Джон Пристли - При блеске дня
Сьюзен и Синтия ждали меня у входа в «Ловушку для лобстеров» — чистенькие, нарядные, скромные и очень радостные.
— Вы не забыли позвонить? — громким шепотом спросила меня Сьюзен.
— Нет, — мастерски пародируя ее шепот, ответил я. — Они знают, что это очень важно. Идемте.
Мы сели у небольшого окошка в столовой; еда оказалась в самом деле неплохой, а порции — куда более щедрыми, чем те, что выдавала бригада физиков в «Ройял оушен».
Девушки с аппетитом ели и пили сидр.
— Вкуснятина! — сказала Сьюзен, пережевывая пирог с патокой. — Мы тут все время голодаем, правда, Синтия?
— Да, — кивнула та. — Приходится покупать булочки, — добавила она, глядя на меня огромными глазами испуганной лани.
— В животе вечно один крахмал! — сказала Сьюзен. — И эта несчастная женщина, у которой мы живем, всякий раз жалуется нам на свою жизнь, рассказывает ужасные истории. У ее мужа что-то с сердцем, он целый день лежит, ее саму разбил артрит, а все дети умерли. И стоит ей хоть слово поперек сказать, она тут же заводится: как ее милая деточка кричала два дня без перерыва, какая красивая она была в гробу… Мы, конечно, сразу в слезы и напрочь забываем про свои беды. А потом она опять кормит нас какими-то жуткими костями с морковью, и это просто невыносимо! Зато как здесь вкусно! Первый класс!
Я спросил их о планах. Как выяснилось, они решили на пару-тройку семестров вернуться в Королевский колледж. Сьюзен еще раз попытает счастья с концертом Брамса, а Синтия возьмется за концерт Элгара для виолончели. Потом девушки рассказали мне про учебу в колледже и тамошних студентов.
— Лучший пианист там мальчик по фамилии Форшоу, ему всего восемнадцать и он немножко не в себе. Но как играет! И Брамса второй концерт, и что захочешь, — тараторила Сьюзен. — А еще есть скрипачка Шейла Коннолли, примерно моего возраста, так вот она недавно сыграла с Лондонским симфоническим только Мендельсона, но все же настоящий концерт… везет некоторым!
— Откуда она? — спросил я.
— Не знаю. А ты, Синтия, не знаешь?
— Нет… — робко и мечтательно молвила она. — Терпеть ее не могу!
— Синтия терпеть ее не может, — повторила Сьюзен. — Я тоже не очень-то ее люблю. Нет, мы не завидуем, не подумайте. У нее великолепная техника, и ее наверняка ждет большой успех.
— В чем же тогда дело?
Синтия что-то пробормотала, и Сьюзен вновь взяла на себя обязанности переводчика:
— Да-да, вот именно. Синтия говорит, что Конналли чересчур замкнута, никогда не участвует в мероприятиях, ни с кем не разговаривает, всюду она одна. Нам с Синтией кажется, что это слышно и в ее игре. Очень уж холодная и выверенная музыка у нее получается. Бьюсь об заклад, Мендельсон в ее исполнении был ужасно скучный, но все хлопали, конечно, потому что она так молода и неплохо смотрится на сцене.
— Она ирландка?
— Говорит как обычно, без акцента, — ответила Сьюзен. — Глаза у нее какие-то странные, но многие считают ее красоткой. Обед был волшебный, мистер Доусон!
— Давайте выпьем кофе на улице, — предложил я. — Там потеплело, и я хочу подышать воздухом перед поездом.
Мы сидели на солнце, на ветру, и нам было очень хорошо. Я спросил, понравилось ли им в «Ройял оушен».
— Нет, — ответила Сьюзен. — Сперва было весело, но уже через несколько дней мы повеситься были готовы. Синтия даже хотела уехать, правда, Синтия?
— Скучно играть такую ерунду? — спросил я.
— Нет, не в этом дело… хотя, конечно, музыка подливала масла в огонь. Больше всего нас раздражали люди. Старика Зенека тоже.
— Дрянь, — пробормотала Синтия.
— Вот-вот, дрянь, а не люди! — воскликнула Сьюзен. — Кроме вас, разумеется. Ну и Элизабет Эрл была душка, очень мило с нами побеседовала. А все остальные на нас даже не смотрели, музыку не слушали и вообще… ну прямо мертвецы! Сидят и знай себе бубнят: бу-бу-бу… Чтоб я еще хоть раз согласилась играть в такой гостинице! Ни за какие коврижки! Теперь-то я знаю, что собой представляют эти богатенькие старики. Мистер Зенек с нами согласен. Внутри у них… как будто умерло все. Никогда больше не буду играть для таких людей. Да и без толку это. Музыка им не нужна, им вообще ничего не нужно. Уф! Жуть нагоняют… как те деревянные манекены из сказки Джорджа Макдональда: голову тебе расшибут и не заметят. Ужасно рада, что уезжаю!
