Лорда заняли свои места возле викетов; школа, с обычной щедростью молодых, пропустила своих соперников вперёд. Арбитр подходит к викету и объявляет начало игры, — и вот матч начался.
