Сосэки Нацумэ - Ваш покорный слуга кот
Итак, мы узнали, как важна для человека одежда. В этой связи возникает вопрос, что является определяющим фактором: человек или одежда? Хочется даже сказать, что история человечества — это не история мяса, не история костей, не история крови, а всего-навсего история одежды. Когда видишь человека без одежды, он не кажется человеком. Впечатление такое, будто перед тобой оборотень. Но ведь если все сговорятся и станут оборотнями, то понятие оборотня исчезнет. Правда, тогда очень скверно придется людям как таковым, то есть людям одетым. Когда-то в древности природа создала людей и выпустила их в мир равными. С тех пор так уж повелось, что люди рождаются голыми. Если бы человеческая натура могла удовлетвориться идеей равенства, люди и сейчас еще рождались бы, жили и умирали голыми. Но вот кто-то из голых сказал: «Трудиться вот так, всем одинаково, право, не стоит. Никто не увидит результатов моего труда. А я — это я, и я желаю, чтобы всякий, увидевший меня, сразу понял бы, что это — я. Для этого нужно нацепить на себя что-нибудь такое, чтобы другие при виде меня ахнули». Он размышлял десять лет, затем изобрел панталоны, тут же напялил их на себя и стал гордо расхаживать среди остальных, словно вопрошая: «Что, видали, какой я есть?» Это был предок нынешних рикш. Может показаться странным, что для изобретения такой простой вещи, как панталоны, понадобилось десять лет. Но так может подумать только человек нашего невежественного времени. Для тех времен не было изобретения более великого. Я слыхал, что Декарт потратил более десяти лет, чтобы додуматься до такой простой, понятной трехлетнему ребенку истины: «Я мыслю, следовательно, я существую». Вообще придумать что-нибудь новое очень трудно. И то обстоятельство, что на изобретение панталон ушло десять лет, не должно вызывать удивления. Для рикши это даже слишком короткий срок. Так вот, как только были изобретены панталоны, владыками мира стали рикши. Тогда один хитроумный оборотень, возмущенный тем, что одетые в панталоны рикши расхаживают по Поднебесной с видом хозяев, после шести лет размышлений изобрел совершенно ненужную вещь — рубашку. Господству панталон сразу пришел конец, наступила эпоха владычества рубашек. Зеленщики, аптекари, галантерейщики — все они являются потомками этого великого изобретателя. После эпохи панталон и эпохи рубашек наступила эпоха шаровар. Шаровары изобрел оборотень в припадке истерической ненависти к рубашкам. От него пошли древние самураи и современные чиновники. Так, обгоняя друг друга, оборотни выдумывали все новые одежды, пока наконец не появился уродец фрак с ласточкиным хвостом.
И если проследить происхождение всех видов одежды, то можно убедиться в том, что они появлялись на свет не в результате необходимости, не от нечего делать, не случайно, не по рассеянности, а из чувства соперничества, из оголтелого стремления перещеголять других, из желания доказать, что «я — это совсем не ты». Такие же психологические мотивы явились причиной и всех других великих изобретений. Как природа не терпит пустоты, так и человек ненавидит равенство. Из ненависти к равенству человек привык к одежде, как к мясу и костям своим, одежда стала частью его сущности, а поэтому предложение вернуться сейчас к прежней эпохе справедливости и равенства воспринимается как бред сумасшедшего. То есть вы можете смириться со званием сумасшедшего, но вернуть прежнюю эпоху вам не удастся. По мнению цивилизованного человека, те, кто вернется к наготе, станут оборотнями. Ничего не получится даже в том случае, если бесчисленные миллионы людей попадут под влияние оборотней, разденутся и объявят, что им не стыдно, потому что-де теперь все — оборотни. Ибо на следующий же день после возникновения мира оборотней между ними начнется борьба. Нельзя больше бороться одетыми — будут бороться голыми. Голые все равно будут до бесконечности утверждать неравенство между собой. Даже только с этой точки зрения не стоит снимать одежду.
