Карл Гьеллеруп - Мельница
Ну, вот мельник и наверху. Хорошо знакомое помещение с жерновами, мучными ларями и столами для мешков, с похожими на мачты стояками… низкий потолок, свисающие канаты, отчетливо видная гора зерна прямо перед ним у лестницы. Груды мешков светились и темнели перед ним блеклыми светлыми плоскостями и непрозрачными тенями. Помещение казалось мельнику меньше обычного, ведь до двери было всего несколько шагов. Только ближайший стояк вращался так медленно, будто каждую минуту готов был остановиться.
Мельник едва успел разглядеть все это, потому что лампа погасла, хотя в помещении не было сквозняка. Ни дуновения ветерка не чувствовал он на лице, зато сзади по его волосам прошел холодный поток воздуха. Возможно, у него просто волосы встали дыбом — ноги у него были как ватные. Он быстро сделал несколько шагов вперед, споткнулся о бухту каната и упал на мешки. И тут он услышал совсем близко от себя и левее, в углу, противоположном тому, где капало, тихий шепот и подавленный смех. Мельник оцепенел: он узнал голос Лизы; второй, наверно, принадлежал Йоргену, но голос Лизы он не мог спутать ни с каким другим.
Молния вырвала размольный этаж из тьмы, осветив пронзительным серо-голубым светом. Чего бы это ему ни стоило, мельник вопреки своему решению, не мог удержаться и украдкой бросил взгляд в тот угол, откуда доносился шепот.
Сначала он увидел только постав для размола ржи; потом — внизу-Пилата.
Молния погасла, в помещении после яркого света стало вдвое темнее прежнего, но Пилат все еще был там. Похоже, что он поглотил мимолетную молнию и теперь светился ее светом. Фосфорический свет потрескивал, как электрическая искра, на кончике каждого волоса его толстой шубы-даже мучной ларь был слабо освещен ею с той стороны, куда не проникал через открытую дверь жалкий остаток вечерней зари. Но это была не единственная странность в коте; он сегодня «показывал свои фокусы» действительно необычным образом. Он выгнул спину и стоял, чуть раскачиваясь, в такой позе, как будто терся обо что-то. Мельник, держась за канат, наклонился вперед, чтобы разглядеть получше. Ну разумеется! Пилат трется обо что-то, он не мог бы удержаться на ногах, а перевернулся бы на бок, не будь у него опоры — но опоры не видно. И снова мельник услышал с той стороны тихий шепот. Конечно, звуки издает само животное, и только в ушах мельника они превращаются в голос Лизы; наверняка то же было и с Кристианом. Вот кот потянулся, поднял переднюю лапу, вытянул шею, пошевелил головой с широкой пастью — его морда немного напоминает Лизино широкоскулое лицо, — двигает головой в точности так, как тогда терся об Лизины ноги, но там нет ничего, пустое место, да и что может там быть?
А сзади падают капли, с плеском шлепаются, как капель с крыши в лужу, и после каждого падения тяжелой капли мельник слышит всплеск-даже грому его не заглушить.
Но капли пробуждают его и заставляют встряхнуться, он находит в себе силы вырваться из оцепенения и уйти.
И вот он стоит на галерее.
Он стоит у ворота, совсем как в тот вечер, и самое время повернуть его. Потому что ветер дует ему в лицо, — совсем как в тот вечер, но это ведь невозможно! Когда он, спотыкаясь, выбежал из двери, воздух был почти недвижен, а теперь — через какие-нибудь две-три секунды — поднялась такая ужасная буря! С воем и свистом издалека, с глухим шумом из мельничного сада она приносит вьюгу белых цветов с фруктовых деревьев, которые запутываются у мельника в бороде, облепляют низкие дощатые стены и солому мельничного шатра. И мельник вертит ворот, словно безумный, вертит как тогда. Он никогда бы не поверил, что сможет сделать это; у него такое чувство, что он убивает их еще раз — но у него не было и полсекунды, чтобы одуматься, и прежде чем осознать это, он уже целиком в работе. Он осужден стоять здесь целую вечность и крутить ворот и убивать. Опять полощутся и щелкают паруса, словно тогда, все веселее по мере того, как они устанавливаются против ветра, и точно так же крылья разрезают воздух шумными толчками, все более звучными и частыми. Теперь сам он более или менее защищен от бури. И, совсем как в тот раз, вращение останавливается на полпути, крылья не поймали ветер. Но они повернуты достаточно, чтобы ветер не ударил в них сзади, и обстоятельства не таковы, чтобы делать больше, чем необходимо.
Теперь надо убрать паруса.