Сьюзен уставилась перед собой, наверняка рисуя в воображении пустырь, на котором толпились полумертвые зажиточные англичане; я почти увидел в толпе Малькольма Никси.
Синтия пробормотала что-то про своего отца.
— Правильно! — воскликнула переводчица. — У Синтии отличный папа — он бы вам понравился, — так вот он говорит, что эти люди всю жизнь морили голодом свое воображение. И вот теперь они превратились в зомби. Можете смеяться, но вам бы тоже не понравилось каждый вечер играть для зомби…
Синтия внезапно улыбнулась.
— Одни — зомби, другие — дрянь! Есть разница.
— Всех ненавижу! — крикнула Сьюзен. — Что ж, нам пора. Вам тоже нельзя опаздывать, верно?
Они от всей души поблагодарили меня за обед.
— Я получил не меньше удовольствия, чем вы, а то и больше, — сказал я. — Когда вернетесь в Королевский колледж, надо как-нибудь вместе сходить на концерт. — Я дал им свой адрес, и тут я что-то вспомнил. — Да, кстати… а у этой скрипачки Коннолли какого цвета глаза? Зеленые?
Сьюзен кивнула, а Синтия сказала, что точно не помнит.
На этом мы расстались. Я поспешил обратно в гостиницу, вспомнив, что хотел отправить телеграмму и заказать машину в Ватерлоо, куда мой корнуэльский поезд прибывал за полночь. В действительности он прибыл в час пятнадцать, но мой водитель постоянно обслуживал студию Брента и поэтому терпеливо дожидался на месте; примерно без четверти три я уже был в своей квартире на Кавендиш-сквер. Квартира была неплохая, я жил в ней почти три года, но в ту ночь она показалась мне не уютнее телефонной будки. Пришла длинная телеграмма от Сэма Грумэна, в которой он повторял то же самое предложение, которое так усердно пытался впихнуть мне Лео Блатт. Признаться, после этой телеграммы моя решимость никогда не возвращаться в Голливуд заметно поубавилась, но лишь на минуту. Меня поманили не деньги и слава. Нет, я захотел уехать как можно дальше от всеобъемлющего лондонского сумрака, от печальной квартиры, от подогретого чая и отвратительных сосисок, которые принесет утром брюзгливая тетка, все это было почти ничем не лучше войны. На тихоокеанском побережье, говорил я себе, есть хотя бы солнце, воздух и краски, не говоря уж о приличном кофе, фруктах и нормальной еде. Здесь меня ничто не держало: я не знал, чем хочу заниматься, и у меня не было даже намека на план. Думается, если бы в ту минуту мне позвонил Сэм или Лео, я бы в конце концов поддался на их уговоры. А если бы ко мне пришла лично Элизабет, ей бы и уговаривать не пришлось. Но поскольку никого из них рядом не было, я в ярости разорвал телеграмму, оставил на столе стопку нераспечатанных писем и лег в постель. Поздно утром меня разбудил звонок Брента. Я согласился привезти сценарий на студию и пообедать с ним. Когда я приехал, там был и Георг Адонай. Следующие два часа мы обсуждали сценарий: они сомневались насчет некоторых эпизодов, но я сумел отстоять свое мнение. Однако в заключительной части фильма все же была одна сцена, которая требовала доработки, и я пообещал все исправить в ближайшие двадцать четыре часа. Адонай обрадовался и, напомнив, что мы собирались вместе поужинать, отбыл. Брент тоже был доволен. Видимо, они оба приготовились спорить со мной весь день напролет и потому испытали огромное облегчение, когда делать этого не пришлось.
— Отменная работа, — сказал Брент, когда мы отправились обедать. — Держу пари, твоя лучшая. У Георга есть несколько стоящих идей, так что вместе с ним и прекрасной Элизабет мы снимем отличное кино. Ты был прав насчет нее, Грегори. Она достойная и разумная женщина, работать с ней приятно и легко. Поначалу я в этом сомневался, но мы с ней здорово поладили. Завтра я устраиваю для нее большую вечеринку в «Клэриджес», это будет ее первое появление в свете. Джейк кого только не пригласил… ну да ты сам все знаешь.
— Могу себе представить, — с отрешенным энтузиазмом ответил я.
— Что-то случилось, старина?
— Нет-нет, ничего. Разве что малость проголодался. Где пообедаем?
Брент обнаружил очередной маленький клуб, где ему оказывали особое внимание. Уже через минуту мы были на месте, и это особое внимание буквально клубилось вокруг нас. Надо отдать должное кинопродюсерам: они по-прежнему пользуются огромным почтением окружающих, которое все остальные давно потеряли. Случись революция, фильмы наверняка очутились бы на самой вершине списка промышленных товаров. Брент неизменно получал все, что хотел. Сдается, поэтому у него и не было умных зрителей: плохо хотел. Сейчас он пожелал приличной еды и выпивки, и они не заставили себя ждать.