Тем не менее люди, которые находились сейчас перед моими глазами, сняли и сложили на полки свои панталоны, рубашки и шаровары. Бесстыдно выставив на всеобщее обозрение свою безобразную сущность, они как ни в чем не бывало беседуют друг с другом и даже смеются. Именно это я и назвал причудливым зрелищем. Об этом я и собираюсь поведать со всей учтивостью вам, господа члены цивилизованного общества.
Все было там настолько перепутано, что я, право, не знаю, с чего начать. В том, что делают оборотни, нет никакой логики, поэтому дать последовательное описание трудно. Ну, начнем с бассейна. Не знаю только, бассейн ли это, но думаю, что бассейн. Ширина его около метра, длина — около трех метров. Бассейн разделен перегородкой на две части. В одну часть налита какая-то беловатая жидкость. Кажется, ее называют целебной водой. Эта вода такая мутная, словно в ней растворена известь, и не обычная известь, а какая-то жирная и очень тяжелая. Не удивительно, что она кажется протухшей. Как я узнал, эта целебная вода меняется в бассейне всего раз в неделю. В соседнюю половину бассейна налита обычная горячая вода. Но я бы не мог показать под присягой, что она чиста и прозрачна. Цвет у нее примерно такой, как у затхлой воды в старой пожарной бочке, если ее как следует взбаламутить.
Теперь я расскажу об оборотнях. Это очень трудно. Вот у бассейна с затхлой водой стоят двое юнцов. Они поливают свои животы горячей водой. Отменная забава! Оба черны до крайности. Глядя на них, я подумал: «Крепкие ребята, эти оборотни!» И что же? Один из них, растирая полотенцем грудь, вдруг заявил: «Что-то у меня вот тут побаливает, Кин-сан. С чего бы это?» Кин-сан с живейшим участием объяснил: «Желудок, конечно. От желудка можно, знаешь ли, и помереть, так что гляди». — «Так у меня же здесь болит, слева», — возразил первый парень и указал на левую сторону груди. «Вот-вот, там как раз и находится желудок. Слева желудок, а справа легкие». — «Ишь ты, — сказал первый парень. — А я думал, желудок здесь». И он похлопал себя по пояснице. «Там бывает прострел», — сказал Кин-сан.
Тут в бассейн с шумом плюхнулся человек лет двадцати пяти, украшенный реденькими усиками. Грязное мыло, приставшее к его телу, сейчас же всплыло и радужно заблестело на поверхности, как нефтяная пленка. Рядом, ухватившись за остриженного наголо типа, разглагольствовал о чем-то лысый старик. Из воды торчали только их головы. «Я такой старенький, что просто беда. Как человек состарится, ему больше с молодыми не сравняться. А вот воду и теперь еще люблю только самую горячую». — «Вы, барин, еще хоть куда. Здоровый и бодрый, что еще нужно». — «И бодрости у меня уж нет. Только что вот не болею. Ведь человек, если он ничего дурного в жизни не делал, до ста двадцати лет живет». — «Да неужели?» — «Живет, живет. За сто двадцать лет ручаюсь. А вот перед Реставрацией при одном вассале бакуфу [121] Магарибути состоял слуга, так он до ста тридцати лет дожил». — «Вот это пожил человек». — «Ну да, он так долго жил, что даже забыл, сколько ему лет. Говорил, что до ста лет помнил, а потом забыл. Это когда я его знал, ему было уже сто тридцать, но он тогда еще не умер. Что с ним дальше было — не знаю. Может, до сих пор еще жив». И старик стал вылезать из бассейна. Человек с редкими усиками ухмылялся про себя, разбрасывая вокруг клочья мыльной пены, похожие на кусочки слюды.