Мельник отвязывает тормозную цепь, мгновение держит ее в руке, наметанным глазом наблюдая за вращением крыльев, потом опускает цепь и бежит к крыльям, настигая их как раз в тот миг, когда нижний конец одного из них останавливается над галереей. Пока он отвязывает веревку и сворачивает нижнюю часть паруса, ему кажется, что ветер немного утих. Но когда он взбирается вверх по иглицам, ветер снова набрасывается на него, как будто хочет стряхнуть вниз. Там, внизу, лежит усадьба, освещенная молнией, и в окне гостиной он видит лица, обращенные вверх, — они смотрят на него. Наконец, и самый верхний парус убран и надежно закреплен. Мельник слезает вниз и вытаскивает ставни.
Теперь ему надо вернуться на подветренную сторону, чтобы поставить крылья вполоборота. Но сейчас они вращаются гораздо быстрее, он ошибся в расчете, и когда он достигает крыла, оно стоит слишком высоко над галереей; приходится вернуться и начать все сначала. А когда он снова оказывается на наветренной стороне, его встречает настоящая буря. Теперь уже она одета не в маленькие нежные лепестки яблоневых и грушевых цветов; листья деревьев, солома и пыль со двора мчатся мимо него и шуршат об деревянные стены и соломенный навес. Парус яростно бьется и полощется в его руке, и ему с большим трудом удается свернуть и привязать его. Один ставень выскользает у него из рук, и его сдувает на галерею.
Все быстрее раскаты грома следуют за молниями, как будто хотят догнать их, и иногда кажется, что это им удается, потому что одновременно с громом сверкает новая молния; ведь теперь молнии вспыхивают по всему небу. И мечась взад-вперед по галерее, между крыльями и воротом, убирая один парус за другим, развязывая веревки, вытаскивая защитные ставни и вися на шатре, мельник видит молнии-то они режут ему глаза, то в свете их отблесков мелькают дальние поля и луга. Вот острая зигзагообразная линия вонзается в лес; там и сям то широкой полосой разверзается небо, то огненный меч торчит из горизонта, а кое-где молнии сверкают за тучами, среди которых одна, похожая на гору, то исчезнет, то снова покажется: над проливом внезапно, как по мановению волшебной палочки, воздвигается ярко светящаяся лилово-красная стена, а посередине ее прорезает ослепительно белая зубчатая черта, как трещина в освещенном сзади матовом стекле.
Ну, вот наконец-то и последний парус убран; дело почти сделано. Мельник висит высоко на иглицах. Буря пронизывает его, играя на оголенных деревянных иглицах, как на Эоловой арфе, ревущей безумную мелодию. Вдруг на мельника обрушивается град, стегнув его по лицу, так что он чуть не закричал от боли; град слепит ему глаза и заставляет цепенеть пальцы, которыми он распутывает узел толстого каната, кое-как держась руками за трясущееся дерево крыла. Усадьба под ним постоянно освещена. Она — как игрушка для молний: когда одна, утомленная, готова бросить усадьбу во мрак, другая подхватывает ее и поднимает в своем пронзительнейшем свете. А волны грома-далекие и близкие — переливаются друг в друга, то громыхая, как тяжелые возы на булыжном мосту, то грохоча, как далекая канонада, то щелкая, как ружейные выстрелы, то гудя, как будто кто-то наваливает друг на друга железные плиты.
В небе, белом от града, зажглась ослепительная молния — будто тысячи фиолетовых искр проскочили между градинами, — и не успела она погаснуть, как раздался треск грома, словно на небе демоны разорвали поперек огромную простыню. И град припустил с такой силой, что по сравнению с этим раньше его как будто вовсе и не было. Но это уже неважно. Последний узел надежно завязан, все паруса убраны, и мельник проворно спускается по иглицам.
Теперь осталось только одно — пройти по размольному этажу.
Занятый упорной работой, в борьбе со стихиями за спасение мельницы или, во всяком случае, добросовестно исполняя свой долг хозяина, он мало-помалу забыл о страхе перед привидениями. Но теперь страх снова здесь — он поджидал его.
Мельник опускает на галерею ноги; под ними крошится слой града. Градины пролетают мимо белыми косыми черточками. Корпус мельницы высится тяжело и мрачно, маленькое окошко подмигивает у его левого плеча, отражая далекую молнию: размольный этаж наблюдает за ним своим призрачным глазом.
Но там, внизу, усадьба. Она хорошо видна при свете одной из тех молний, которые неторопливо мерцают высоко между туч — и усадьба следит за ним человеческими глазами: он видит много лиц в окнах, а в дверях стоит его невеста. Почему бы ему не крикнуть им, чтобы принесли лестницу? Тогда ему не надо будет проходить через размольный этаж. Но что он скажет потом? Как он объяснит, почему не спустился по мельничной лестнице?
