Геннадий Красухин - Мои литературные святцы
Умер Николай Николаевич 26 августа 1953 года.
***Я дружил с Толей Передреевым. Дружил ещё с тех времён, когда он жил в Грозном, жена его чеченка Шема работала в вагон-ресторане скорого поезда Горький-Москва, и Передреев бывал в Москве чуть ли не по нескольку раз в месяц.
Меня с ним познакомил Борис Абрамович Слуцкий. Передреев и Слуцкий пришли к нам в литературное объединение «Магистраль». Слуцкий – как протежировавший тогда Передрееву. Толя читал стихи, которые многим понравились. А в конце ещё выступил Слуцкий и добавил похвал от себя.
А потом Борис Абрамович позвал меня и Толю в привокзальный ресторан рядом с «Магистралью». Помню, как оживлён был успехом Передреев. Как благодарил Слуцкого.
Потом он стал останавливаться у Кожинова. Большая квартира Вадима была в этом смысле гостиницей для друзей. Иногда Толя приезжал с Шемой. И всем находилось место.
У Анатолия Передреева, как у Владимира Соколова, была некая привилегия: их стихи печатал и «Новый мир» Твардовского, и «Октябрь» Кочетова. Казалось, что они стояли над схваткой.
Но это было не так.
Соколов отошёл от твердолобых «кочетовцев» (название условное: Кочетов к тому времени давно умер) сразу после начала перестройки. Передреев до неё не дожил. Анатолий Констанинович Передреев скончался 19 ноября 1987 года (родился 18 декабря 1932-го). Но доживи, я не убеждён, что он продолжил бы дружбу с Куняевым и Кожиновым. Хотя, чужая душа потёмки. Куняев стал главным редактором «Нашего современника», Соколов там отказывался печататься. Отказался бы Передреев? Не уверен. Да и Шема, жена Толи, была в лучших отношениях с Леной Ермиловой, женой Димы.
Писал Передреев мало. Мне кажется из-за того, что его завалили переводами. Переводил он быстро и помногу. В любой советской республике поэтому он был желанным гостем.
Прав немецкий славист Вольфганг Казак: Толя «настолько мучился невозможностью выразить самую суть своего мышления в лирике, что его раннюю смерть друзья приняли как следствие страданий из-за отсутствия свободы при жизни в советской системе».
Именно в советской системе, которую он – свидетельствую и отвечаю за свои слова – не переносил.
А Владимира Соколова он любил. И крепко дружил с ним. И писал ему любовные стихи:
В атмосфере знакомого круга,
Где шумят об успехе своём,
Мы случайно заметим друг друга,
Не случайно сойдёмся вдвоём.
В суматохе имён и фамилий
Мы посмотрим друг другу в глаза…
Хорошо, что в сегодняшнем мире
Среднерусская есть полоса.
Хорошо, удивительно, славно,
Что тебе вспоминается тут,
Как цветут лопухи в Лихославле,
Как деревья спокойно растут.
Не напрасно мы ищем союза,
Не напрасно проходят года…
Пусть же девочка русая – муза
Не изменит тебе никогда.
Да шумят тебе листья и травы,
Да хранят тебя Пушкин и Блок,
И не надо другой тебе славы,
Ты и с этой не столь одинок.
20 ноября
Сначала Юрий Владимирович Давыдов (родился 20 ноября 1924 года) был очень близким другом моего друга критика Станислава Рассадина. Но после того, как мы с ним оказались в одной туристской поездке в ГДР, Юра стал и моим другом. А потом мы все трое очень сблизились.
Юра был совершенно уникальным рассказчиком. Из всех моих знакомых он мог сравниться с Семёном Липкиным или с Борисом Слуцким.
Как писатель он набирал вес постепенно. Он написал романы «Южный Крест», «Март». Но своё специфическое «давыдовское» стало проглядывать в его «Этот миндальный запах» и «Глухая пора листопада». «Глухая пора…» была настолько хороша, что удивительно было молчание критики. То есть, были критические отклики, но тусклые, как будто речь шла о заурядной книге.
Его жезеэловские романы об адмиралах Головнине, Нахимове и Сенявине многие ставили выше «Глухой поры листопада», хотя это неверно.