Вместо старика в бассейн погрузился необычный оборотень с целой картиной, вытатуированной на спине. Картина, видимо, должна была изображать Дзютаро Ивами [122] в тот самый момент, когда он одержал победу над гигантской змеей. К сожалению, для змеи места не хватило, и вид у Дзютаро, воздевшего меч к небу, был довольно глупый. Влезая в воду, оборотень с картиной на спине сказал: «Вот безобразие, остыла!» Следом за ним в бассейн забрался другой оборотень. Судя по его лицу, ему было так горячо, что он едва терпел. Но и он сказал: «Ну что же это… Надо бы хоть немного погорячее». Затем он разглядел лицо господина Дзютаро и приветствовал его словами: «А, хозяин!» В ответ Дзютаро сказал «а!» и осведомился: «Что с Тами-саном?» — «А что с ним может быть? Он же любит дзян-дзян». — «Хорошо, кабы только дзян-дзян…» — «Вот как? Да, темный он человек, и не любит его никто. Почему — непонятно, только не верят ему люди. Нельзя быть мастеру таким». — «Вот то-то. О Тами-сане не скажешь, что он услужливый. Слишком уж нос задирает. Потому ему и не верят». — «Справедливо, хозяин. Он считает себя лучше всех, а это ему только вредит». — «Старый-то мастер на улице Сираганэ умер, только и осталось подрядчиков, что бондарь Гэн-сан да хозяин кирпичной. Я хоть местный уроженец, а Тами-сан неизвестно откуда здесь взялся». — «Конечно. А все-таки он тоже кое-чего достиг». — «Достичь-то достиг, а вот не нравится он людям. Никто с ним водиться не хочет». Так перемывали косточки Тами-сану.
Об отделении с чистой водой достаточно. Соседнее отделение с беловатой водой было набито битком. О нем правильнее было бы сказать, что не люди вошли в воду, а вода вошла в людей. Впрочем, все они казались довольными и спокойными, хотя за все время, пока я смотрел, в «целебное» отделение только входили, но никто из него не выходил. Я подумал, что если «целебной» водой пользуются столько людей и если при этом ее меняют так редко, она должна быть невероятно грязной. Чтобы проверить это предположение, я еще раз внимательно оглядел бассейн и тут заметил, что в левом его углу зажат совершенно багровый Кусями-сэнсэй. «Бедняга, — подумал я. — Дайте ему дорогу, пусть он выйдет!» Но никто даже не подумал посторониться. Впрочем, хозяин, по-видимому, и не собирался выходить. Он только становился все краснее. Тяжки труды твои, хозяин. Видимо, ты решил краснеть на все две с половиной сэны, которые уплатил за вход в баню. Сидя на скамье у окна, я испытывал страшное беспокойство. Мне, как заботливому коту, казалось, что, если хозяин не вылезет немедленно, его хватит удар. В этот момент человек, расположившийся неподалеку от хозяина, трагически сдвинул брови и громко воззвал к сочувствию остальных оборотней. «По-моему, они перестарались, — провозгласил он. — Спине невыносимо горячо. Вода словно кипит». Гордые голоса возразили ему: «Да что вы! Вода в самый раз. Если целебная вода холодная, то от нее и пользы нет никакой. В наших краях воду делают вдвое горячее!» — «А от чего эта вода помогает?» — спросил мужчина с полотенцем на шишковатой голове. «От разных хворей, — отозвался обладатель худого лица, формой и цветом похожего на огурец. — От всех скорбей. Хорошо, правда?» Если эта вода действительно так полезна, он мог бы иметь более цветущий вид. Кто-то заявил с видом знатока: «Самое лучшее принимать ванну на третий или четвертый день, после того как в воду запустят лекарство. Сегодня как раз такой день». Тело говорившего казалось разбухшим. Видно, разжирел от грязи. Откуда-то донесся слабенький голосок: «А пить тоже можно?» Лица того, кто ответил, я не разглядел. «Если сильно застынешь, выпей чашку и ложись в постель. Даже на двор не захочешь вставать. Выпей, не пожалеешь».
