Август Стриндберг - Красная комната
— Посмотри,— сказал я,— на второй странице. Он стал читать дальше:
— «Таз, хранящийся под номером 38 в патологической коллекции академии…» Нет, это не то. «Незамужняя Агнесса Рундгрен…»
Ренгьельм стал бледен, как известь, и ему пришлось встать и выпить воды.
— Ты знал ее? — спросил я, чтобы рассеять его.
— Знал ли я ее? Она была в театре в X-кепинге и потом переселилась сюда, в Стокгольм, в одно кафе, где звалась Бэдой Петерсон.
Теперь ты посмотрел бы на Фалька! Разразилась сцена, которая кончилась тем, что Ренгьельм проклинал женщину вообще, на что Фальк возбужденно ответил, что существует два рода женщин; он хочет сказать, что между женщиной и женщиной может быть разница, как между ангелом и чертом. И он говорил с таким волнением, что у Ренгьельма слезы навернулись на глаза.
Фальк. Да! Его я приберег напоследок. Он обручен! Как это произошло? Он сам объясняет это так: «Мы виделись!»
Как тебе известно, у меня нет предвзятых мнений, я жду опыта; но после того, что я видел, едва ли можно отрицать, что любовь есть нечто, о чем мы, холостяки, не можем судить. То, что мы называем этим именем, есть только легкомыслие. Смейся, старый насмешник!
Я видел только в плохих пьесах такое развитие характера, как у Фалька. Можешь себе вообразить, с обручением пошло не так гладко. Отец — старый вдовец, эгоист, пенсионер, глядевший на свою дочь как на капитал и желавший, чтобы она богатой партией приготовила ему приятную старость. (Это нечто весьма повседневное!) Он, значит, наотрез сказал: нет! Тут бы ты посмотрел на Фалька! Он вновь и вновь приходил к старику, и тот каждый раз выгонял его, но он опять приходил, заявлял старику прямо в лицо, что они поженятся без его согласия; не знаю, но кажется мне, что они дрались.
Однажды вечером Фальк провожал свою невесту от родных, которым он сам себя представил. Когда они пришли в их улицу, они увидели при свете фонаря старика в окне — у него маленький дом, в котором он живет один. Фальк стучит в калитку; он стучит четверть часа, но никто не открывает. Он перелезает через ворота, причем на него нападает большая собака, которую он побеждает и запирает в мусорный ящик. Затем он заставляет дворника встать и отпереть. Так они проникли во двор; оставалось еще проникнуть в дом. Он ударяет большим камнем в дверь, но изнутри не слышно ни звука; тогда он достает из сада лестницу, взбирается к окну старика (совсем так же сделал бы и я) и кричит:
— Откройте дверь, не то я окно выбью!
Тогда раздался голос старика:
— Если ты это сделаешь, негодяй, я пристрелю тебя!
Фальк выбил окошко!
Минуту царила мертвая тишина. Наконец раздалось за разбитым стеклом:
— Это стильно! (Старик был военным.) Ты мне нравишься, малый!
— Я неохотно бью стекла,— сказал Фальк,— но ради вашей дочери я готов на все.
Этим положение было выяснено, и они обручились.
К тому же риксдаг провел реорганизацию ведомств и удвоил количество мест и оклады, так что молодой человек, получающий оклад первой категории, уже может жениться! Таким образом, осенью Фальк женится.
Она останется учительницей. Я мало интересуюсь женским вопросом, но думается мне, что наше поколение выведет из брака все то азиатское, что в нем еще осталось. Обе стороны заключают свободный союз, никто не жертвует своей самостоятельностью, один не стремится воспитать другого, каждый уважает слабости другого, и у обоих товарищество на всю жизнь.
Госпожа Фальк, благотворительная чертовка, это ведь только une femme entretenue [12], да и сама она считает себя таковой! Большинство женщин выходят замуж, чтобы не работать, и то, что заключается так мало браков, в равной мере является виной мужчин и женщин.
Фальк набросился на нумизматику с жаром почти неестественным; он говорил на днях, что занят составлением учебника нумизматики и что постарается ввести этот предмет в школах.
Газет он больше не читает вовсе; что происходит на свете, не знает; и, кажется, совсем перестал думать о писательстве. Он живет только для своей службы и для своей невесты, которую он обожает.
Но я всему этому не верю. Фальк — политический фанатик, который знает, что сгорел бы, если бы оставил огню тягу, и потому он тушит его сухими занятиями; но не думаю, что это удастся ему; когда-нибудь его взорвет.