Биографии адмиралов хороши: их писал человек, профессионально знающий море, бороздивший его: Давыдов служил в Военно-морском флоте с 1942 по 1949. Окончил Выборгское морское училище. И эти его профессиональные знания, конечно, подкрепили повествования о кругосветном путешествии Головина, о победных баталиях в Крымской войне адмирала Макарова, наконец, о Сенявине, одержавшем много морских побед при Екатерине, но интернированном намного превосходящим его эскадру британским флотом и в отместку за это не допущенном Александром воевать с Наполеоном.
Всё это, повторяю, интересно и профессионально написано.
Но «Глухая пора листопада» написана не просто историком, который, кстати, учился в МГУ на историческом, но сталинским зека. В 1949 году Юру арестовали и приговорили к 25 годам лагерей. Освободили в 1954-м. Реабилитировали в 1957 году.
В «Глухой поре листопада» речь о двойной жизни народовольца Дегаева, о сложных взаимоотношениях жандарма и революционера. О предательстве и провокаторстве.
На мой взгляд, романом «Глухая пора листопада» Юрий Давыдов стал вровень с историческими произведениями Натана Эйдельмана.
Дальше – больше.
Великолепное описание народника Лопатина, – удивительную нравственную личность, – сумевшего вычислить и разоблачить провокатора Азефа – в научно-художественной биографии «Герман Лопатин, его друзья и враги».
Роман «Соломенная сторожка, или Две связки писем», за который Юрий Давыдов удостоен в 1987 году Государственной премии РФ.
Вообще перестройка наполнила имя Юрия Владимировича Давыдова особой значимостью.
Он всегда писал на грани, за которой начинаются цензурные запреты. Такова уж была выбранная им проблема: отношение человека и государства.
Перестройка открыла цензурные шлюзы. Он снова писал о любимом своём Лопатине и о В. Л. Бурцеве, который уличил в подлоге русских жандармов, сочинивших «Протоколы сионских мудрецов».
Как определил сам Юра, «XX век в истории России был чудовищно-практической проверкой идей XIX века, их крахом и возникновением чёрной дыры». И в то, что Россия сумеет выбраться из этой чёрной дыры, Давыдов не верил.
Последний его роман «Бестселлер» (1999—2001) некоторыми критиками был воспринят как творческая неудача писателя, который якобы недостаточно знал биографию М. Головинского, автора «Протокола сионских мудрецов», и потому занялся домыслами. Но мне кажется, что, к примеру, критик Станислав Рассадин задал весьма резонный вопрос: «Эффектные псевдофакты – давыдовская выдумка… или додумка?».
Выдумка это или додумка, она помещена в художественный текст, и судить о ней мы можем только по закону художественного произведения.
Поэтому, думаю, что право оказалось жюри «Триумфа», наградившее этой премией Давыдова за замысел «Бестселлера». Успевшее наградить, потому что умер Юра 17 января 2002 года.
Юра был человеком скромным. Он не считал себя большим писателем на фоне, как он говорил, прекрасной русской литературы.
Но он выделяется и на этом фоне.
***Михаил Александрович Дудин (родился 20 ноября 1916 года) в Ленинграде пользовался любовью. Он помог многим поэтам, и когда мне захотелось поддержать иных ленинградцев, бывших у нас в «Литгазете» в опале, я придумал командировку в Ленинград, пришёл домой к Дудину с «рыбой» – то есть с заготовкой той статьи, которую хотел бы от него получить, и через три дня вёз его статью в Москву. Зам главного редактора, наш куратор Кривицкий, конечно, статье удивился. Но не напечатать её не посмел: не помню, был ли в то время Дудин уже героем соцтруда, однако это не так уж и важно – Дудин рано стал ходить в руководящих поэтах. В 1967 году даже сделал доклад о поэзии на Четвёртом съезде писателей.
Ему обязаны и молодые ленинградские поэты, подборки которых он возил в Москву. Печатал их и у себя в Ленинграде.
Да и с кем я ни говорил из порядочных ленинградцев, все отмечали гражданские заслуги Дудина, который умел помогать талантам, не ссорясь при этом с официальной властью.
Он и Твардовского проводил до погоста совсем не так, как это хотелось бы официальной власти:
Он был на первом рубеже
Той полковой разведки боем,
Где нет возможности уже
Для отступления героям.
Поэзия особняком
Его прозрением дарила.
Его свободным языком
Стихия Жизни говорила.
Сочувствием обременён
И в песне верный своеволью,
Он сердцем принял боль времён
И сделал собственною болью
Пусть память, словно сон, во сне
Хранит для чести и укора
Всю глубину в голубизне
Его младенческого взора.
Умер Михаил Александрович 31 декабря 1993 года.