Впрочем, между нами, он, по моему мнению, принадлежит к тем тайным сообществам, которые вызвали реакцию и военную диктатуру на континенте. Когда я его на днях видел в зале риксдага в качестве герольда во время тронной речи, в красном плаще, в шляпе с пером и жезлом в руке, у подножия трона (у подножия трона!), то я подумал это! Но когда министр читал всемилостивейшие соображения его величества о состоянии и нуждах государства, я увидел взгляд Фалька, говоривший: что знает его величество о состоянии и нуждах государства?
Вот человек!
Кажется, я окончил свой обзор, никого не забыв. Прощай на сегодня! Ты скоро опять услышишь обо мне.
Г. Б.1879
Эпилог
(1882)
Наверно, нет другой такой уродливой улицы в Стокгольме и другого такого старого, грязного и мрачного дома; ворота стоят, как отслужившая виселица; плиты на дворе так расползлись, что между ними выросла трава. И дом стоит одиноко, как старый отшельник, отыскавший уединенное место, чтобы там разрушиться.
Фундамент осел, и домик наклонился на левую сторону. Желоб потек, и слезы его оставили черные морщины на всем лице фасада; кое-где он отделился совсем, и можно слышать в бурные ночи, как вода стекает со стен. Одним словом, дом имеет вид старого вдовьего гнезда нищеты, легкомыслия, небрежности и порока.
И все же существуют два человека, которые не могут пройти мимо этого дома, не остановившись, чтобы с волнением и любовью оглядеть это жалкое, неприютное старое строение! Для них большие ворота — триумфальная арка, чертополох и сток — зеленый луг с ручьем, черный дом — приятная руина с нежными розовыми воспоминаниями. И когда они проходят там, воздух поет, и земля благоухает, и они видят солнце даже сквозь осенние тучи, и они забываются до того, что целуются. Они всегда были немного шалыми, эти славные люди.
Три года тому назад наш молодой друг — мы можем ведь быть его друзьями, после того как он раскаялся в своих заблуждениях, извинился перед обществом и стал почтенным человеком, который служит государству и носит пурпуровую мантию в риксдаге,— наш молодой друг стоял в третьем этаже уродливого дома с пакетом булавок во рту, молотком в кармане пиджака и щипцами под мышкой; он стоял на стремянке и вешал шторы в маленькой комнате, очень маленькой, в которой помещались только маленький диван, туалетный столик, маленький письменный стол и маленькая-маленькая постель с белыми занавесками.
А в столовой стоял верный Исаак в одном жилете и смазывал клеем кусок обоев, который он положил на гладильную доску между двумя стульями; при этом он насвистывал и пел массу неизвестных песен и никогда не слыханных мелодий; а когда он устал, то на пустом ящике перед окном накрыл завтракать.
А снаружи солнце играло в саду соседа. Сад, стиснутый между брандмауэрами, был невелик; в нем росло только одно грушевое дерево, и оно цвело; и два сиреневых куста, и они тоже цвели; а в пролете между крышами видно было небо и острия мачт в гавани.
Исаак сам сбегал вниз в лавочку, купил бутерброды и портер; и он же оклеил комнату и купил олеандр и плющ, чтобы уродливые окна с их черными рамами не пугали молодую женщину при ее въезде; он хотел их сперва покрасить, но боялся, что они будут пахнуть масляной краской.
Извозчик остановился на улице. «Это Борг,— сказал Исаак,— зачем он сюда? И он привез с собою эту чуму, Левина». Это был долгий визит, длившейся десять минут, очень мучительный. Фальк принял его как испытание и чувствовал, что навсегда порвал с прошлым.
А потом приехала госпожа Фальк с женой ревизора Гомана; они нашли обои в столовой слишком темными, а обои в комнате жены слишком светлыми; занавески в кабинете мужа должны были бы быть пошире; ковер не подходит к обивке мебели; часы — старомодны, а люстра — слишком дорога для своей простоты. Но в особенности один предмет меблировки в комнате жены вызывает долгие рассуждения обеих подруг; кухня кажется им черной, сени — грязными; но, впрочем, все очень мило. Это было второе испытание, но оно прошло так же, как и все остальное.
Но Исаак уже не был более весел, после того как раскритиковали его обои, и сам Фальк чувствует, что это жалкое гнездо; но он открывает окно, чтобы очистить воздух своего рая. А Исаак объявляет, что он посадит их на свадебное время в долговую, чтобы они не могли присутствовать.
И наконец приходит она! Он стоял у окна и видел ее за тысячу сажень и уверял, что от нее исходит сияние и что на улице становится светло там, где она проходит.
